Помолчали. И заговорили о фронте, об отходе наших частей. Говорили с тревогой, но не сомневались - это всего лишь маневр, чтобы затянуть фашистские полчища в глубь лесов и равнин и там уничтожить. Взрывы бомб, пожарища в городах, фашистские десанты - все это воспринималось, как в кино. Тамара Яновна гораздо сильнее чувствовала, хотя прошло больше двадцати лет, обстановку империалистической, когда в Москву прибывали поезда с вшивыми больными солдатами, и в одном из таких вагонов приехал Ратх. После долгой болезни и голодовки он был, как скелет - кожа да кости. Лишь большие черные глаза в провалившихся орбитах горели жарким огнем счастья. Сейчас Тамара Яновна, думая о начавшейся войне, допускала мысль, что повторится вновь: будут раненые, больные, вшивые и голодные. Но то, что она когда-то видела своими глазами, казалось ей сверхъестественным.
После того, как убрали скатерть, Юра лег тут же на тахте. Мать и тетка принялись собирать ему в дорогу вещевой мешок. Он, глядя на них, посмеивался: "Вот уж поистине - женщины! Чуть что - они сразу за харч! Можно подумать, у Красной Армии других забот нет, кроме как поесть!" Он лежал, и было у него такое ощущение, что он слышит, как где-то далеко-далеко взрываются бомбы, свистят артиллерийские снаряды, скачут конники и кричат "ура". И совсем он пока не ощущал жуткой реальности всепожирающего пламени войны. Голод и смерть уже властвовали на просторах Украины и Белоруссии: тысячи беженцев и тысячи пленных советских людей умирали, лишенные самого обыкновенного куска хлеба.
Потом, когда Галия ушла спать, Тамара Яновна долго еще сидела у изголовья сына и смотрела на его красивый мужественный профиль.
- Юрочка, а эта девушка… Кажется, Таня… Ты с ней попрощался? - Тамара Яновна понимала, что говорит глупые слова, и виновато улыбалась.
- Мама, она будет ждать меня. Справим свадьбу, - как только разгромим Германию, и я вернусь домой.
- Ты ее любишь, Юра?
- Ну вот еще! Какие-то странные вопросы у тебя, - смутился он.
- Я бы хотела, чтобы она приехала ко мне в гости. Пожила бы у меня.
- Мамочка, но она же работает… Она - завлабораторией. - Он мечтательно помолчал и успокоил мать: - Вообще-то, Таня знает твой адрес. Она напишет тебе…
На рассвете отправились на вокзал.
День только начался, а на вокзале - не протолкнуться. Впечатление такое, что новобранцы не ложились спать, а провожающие не уходили с перрона. Тягучий гул от множества голосов, словно поток большой реки, несся с перрона на привокзальную площадь. В этом гуле почти не было слышно треска фаэтонных колес, хотя черные лакированные коляски беспрестанно подъезжали и вновь откатывались от вокзала в город.
Часов в одиннадцать подъехали в автомобиле военком со штатскими из горисполкома. Поднялись на перрон, затем зашагали вдоль теплушек. Потом построение и перекличка новобранцев, по спискам.
Провожающих оттеснили к невысокому забору. Здесь в толчее, Тамара Яновна, пробиваясь в первый ряд, чтобы лучше видеть Юру - он стоял впереди своей небитдагской группы новобранцев, - встретилась с Зиной Иргизовой.
- Ты тоже здесь, Иргизочка? - Тамара Яновна, прикоснувшись к ней, догадалась - беременна. Да и лицо у Зины в темных пятнах.
Зина обняла Тамару Яновну, всплакнула вдруг:
- Сердара моего тоже отправляют. Так и не дождался маленького. Так ему хотелось увидеть.
- Ну, ну, не надо плакать, - Тамара Яновна погладила причесанные просто, по-бабьи, волосы Зины. - Вернется твой Сердар, ничего с ним не случится.
Зина улыбнулась, вынула платочек и вытерла глаза.
- Если б знала, что будет война, я воздержалась бы от маленького. Тоже поехала бы на фронт. Некоторые наши медички уже собираются, а мне здесь придется.
- Здесь тоже сидеть не дадут. - Тамара Яновна обнадеживающе посмотрела на Зину. - Разве не слышала о госпиталях? Говорят, уже везут в тыл раненых. Скоро и в Ашхабаде госпитали откроются. А как начнут работать госпитали, то сдашь своего маленького в ясли, а сама будешь день и ночь в операционных. Это не легче, чем на фронте.
- Но я же акушерка! - напомнила Зина. - К тому же, и на фабрике - при здравпункте.
- Фабрику у тебя не отнимут, можешь не беспокоиться. - Тамара Яновна улыбнулась. - Будешь и в госпитале, и на фабрике, и в яслях.
Перекличка между тем закончилась. Тамара Яновна поспешила к Юре. Зина со своим мужем подошли к ним.
- Ну, вот и снова встретились! - Сердар подал руку.
- В каком вагоне едешь? - спросил Юра.
- В четвертом. Там наши ребята.
- А я в восьмом. Приходи в гости. Мамаша мне бутылку коньяка в вещмешок положила. Выпьем в дороге. - Юра посмотрел на мать.
- Вот видишь, как надо, - сказал Сердар Зине. - Коньяк в дорогу кладут, а ты простой пшеничной не купила. Только и знаешь: "Нельзя тебе выпивать".
Зина, жалея его и думая, как бы всерьез не обиделся, пригласила всех в ресторан. Тамара Яновна пыталась отказаться, но Зина настойчиво упрашивала - пришлось согласиться. Тем легче было разочарование, когда, войдя в ресторан, они увидели непроходимую толпу, крик, ругань у буфета. Тогда Зина отправилась в магазин. Вскоре вернулась с шампанским, но пить не из чего. Юра сбегал в свой вагон и принес два стакана. Пили поочередно. Тамара Яновна пила и думала, как это все глупо и бестолково выглядит. Но странно, казалось, что именно этой глупости и бестолковости всегда ей и не хватало.
Сердар, подбрасывая, словно взвешивая на ладони, пустую бутылку из-под шампанского, заговорил кичливо:
- Вот такими чушками мы будем встречать их хваленую мотопехоту. Только эти чушки будут начинены взрывчаткой. Бамц под ноги - и ваших нет. Глядишь, и человек тридцать как коровьим языком слизнуло.
- С самолета что ли будешь такие чушки бросать? - удивилась Зина.
- Зачем, с самолета! Я же не о себе говорю. Я - о пехоте нашей. А что касается нас, авиаторов, тут совсем другое дело. Мы - на бреющем.
Сердар, да и все остальные не заметили, как к ним, расталкивая толпу, подошел припоздавший на проводы Чары-ага.
- Вот вы где! - воскликнул он радостно. С лица старика ручьями лил пот. Несмотря на жаркий августовский день, Чары-ага был в длинном демисезонном пальто и шапке-кубанке. За плечом у него торчал старый брезентовый ранец, времен гражданской войны. Подойдя к компании сына, он сразу снял ранец с плеча и поставил у ног. Сердар, не зная куда деть пустую бутылку, бросил взгляд через красные солдатские теплушки, явно намереваясь перебросить бутылку через них. Зина выхватила бутылку из его рук, сказала обиженно:
- Ненормальный какой-то. А если там люди ходят. Сердар захохотал, ощерив крупные белые, зубы, и приподнял ранец:
- Отец, ты случаем, не собрался тоже на фронт?
- На фронт пока погожу, - отозвался весело Чары-ага. - Думаю, вы - молодежь - и без меля там управитесь. Я в твои годы, сынок, всю Туркмению на коне изъездил - белогвардейцев да басмачей по пескам гонял, так что у меня есть военный опыт. Если потребуется моя помощь - позовете: приеду - покажу фашистским захватчикам, на что способна старая гвардия. На, сынок, держи - в этом походном ранце горячий чурек, мать испекла - тебе на дорогу. Пока будешь ехать в вагоне, - тебе пригодится. Ребят, своих друзей, угостишь тоже… Я тебя немножко провожу. Утром зашел к директору - договорился. Доеду до Байрам-Али, там простимся - пойду на хлопковую базу. С этой проклятой войной байрамалийцы хлопок стали не вовремя сдавать… Мы с вами знакомы, уважаемые? - неожиданно спросил он, словно только что заметил. Юру Каюмова и его мать. - Не Ратха ли семья? Мне кажется, я где-то вас видел. На свадьбе были?
- Да, Чары-ага, вы не ошиблись, - сказала Тамара Яновна, дотронувшись до плеча Юры. - Это сын Ратха.
- Значит, тоже на фронт. - Чары-ага посмотрел на Юру. - Не страшно тебе, сынок?
Юра презрительно усмехнулся.
- Трусы под лавками прячутся, Чары-ага.
- Старики тоже пока отсиживаются. - Чары-ага вздохнул и, подумав, прибавил: - Ну, ничего, еще месяц, другой - и мы тоже отправимся на передовую. Я думаю, задерживать в тылу нас не будут. Да и сами мы не из такой породы - чтобы отсиживаться.
- Ладно вам, Чары-ага. - Юра хлопнул старика по плечу. - Вы свое Родине отдали сполна - честь вам и слава. Дело теперь за нами - за молодежью.
- Отец твой где, почему не пришел проводить? - спросил Чары-ага.
- С отцом - одно горе. - Тамара Яновна махнула рукой. - До сына ли ему! У других отцы как отцы… А этот… Днюет и ночует на пересылке. Ополчение на перрон прислал, а сам там остался.
В три часа дня снова построение. На этот раз с речью к новобранцам обратился военком. Еще через полчаса команда "по вагонам". Эшелон медленно отошел - словно поплыл вдоль перрона. Новобранцы садились в вагоны на ходу. Тамара Яновна шла следом и махала Юре. Но вот эшелон скрылся за семафором. Тамара Яновна, оглядевшись, увидела Зину и подошла к ней. С минуту они стояли, глядя, как покидают перрон провожающие, и направились тоже к выходу.
- Ну, вот и все, - трудно выговорила Тамара Яновна. - Спаси и помилуй их бог. Никогда раньше не вспоминала бога, а сейчас хочется просить у него милости за сына. Один он у нас. У меня такое ощущение, словно Юра увез с собой мое сердце. Пусто в груди и горько. Видно, такова наша женская доля - страдать и убиваться по сыновьям, по мужьям. А им и горя мало… Видела, как они озорничали перед отъездом? Словно не на войну собрались, а так - на карнавал с иллюминацией и фейерверками.