Грузовики, грузовички, частные машины, такси с черными занавесками, кабриолеты. Каждый раз, когда мимо них проходила машина, Сара теряла надежду - Жьен еще больше удалялся от них. Потом пошла вереница тележек, и Жьен, скрипя, продолжал удаляться; затем дорогу покрыла черная смола пешеходов. Сара спряталась у края кювета: толпы наводили на нее страх. Люди шли медленно, с трудом, страдание придавало им семейный вид: любой, кто войдет в их ряды, будет на них походить. Я не хочу. Я не хочу стать, как они. Они на нее не смотрели; они обходили машину, не глядя на нее: у них больше не было глаз. Гигант в канотье с чемоданом в каждой руке задел автомобиль, как слепой ударился о крыло, повернулся вокруг своей оси и, шатаясь, пошел снова. Он был бледен. На одном из чемоданов были разноцветные наклейки: Севилья, Каир, Сараево, Стреса.
- Он умирает от усталости, - крикнула Сара. - Он сейчас упадет.
Но он не падал. Сара проследила глазами за канотье с красно-зеленой лентой, которое легкомысленно раскачивалось над морем шляп.
- Берите чемодан и добирайтесь дальше без меня. Сара, не отвечая, вздрогнула: она затравленно, с отвращением смотрела на толпу.
- Вы слышите, что я вам говорю? Она повернулась к нему:
- Но ведь можно подождать проходящую машину и попросить канистру бензина? После пешеходов будут еще автомобили.
Водитель нехорошо улыбнулся:
- Я вам не советую даже пытаться.
- А почему нет? Почему бы не попытаться?
Он презрительно сплюнул и некоторое время не отвечал.
- Вы же их видели? - наконец сказал он. - Они толкают друг дружку в задницу. Так с чего бы им останавливаться?
- А если я найду бензин?
- Говорю же вам, не найдете. Вы что, думаете, они из-за вас потеряют свой ряд? - Он, ухмыляясь, смерил ее взглядом. - Будь вы красивой девчонкой и будь вам двадцать лет, но я молчу, молчу.
Сара сделала вид, что не слышит его. Она настаивала:
- Но если я все-таки достану?
Он с упрямым видом покачал головой:
- Не стоит. Я дальше не поеду. Даже если вы достанете двадцать литров, даже если сто. Баста.
Он скрестил руки.
- Вы отдаете себе отчет? - сурово сказал он. - Тормозить, заноситься на повороте, включать сцепление каждые двадцать метров. Менять скорость сто раз в час: это значит загубить машину!
На стекле были коричневые пятна. Он вынул платок и заботливо их вытер.
- Я не должен был соглашаться.
- Вам нужно было только взять побольше бензина, - сказала Сара.
Тот, не отвечая, покачал головой; ей захотелось дать ему пощечину. Но она сдержалась и спокойно сказала:
- Итак, что вы собираетесь делать?
- Остаться здесь и ждать.
- Ждать чего?
Он не ответил. Она изо всех сил стиснула ему запястье.
- Да знаете ли вы, что с вами случится, если вы здесь останетесь? Немцы депортируют всех годных к военной службе.
- Конечно! А еще они отрубят руки вашему малышу и залезут на вас, если у них хватит смелости. Все это враки: они, конечно, и на четверть не такие, какими их расписывают.
У Сары пересохло в горле, губы ее дрожали. Почти равнодушно она сказала:
- Ладно. Где мы находимся?
- В двадцати четырех километрах от Жьена.
"Двадцать четыре километра! И все-таки я не буду плакать перед этой скотиной". Она залезла в машину, забрала чемодан, вышла, взяла за руку Пабло.
- Пошли, Пабло.
- Куда?
- В Жьен.
- Это далеко?
- Далековато, но я тебя понесу, как только ты устанешь. И потом, - с вызовом добавила она, - бесспорно, найдутся добрые люди, которые нам помогут.
Водитель стал перед ними и преградил им путь. Он хмурил брови и обеспокоенно чесал в затылке.
- Чего вы хотите? - сухо спросила Сара.
Он и сам толком не знал, чего хотел. Он смотрел то на Сару, то на Пабло; он выглядел растерянным.
- Так что? - неуверенно спросил он. - Так и уходим? Даже не сказав спасибо?
- Спасибо, - очень быстро сказала Сара. - Спасибо. Но его томил гнев, и он дал ему волю. Лицо его побагровело.
- А мои двести франков? Где они?
- Я вам ничего не должна, - сказала Сара.
- Разве вы не обещали мне двести франков? Сегодня утром? В Мелене? В моем гараже?
- Да, если вы отвезете меня в Жьен; но вы бросаете меня с ребенком на полдороге.
- Это не я вас бросаю, это мой драндулет виноват. Он покачал головой, и вены у него на висках вздулись.
Его глаза заблестели. Но Сара его не боялась.
- Отдайте мне двести франков. Она порылась в сумочке.
- Вот сто франков. Вы, конечно, богаче меня, и я вам их не должна. Я вам их отдаю, чтобы вы оставили меня в покое.
Он взял купюру и положил ее в карман, потом снова протянул руку. Он был очень красный, с открытым ртом и блуждающими глазами.
- Вы мне должны еще сто франков.
- Вы больше не получите ни гроша. Пропустите меня. Он не шевелился, обуреваемый противочувствиями.
В действительности они ему не нужны были, эти сто франков; может, он хотел, чтобы малыш поцеловал его перед уходом: он просто перевел это желание на свой язык. Он подошел к ней, и она поняла, что сейчас он возьмет чемодан.
- Не прикасайтесь ко мне.
- Или сто франков, или я беру чемодан.
Они смотрели друг на друга в упор. Ему совсем не хотелось брать чемодан, это было очевидно, а Сара так устала, что охотно отдала бы его ему. Но теперь нужно было доиграть сцену до конца. Они колебались, как будто забыли слова своей роли; потом Сара сказала:
- Попробуйте его отнять! Попробуйте!
Он схватил чемодан за ручку и начал тянуть к себе. Он мог бы его отнять одним рывком, но он ограничился тем, что тянул вполсилы, отвернувшись, Сара тянула к себе; Пабло начал плакать. Стадо пешеходов было уже далеко; теперь снова двинулся поток автомобилей. Сара почувствовала, как она нелепа. Она с силой тянула за ручку; он тянул сильнее со своей стороны и в конце концов вырвал его у нее. С удивлением смотрел он на Сару и на чемодан; возможно, он не собирался его отнимать, но теперь кончено: чемодан был у него в руках.
- Отдайте сейчас же чемодан! - потребовала Сара. Он не отвечал, вид у него был по-идиотски упорный.
Гнев приподнял Сару и бросил ее к машинам.
- Грабят! - крикнула она.
Длинный черный "бьюик" проезжал рядом с ними.
- Хватит дурить! - сказал шофер.
Он схватил ее за плечо, но она вырвалась; слова и жесты ее были непринужденны и точны. Она прыгнула на подножку "бьюика" и уцепилась за ручку дверцы.
- Грабят! Грабят!
Из машины высунулась рука и оттолкнула ее.
- Сойдите с подножки, вы разобьетесь.
Она почувствовала, что теряет рассудок: так было даже лучше.
- Остановитесь! - закричала она. - Грабят! На помощь!
- Да сойдите же! Как я могу остановиться: в меня врежутся.
Гнев Сары угас. Она спрыгнула на землю и оступилась. Шофер подхватил ее на лету и поставил на ноги. Пабло кричал и плакал. Праздник закончился: Саре хотелось умереть. Она порылась в сумочке и достала оттуда сто франков.
- Вот! И пусть вам будет стыдно!
Субъект, не поднимая глаз, взял купюру и выпустил из рук чемодан.
- Теперь пропустите нас.
Он посторонился; Пабло продолжал плакать.
- Не плачь, Пабло, - твердо сказала она. - Все, все кончено; мы уходим.
Она удалилась. Водитель проворчал им в спину:
- А кто бы мне заплатил за бензин?
Удлиненные черные муравьи заполнили всю дорогу; Сара некоторое время пыталась идти между ними, но рев клаксонов за спиной вытеснил их на обочину.
- Иди за мной.
Она подвернула ногу и остановилась.
- Сядь.
Они сели в траву. Перед ними ползли насекомые, огромные, медлительные, таинственные; водитель повернулся к ним спиной, он еще сжимал в руке бесполезные сто франков; автомобили поскрипывали, как омары, пели, как кузнечики. Люди превратились в насекомых. Ей стало страшно.
- Он злой, - сказал Пабло. - Злой! Злой!
- Никто не злой! - страстно сказала Сара.
- Тогда почему что он взял чемодан?
- Не говорят: почему что. Почему он взял чемодан.
- Почему он взял чемодан?
- Ему страшно, - пояснила она.
- Чего мы ждем? - спросил Пабло.
- Чтобы прошли автомобили и мы двинулись дальше.
Двадцать четыре километра. Малыш самое большее сможет пройти восемь. Вдруг она вскарабкалась на насыпь и замахала рукой. Машины проходили мимо, и она чувствовала, что ее видят спрятанные глаза, странные глаза мух, муравьев.
- Что ты делаешь, мама?
- Ничего, - горько сказала Сара. - Так, глупости. Она спустилась в кювет, взяла за руку Пабло, и они молча посмотрели на дорогу. На дорогу и на скорлупки, которые ползли по ней. Жьен, двадцать четыре километра. После Жьена - Невер, Лимож, Бордо, Андай, консульства, хлопоты, унизительные ожидания в конторах. Им очень повезет, если она найдет поезд на Лиссабон. В Лиссабоне будет чудо, если окажется пароход на Нью-Йорк. А в Нью-
Йорке? У Гомеса ни гроша, возможно, он живет с какой-нибудь женщиной; это будет несчастье, кромешный срам. Он прочтет телеграмму, скажет "Черт побери!". Потом он обернется к толстой блондинке с сигаретой, зажатой в скотских губах, и скажет ей: "Моя жена приезжает, это как снег на голову!" Он на набережной, все машут платками, он не машет своим, он злым взглядом смотрит на сходни. "Давай! Давай! - подумала она. - Будь я одна, ты бы никогда больше не услышал обо мне; но мне нужно жить, чтобы воспитать ребенка, которого ты мне сделал".