- Ты мне не судья, - повысил голос Борис Петрович. Понимая, что Дашу не запугать, все же пригрозил вяло: - Тимку выручу. Но знай, моим зятем ему не бывать.
Пригрозил и сам себе удивился: в сущности, не все ли равно, кто станет теперь его зятем. Ловкий и сметливый Барма даже предпочтительней, чем хоть и богатый, но дураковатый князь Черкасский. Жить с человеком, а не с богатствами. Да и загадывать вперед не стоит. Еще неизвестно, что будет завтра.
Едва закрылась за князем дверь, Даша позвала к себе злополучную троицу:
- Штаны-то надели, кавалеры?
"Кавалеры", смущенно прячась один за другого, гуськом втянулись в ее комнату. Возвращаясь с царицына бала, Дарья Борисовна увидела их, полураздетых, неподалеку от кабака, позвала к себе в дом.
- С отцом-то можно ли так, Дарья Борисовна? - упрекнул Митя, единственный из троицы не проигравший ни штанов, ни камзола. Может, поэтому был смел с нею.
- А чем он лучше всякого другого? Не по правде живет! - взлохматив буйные волосы моряка, улыбнулась Даша. - Не полыхай, не полыхай! Не в брата пошел, тот сам смущать любит. - Дарья Борисовна и сама раскраснелась, вспомнив, как принимала у себя Барму. Не поцеловал ее, горд, сатана, а кажется, любит. "Люби меня, Тима, люби! Всю вылюби! Шут мой грустный, бес, мучитель! Жив ли ты, Тима? Истомилась, соскучилась!"
…- Кушай, Дмитрий Иванович, не стесняйся. Ты для меня все равно что брат родной. И вы кушайте, - угощала она ямщика и Пинелли.
- Благодарствуем, Дарья Борисовна, - сидя на краешке софы, чинно отговаривался Митя.
Даша, погрузившись в свои мысли, его не слыхала.
…Князь грезил в темнице, тыкал пальцем в балахоны, проходившие перед ним серою вереницей. Это были тени деревьев, отражавшиеся на стене. Тени казались Борису Петровичу обитателями несуществующего сказочного города.
Как это прекрасно - жить нигде и ни с кем, не сознавая ни себя, ни времени, ни страха перед тем временем! Жить, просто жить!
Как легко и прекрасно!
27
- Как же ты, братко? - огорченно цыкнул через зубы Барма, едва появившись.
Беспомощность трех взрослых и неглупых людей его раздражала. Стоило доверить их самим себе, и заблудились в людном городе, точно дети. Без поводыря не могут. Карты и той лишились. Ну ладно, Кирша, он ничего, кроме лошадей, не видывал. Лишиться коней - для него, пожалуй, пострашней, чем сестры лишиться, хоть и любима им Маша.
Пинелли тоже не в счет. Слишком прост для этого мира. Живет в мечтах, в выдуманном городе. Эти мечты, этот город помогают одолевать все невзгоды.
Но Митя-то, Митя весь свет обошел! И порода пикановская… В пикановском роду лопоухих не было… Мореход!.. Впрочем, с морем, наверно, проще ладить, чем с людьми. Море честное, намерений своих не скрывает.
И все же не так уж трудно разыскать хотя бы Верку, разузнать у нее о Маше.
- Искали. Как сквозь землю провалилась. А потом с картежником с тем связались…
- Ты играл в карты?!
- Играл Леня. Я рядом стоял.
- Продулись, конечно? - Пинелли толкнул Митю в бок: мол, не выдавай, но от Бармы это не скроешь. - Ладно, - сказал, посмеявшись над картежниками. - Горевать на пеньке и зайцы умеют. Надо Машу искать.
Снова торкнулись в бывший дом Кирши - их не впустили. Из ограды выскочили четверо вооруженных татар, замахали кинжалами.
- Нам бы хозяина вашего, - настойчиво твердил Барма, но кроме угроз ничего от татар не услышал. Во дворе бесновались на цепях три сиплоголосых волкодава. Сюда просто так не прорвешься.
- Ладно, я им петушка подпущу, - скрипнул зубами Митя.
- Маша-то, из огня не воскреснет, - остудил его Барма. - Тебе, Леня, о красном петухе говорить грешно. Строить собирался…
- И построю, - закипятился Пинелли. - Я не такой город построю, не подлый, не бессердечный! В нем будут жить светлые, добрые люди.
- Кукушка прокуковала, а яйцо не снесла. Давайте к Веруньке наведаемся.
У Верки в доме ералаш. Пьяна тетка, бельмоватая, вся в оспинах баба, и Верка пьяна.
- Прости, Тим-мушка, - мычала она, тяжело ворочая слова. - Гуляю. Сам не захотел в жены взять…
- Что ж ты наделала, птаха, а? - пожалел неразумную девку Барма.
- Гони их отсель! - закричала старая потаскуха. - Гони, к нам хахали скоро нагрянут.
- Тим-мушка! Сердешный ты мой!
- Гони, сказано! Нищие! Мы богатых устерегем!
Барма вывел бабу в кладовку, задвинул дверь на защелку. Верку макнул головой в кадку с водой. Вытерев слезы ей, прикрикнул:
- Ну будет, будет! Сам в доле твоей повинен.
- Не повинен, не-ет, я захотела. Не пови-ине-ен! - мотая мокрою головой, опять завыла Верка. - Так судьба моя обозначена. По теткиным стопам идти, видно.
- А ты сверни, иди с нами. Где Маша, знаешь?
- Не-ету ее! Сгинула подруженька! Татарин порушил. - Верка вынула из сундука цветной, даренный Митей полушалок. - Велела тебе передать, - сказала: моряку.
Митя пятился от нее к порогу, бормоча невнятно:
- Пожгу, пожгу!
Выскочив на улицу, кинулся прочь, не разбирая пути. Барма не останавливал его, бежал следом, потом подвел его к кабаку. Надо вытряхнуть горе, поесть-попить.
День за столом просидели. Пили мало и говорили мало. Но хозяину заплатили щедро, словно гуляли напропалую.
- Спаси вас бог, - благодарил целовальник, заподозривший их в недобром. - Спаси вас бог, а я не выдам..
Висели звезды в ночи, густо, крупно. Одна, выше большого ковша, мерцала, то удаляясь, то приближаясь. Мите казалось, - глядит на него душа Машина, светлая, тихая. Неотмщенная душа.
- Скорей, скорей! - закричал он и кинулся к татарскому дому.
- Погоди ты! - едва перехватил его Барма. - Тут надо с оглядкой.
Днем, взяв Киршу, обошел все подворье, спросил, как лучше пробраться внутрь.
- В задней ограде можно плаху вынуть. Сам ночами так хаживал.
- Что ж, вынем, - кивнул Барма и велел кинуть волкодавам отравленного мяса. Сроду собак не убивал. Тут решился. Уходил - нутро выворачивало, словно убил невинного человека.
Во дворе Киршином сонно, тихо. В малухе, где обитают сторожа, тлеет огонек. Барма тенью проник в ограду, припер дверь колом.
Кирше наказал:
- Когда разгорится - этих выпустишь. Люди подневольные.
- Ага, я их выпущу. - Нырнув через лаз, Кирша сунул в пробой малухи занозу, стал добывать огонь. С трех других сторон поджигали Пинелли и братья. Дом был добротный, из ядреного смолья и хоть взялся не сразу, но пылал с треском.
- Ну, теперь ноги в руки, - сказал Барма. За оградой уж вспомнил: - Сторожей-то выпустил?
- Огонь выпустит.
- Э, нет! Греха на душу не возьму. Одно - Шакиров, другое - эти.
Он снова проник в ограду, отворил малуху, из которой ломились испуганные сторожа.
- Там бачка, бачка! - бормотал старший, едва не сбивший с ног Барму. Барма понял: в доме Шакиров.
- А, бачка! - подставил ногу сторожу, кинувшемуся к дому, пригрозил слугам: - Ступайте прочь! Живо, живо!
Ночью, посреди бушующего огня, зубастый, черный от копоти, он казался сторожам человеком с того света. Давя и толкая друг друга, они кинулись в пролом. Там их встречали в кулаки ямщик, Пинелли и Митя.
- За Машу! Это вам за Машу, - бормотал Митя, щедро рассыпая удары.
- Ну, братко, - посчитав лежавших, усмехнулся Барма. - Ты тут постарался!
- За Машу!..