Ратх побледнел, но молчать нельзя. Сказал сдержанно:
- Руку, конечно, я никогда не подниму на своего отца, но обе отары придется отдать беднякам.
Сейид-оглы рассмеялся мелким злым смехом, а Каюм-сердар заерзал на месте, закрутил головой, словно в нос ему ударило вонью.
- Ратх, - сказал он, стараясь быть вежливым и спокойным, - покинь нас или извинись перед гостями за свои глупые слова.
- Я сказал правду, отец, - поднявшись, проговорил Ратх. - Не сегодня-завтра тебе придется отдать не только овец, но и землю, и воду. Будь благоразумным, не оказывай сопротивления. Если воспротивишься ты, то окажут сопротивление и другие. Но тогда, поверь мне, пощады никому не будет. Мы один раз вас простили. В другой раз не просите прощения. Пойдем, Иргизов.
Они вышли во двор. Никто - ни Каюм-сердар, на Сейид-оглы не сказали им вслед ни слова.
Возвратясь в свою комнату, Ратх, как ни в чем не бывало, сказал:
- Тамара, завари чай. Все-таки, без чая стол - не стол, если даже на нем вино и коньяк.
- Слушай, Ратх, - посоветовал Иргизов, - может быть тебе переселиться из этого двора? Сними комнату в центре города или подай заявление Сахатмурадову - пусть выделит казенную квартиру.
Ратх решительно возразил:
- Ни я, ни мой отец из этого двора не уйдем, пока не найдем общий язык. Я должен заставить их поверить в справедливость наших дел, иначе какой из меня большевик!
- Так-то оно так. И я тоже за то, чтобы все шло мирно, но прежде чем ты убедишь их в правоте советской власти, они пустят пулю тебе в окно, - сказал Иргизов.
- Все может быть. Постараюсь быть осторожным, но отворачиваться от борьбы не стану. Вся тяжесть борьбы настоящего момента и заключается в том, что мы должны победить в самых малых наших ячейках - в семьях и родовых кланах. За Амана боюсь, как бы он опять не попал под их влияние.
- А вот и твой брат идет сюда, - Иргизов кивнул на дверь.
Оба посмотрели на Амана и поняли: он пришел, чтобы продолжить разговор.
- Ратх, - попросил он, потупившись. - Мне бы хотелось поговорить с тобой один на один. Прости, Иргизов, за откровенность. Отец и эти все считают, что русский мешает Ратху быть самим собой. В голове у них не укладывается, чтобы сын мог пойти против собственного отца.
- Все правильно, - сказал Иргизов. - Может быть, без меня и найдете общий язык. Я не буду мешать.
- Хорошо, Иргизов, - согласился Ратх. - Если они думают, что моими мозгами управляют посторонние, то я постараюсь их разубедить в этом. Давай выйдем, Аман.
- Не горячись, Ратх, - удержал его Иргизов.
Братья удалились во двор…
- Ну, говори, - сказал Ратх, первым спускаясь с веранды.
- Может, зайдем туда, к отцу?
- Нет. Там мне нечего делать. Разве не отец велел мне удалиться? Я выполнил его просьбу.
- Ратх, ты, ради аллаха, не обижайся так сильно.
Отцу семьдесят пять лет скоро. Он воспитался на том, что всю жизнь повелевал бедняками, множил богатства и большего ничего не желал. Единственно, что он еще желал - сделать и нас с тобой богачами. Мысли и чувства его по отношению к нам - самые искренние.
- Ты считаешь, что заблуждение не может быть искренним? - засмеялся Ратх. - А заблуждение отца состоит в том, что он печется только о нас с тобой, а не обо всем народе.
- Ну и сказанул же! - удивился Аман. - Если каждый будет думать обо всем народе, то сам никогда вдоволь не насытится, да и ходить будет по улицам с голым задом. Хе-хе… Признаться тебе, я так и не понял: грозил ты для солидности или говорил правду, когда упомянул насчет двух отцовских отар?
- Я думаю так, Аман, - поразмыслив, сказал Ратх. - Если отец сам не прикажет чабанам сдать овец союзу "Кошчи", то ты поедешь в пески и сделаешь это.
- Не выдумывай, Ратх. Ты сходишь с ума. Я отдал восемь своих скакунов в государственную конюшню. Неужели этого мало?
- Дело не в "мало" или "много", а в том, что человек не может владеть таким большим богатством. Мы должны поделить овец между всеми, у кого их нет. Равенство и братство - вот наше кредо.
- Значит, если я тебя правильно понял, у отца теперь будет только тридцать пять овец? - ужаснулся Аман.
- Ровно столько же возьмешь из отары и ты, поскольку у тебя - собственная семья, - пояснил Ратх. - Что касается меня, мне овцы не нужны. Я живу на собственный заработок.
- Всего семьдесят овец из двух отар, - упавшим голосом заговорил Аман. - Надолго ли их хватит? Мы даже пасти их не сможем - чабану платить будет нечем. Не поеду же я в пески чабаном!
- Ты сможешь сдать своих овец в коммуну, - пояснил Ратх. - На днях мы займемся созданием коммуны в нашем ауле. Мы объединим дехкан в коммуну: они будут трудиться сообща, и весь скот будет общим.
- Братишка, что-то ты путаешь, - возразил Аман. - Я же служу на ипподроме. Как же я могу быть на ипподроме и в коммуне одновременно?
- Ты прав, Аман, тогда так: отдашь овец коммуне, а жить будешь, как и я - на зарплату.
Аман перестал спорить. Сделал такой вид, будто все понял, со всеми доводами согласен. Посмеиваться начал над новыми порядками, над реформой. Пошутил немного и спросил:
- Так когда мне ехать в пески к чабанам?
- Аман, только без глупостей, - предупредил Ратх. - Может ты надумал опять уйти к ним? Если так, то пожалеешь, но будет поздно.
- Не бойся, младшенький, постараюсь не подвести тебя. Я ведь тоже понимаю, о чем ты больше всего беспокоишься. Ты боишься за свою партийную репутацию. Я все время думаю: как это Ратху Советская власть доверяет, когда у него отец и брат никудышние люди?
- Аман, ты ведь знаешь: доверие это я заслужил не сегодня, - упрекнул брата Ратх. - С этим доверием я живу уже двадцать лет. Ни ты, ни отец не сможете его пошатнуть.
- Ну что ж, Ратх, я должен вернуться сейчас к отцу и сказать всем им, что ты непреклонен: судьба его отар решена. Сын посягает на отцовское богатство. Сказать им, что ты меня посылаешь в пески? - начал дурачиться он.
- Можешь сказать… Делай, как подсказывает твоя совесть.
Аман вошел в отцовскую мазанку. Ратх поднялся на веранду, облокотился на перила.
"Неужели силой придется вырывать у отца отары? - подумал с горечью. - Ведь понимает же он, что ни мне, ни Аману его овцы не нужны. Самому - тоже. Или он, как истинный мусульманин, верующий в аллаха, считает, что возьмет овец вместе с собой на тот свет? Но это же глупость. Можно верить в аллаха, но верить в потусторонний мир со всеми его прелестями, смешно. Скорее всего это жадность, и в таком преклонном возрасте ее одолеть невозможно. Несусветная жадность сформировала все его отрицательные качества! Его поступками движет забота о себе самом и о своем потомстве. А остальные? Остальные для него пусть пропадут пропадом. Он не думает, что помимо пищи плотской существует пища духовная. Он не знает, что стоит почувствовать духовный голод, как в человеке появляется чувство ко всем, и забота обо всех. Но разве думал он когда-нибудь, что его народ со дня образования самой нации был голоден, бос и бесправен?"
Ратх разогнулся, услышав голоса. Отец с гостями шелпо аллейке к воротам.
- До свидания, болшабик, - по-русски сказал, увидев Ратха на веранде, Сейид-оглы. - Не забудьте сказать своим: крепко вы обидели нас.
- Саг бол, - попрощались другие и ушли со двора.
V
В самый разгар заседания бюро, когда решали - в каких районах в первую очередь начать земельно-водную реформу, принесли записку. Секретарь ЦК Сахатмурадов, прочитав ее, покраснел, насупился и передал Атабаеву. Тот, прочитав, усмехнулся. После того, как утвердили окружные комиссии и уполномоченных по проведению реформы, Сахатмурадов довел до сведения присутствующих смысл поступившей записки. Это была угрожающая анонимка, написанная баями. Богачи, надеявшиеся получить от Советской власти кое-какие выгоды, но оставшиеся ни с чем, а теперь еще и узнавшие о реформе, заявили о своем несогласии с туркменским правительством. Опираясь на волю аллаха и "гнев народа", грозили большевикам всеми карами, какие существуют. Сообщив об этом, Сахатмурадов твердо сказал:
- В аулы должны ехать самые сильные, политически подготовленные товарищи. И вообще, я думаю, нужен пример - с чего и как начать земельно-водную реформу.
Сахатмурадов перевел взгляд на Ратха Каюмова - посмотрел, словно советуясь с ним, как со старшим по возрасту. Ратх поднялся:
- Я понял вас, товарищ Сахатмурадов. Сейчас у нас в Полторацке находятся представители аульных ячеек "Кошчи" - мы могли бы провести показательное собрание по земельно-водной реформе. Завтра собираются дехкане асхабадского аула.
- Вы сами тоже собираетесь присутствовать на этом сходе? - спросил Атабаев.
- Обязательно. Как инструктор, я обязан быть там. Тем более, собрание первое да еще и показательное.
- Да, пожалуй, - подумав, согласился Атабаев. - Но не пошло бы это показательное собрание вкось. У вас же отец бывший арчин. Он и сейчас еще владеет землей и отарами в Каракумах. Дехкане могут вам напомнить об этом.
- Не сомневаюсь в этом, - согласился Ратх. - Дехкане напомнят мне, я - отцу: как-нибудь найдем общий язык и договоримся.
- Может быть, кто-то другой пойдет, а вы отправитесь в другое место? - предложил Сахатмурадов.
- Нет, товарищ секретарь. Ничего страшного не произойдет.
- Хорошо, - согласился Сахатмурадов. - И не забудьте, сегодня же отправьте инструкцию по проведению реформы во все земельные отделы.