- Подождите, сейчас посмотрим, - сказал, глянув на Иргизова из окошечка капитан. С минуту он копался в картотеке, затем вновь выглянул и сухо сказал: - Возьмите свои документы… придет время - вас вызовут.
- Что значит "придет время"? - обиделся Иргизов. - Время мое пришло…
- Следующий! - выкрикнул из окошечка капитан.
Сзади то-то попытался оттеснить от окошка Иргизова, но он непокорно двинул плечом:
- Слушайте, товарищ капитан, я прошу вас! Внесите меня в список любой команды, уезжающей на фронт. Могу быть ротным, взводным, а если понадобится - рядовым красноармейцем.
- Слушайте, лейтенант запаса Иргизов! - повысил голос капитан. - Отойдите - не мешайте работать. Вам ясно было сказано: когда понадобитесь - вызовут. Идите и спокойно занимайтесь своим делом!
- Ну, капитан, да ты, как я вижу, слишком крут! - Иргизов не отошел от окна, а напротив, даже лег на подоконничек локтями. - Ну, почему я должен ждать, пока меня вызовут?
- Да в особом списке ваша фамилия, товарищ лейтенант запаса! - занервничал капитан. - Понимаете - в особом! Я не имею права вас никуда отправлять и принимать ваших документов. Отойдите от окна, не мешайте работать, приказываю вам!
- Хорошо, ладно, - наливаясь обидой, процедил Иргизов. - Так-то вы, значит, старых фронтовиков - участников гражданской войны принимаете! Слова не желаете выслушать. Бюрократию решили заводить с первого дня войны!
- Ах ты, сукин же ты сын! - вскричал в ответ капитан и захлопнул окошечко. Тотчас он появился у двери, встал по стопке "смирно", опустил руки по швам, и отчаянно закричал:
- Лейтенант запаса Иргизов, слушайте мою команду! Равняйсь!
Иргизов насмешливо переступил с ноги на ногу, однако, как человек военный, знающий, что старшему по званию надо подчиняться, опустил руки.
- Ну-ну, дальше что? - сдаваясь, буркнул себе под нос.
- Смирно! - во всю силу легких прокричал капитан.
Иргизов замер.
- Кру-гом! - скомандовал капитан.
Иргизов повернулся.
- Шагом марш!
Иргизов пошел, выполняя команду. Командиры, стоявшие у окошечка, дружно засмеялись. Иргизов невольно остановился и оглянулся:
- Ну ладно, капитан, поговорим еще! Только поторопись с повесткой, а то пока ты тут будешь выбирать любимчиков - война кончится!
Но капитан уже не слышал его реплики - вновь забежал в кабинет и отворил окошечко, к которому тотчас прилипли командиры.
Иргизов шел домой и клял про себя ретивого военкоматчика. "Подумаешь, нашелся мне вершитель судеб! Особый список какой-то придумал… Да не приглянулся я ему - вот и вся заковыка. Годами перезрел. Он решил, что тридцативосьмилетнему лейтенанту на войне делать нечего. Есть, мол, помоложе!.."
Входя во двор, чувствуя себя совершенно посрамленным и униженным, Иргизов увидел сына, и впервые в жизни смутился перед ним. "Черт возьми, не знаешь, что и сказать, если спросит - почему вернулся!" А Сережку именно это и заинтересовало:
- Пап, что, не поедешь уже на фронт? Уже, наверно, кончилась война?!
- Брось играть в лянгу! - выместил свою досаду на сыне Иргизов. - Сколько раз я тебе говорил, что в лянгу играть вредно - наживаешь себе грыжу!
Сережка спрятал лянгу в карман, испуганно посмотрел на отца.
Услышав во дворе голос мужа, из коридора вышла Нина, в новом синем платье, с маленькой сумочкой-
- А я собралась в военкомат, к тебе, - сказала обрадовано, понимая, что Иргизов вернулся, не солоно хлебавши.
- Отвоевался, - сказал он уныло. - Оставлен до особого… Кто-то за нас больше нашего думает. Ладно, подождем еще с недельку, если не вызовут, пойду прямо к военкому.
- А может так лучше, что отсрочили? - заглядывая ему в глаза, спросила Нина. - Может, военкоматские знают, что война вот-вот кончится, поэтому и не хотят тревожить твое поколение.
- Все может быть, - согласился Иргизов. - Поживем - увидим.
XII
В знойном мареве на телеграфных столбах возле Русского базара, возле городского сада, у железнодорожного вокзала гремят репродукторы: "От Советского информбюро…" Идет война: она далеко, за тысячи километров от Ашхабада, но знойный южный город связан с нею каждым нервом. Фронт, протянувшийся от Белого до Черного моря, пятясь на восток, зовет, тревожит, воспламеняет святым гневом, мобилизует миллионы человеческих сердец. Всюду - митинги. Отовсюду - добровольцы. По улицам проходят воинские подразделения: пехота, кавалерия. Вокзал и вся станция с ее товарными дворами и навесами забита красноармейцами. Уходят воинские эшелоны, и вновь на вокзале "негде яблоку упасть": потянулись к теплушкам длинные нестройные команды с пересыльных пунктов. Парни - кто в чем: в пиджачках и фуражках, в белых бязевых рубахах и тельпеках, в туркменских халатах. Горожане, сельчане, рабочие, служащие, колхозники - все!
Всего на сутки приехал из Небит-Дага домой Юра Каюмов. На нем - военная форма. На каждой петличке по два кубика - лейтенант. Юра привез из Небит-Дага команду в тридцать человек. Все - нефтяники. Разместились в пульмановском вагоне, ждут отправления эшелона. В распоряжении Юры сутки, вот он и прибежал домой, чтобы повидаться и проститься с родителями. У Тамары Яновны на глазах слезы. Радостно ей сознавать, что сын стал инженером-нефтяником и красным командиром. Печально оттого, что уедет сын на фронт - и, все во власти судьбы, - вернется домой или умрет за Родину. Но человек тем и силен, что живет надеждой. Тамара Яновна накрыла скатертью ковер на тахте, в виноградной беседке. Сквозь вспыхивающие огоньки тревоги в сердце, от которой опускаются руки, прорывается былая боевая удаль Тамары Яновны.
- Юра, Юра, знал бы ты, какой опасности и риску подвергали мы себя в юности! Отец твой ради дела революции шел на все!
- Мама, ты забыла, что много-много раз мне рассказывала обо всем. Да и сам я немножко помню - и революцию, и гражданскую.
Галия-ханум, подавая дымящийся плов в белом фарфоровом блюде, сочла неудобным смолчать.
- Ах, Тамарочка, я тоже думаю о тех днях, когда ты была гимназисткой, а я служила в редакции Любимского. Я до сих пор не могу без страха вспоминать о том дне, когда нагрянули в редакцию жандармы и начали искать петицию рабочих железной дороги. Они ищут в кабинете у Любимского, а я в это время стою рядом с машинисткой Дорой Вартминской и держу эту петицию в руках. Я диктовала машинистке, а она печатала, когда ворвался с жандармами Пересвет-Солтан. Они все перевернули - ничего не нашли. И никому из них в голову не пришло, что петицию, которую они ищут, держит в руках секретарша Галия-ханум. О, это были памятные дни. А помнишь, Тамарочка, как Аман и Ратх революционера спасали?
- Помню, конечно. - Тамара Яновна кивнула Галие и перевела взгляд на сына. - Это теперь молодежь недооценивает нас.
Галие-ханум только и не хватало этого сочувствия: тотчас вспомнила:
- Возьмите, хотя бы, моего Акмурада. Отец его каким джигитом был, а! Сколько Аман добрых дел сделал для людей. Теперь все о нем забыли. Даже родной сын простить не может какую-то ерундовую ошибку. Подумаешь, беда какая - золото утаил! Потом же все равно во всем признался. Я думаю, Тамарочка, мы сами виноваты, что плохо воспитываем своих детей. Если б я почаще рассказывала Акмураду о геройских делах его отца, он бы понял, как ничтожно мала ошибка Амана, по сравнению с его заслугами.
Юра, внимательно слушавший мать и тетку, рассудительно сказал:
- Тетя Галия, конечно, старые заслуги украшают человека. Но ведь они, эти заслуги, все время напоминают ему: смотри, герой, не теряй своей славы, не скомпрометируй себя. А дядя Аман как раз и пренебрег этой святой истиной. Он решил, что ему все можно. Одним словом, тетя Галия, если настоящий проступок компрометирует, то старые заслуги не спасут.
- Юра, ты не совсем прав, - вступилась Тамара Яновна. - Дядя Аман совершил не сознательную ошибку. Он подчинился воле своего отца. Он хотел - как лучше. Он потом бы все равно уговорил Каюм-сердара сдать золото государству, но так получилось, что Каюм-сердар раньше него осознал свою неправоту.
- У дяди Амана пошатнулась идейная убежденность - поэтому у Акмурада пошатнулась вера в родного отца: тут все закономерно, так что… - Юра окинул жалостливым взглядом тетку. - Но вы не печальтесь сильно, тетя Галия. Такие раны залечивает время. Да и у дяди Амана есть еще возможность показать себя с лучшей стороны.
- Юрочка, что ты имеешь в виду? - спросила Галия. - На фронт его никто не возьмет, постарел Аман, а здесь - что? Даже коней и тех отправили на войну. Аман говорит - теперь ему делать нечего на конезаводе, придется идти вахтером на завод или фабрику.
- Только бы не затянулась война. - Тамара Яновна вздохнула и принялась убирать с тахты пустые тарелки и ложки. - Ратх, твой отец, - сказала она Юре, - тоже рвется на передовую.
– Мама, но ведь ему за пятьдесят. - Юра скептически засмеялся. - Ты скажи ему, - пусть немного охладит пыл. Он же стокилометрового похода не выдержит, не говорю уже о большем.
- Вот ты сам и скажи, когда придет. Только не знаю - придет ли сегодня. Все время он на пересыльных пунктах. Говорит, беседы с призывниками проводит, лекций читает.