- Не мудрено, Александр Борисович, - согласился Иргизов. - Время с каждым днем становится все строже и строже. Общественная мысль нацелена в завтрашний день. Сборы, маневры, ПВХО… Порохом в воздухе пахнет. Я говорил вам о том, что и меня хотели взять на учения, да что-то передумали.
- Передумали оттого, что и в военкомате есть головы, которые понимают значение археологии в жизни общества. - Мар с гордой обидой приподнял подбородок. - А вот в Багире нет таких умных голов. Будь у меня власть, я бы растребушил их сельсовет вместе с председателем.
- Может быть, мне сходить в сельсовет, да поговорить с руководством? - предложил Иргизов. - Могут же сельские власти воздействовать хотя бы на учащихся.
- Подождем еще денек-другой, - не согласился Мар. - Я думаю, завтра надо всех скликать да провести собрание. А то только деньги любят получать, а как работать - в кусты.
Утром, как всегда, археологи встали до рассвета, приступили к раскопкам. Студенты все в сборе, а полевых рабочих что-то совсем не видно. Мар поднялся на оплывшую стену крепости, приложил руку к полям шляпы, заслоняясь от восходящего солнца. Обычно рабочие появлялись на дороге, идущей от Багира к городищам Нисы, до восхода солнца, но вот уже оно поднялось, а их все нет. Мар слез со стены, понервничав, затем снова поднялся - и опять никого.
- Слушай, Иван Алексеевич, - сказал он в сердцах, - кажется, ты вчера грозился сходить в сельсовет. Давай-ка, отправляйся к башлыку, да ругни его как следует. Никакой, понимаешь, помощи!
- Давно пора! - Иргизов только и ждал этих слов.
Спустившись с городища, он вышел на проселочную дорогу и подался к селению. Утро только начиналось - обычно в такую пору выходили на поля колхозники, - но что-то безлюдно было сегодня на виноградниках и капустных грядках. В чайхане на арыке, где всегда курился дымок и стоял пряный запах лепешек и шашлыка, тоже властвовала тишина.
- Эй, Реджеп-ага! - окликнул чайханщика Иргизов. - В чем дело? Где твой шашлык, где люди?
– Война, - с горькой усмешкой сказал чайханщик.
- Какая война? - не понял Иргизов.
- Война началась. Германия на нас напала, - пояснил Реджеп-ага. - В сельсовет иди - там все люди.
Иргизов, ошарашенный черной вестью, некоторое время стоял у арыка, качал головой и хмыкал. Нет, он не поверил сказанному - вероятно, старик что-то перепутал. Есть же договор с Германией, хлеб ей прямо с полей везем, жрать немцам нечего! Однако, надо заглянуть в сельсовет, решил Иргизов и зашагал по пыли, ощущая, как утопают в ней легкие брезентовые сапоги. Тоскливо-тревожно вдруг сделалось на душе Иргизова. Так тоскливо, что деснам стало щекотно.
У сельсовета, белого приземистого дома, огороженного низким штакетником, толпился народ. Взгляды всех были направлены на айван, где что-то происходило, но что именно - Иргизов сразу понять не мог. Пробившись поближе к айваму, увидел - за столом возле репродуктора руководство сельсовета. Репродуктор был старый, нещадно хрипел, но, прислушавшись, можно было понять - передавалось обращение Советского правительства с призывом дать отпор агрессору. Затем был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации с 23 июня военнообязанных 1905–1918 годов рождения и о введении военного положения в ряде западных областей страны. Как только прервалась речь диктора и заиграла в репродукторе музыка, толпы колхозников пришли в движение. Задвигались и заговорили все сразу. Многие из присутствующих были призывного возраста - завтра, согласно Указу, им необходимо быть в строю, но с чего начинать?
- Эй, товарищ Лачинов! - Кто-то крикнул со двора. - В военкомат самим ехать, или повезут?
- Товарищ Лачинов, расчет сегодня дадут или сначала уничтожим фашиста? - разнесся другой голос.
И посыпались вопросы со всех сторон. Председатель растерянно вздыхал, хмурился, снял зачем-то круглую шапку-кубанку, опять надел. Но вот увидел в толпе Иргизова и окликнул его.
- Иван Алексеевич, ты раньше воевал - скажи пару слов!
Иргизов пожал плечами, но видя, что Лачинов, действительно, растерян и не знает, что делать, поднялся на айван и твердо высказался:
- Составьте общий список подлежащих мобилизации. Добровольцев тоже запишите. Выдайте всем трудодни и в райвоенкомат - строем. Действуйте - время не терпит. Бить надо фашистских гадов - вот мое слово!
Известие о начале войны потрясло Мара. Старик-ученый долго не мог прийти в себя - сидел и недоуменно покачивал головой. Потом, словно тяжело больной, поднялся на ноги и начал расспрашивать в подробностях - когда и как? Какие города бомбили, остановлены ли фашистские орды? Выяснив, что Иргизов, по возрасту, мобилизации не подлежит, Мар немного успокоился.
- А то ушел бы - и палатки некому убирать, - мрачно пошутил старик.
- Добровольцем уйду. - Иргизов строгим взглядом посмотрел вдаль. - Не ждать же пока кто-то за тебя выкинет с земли советской врага!
Мар не возразил, лишь подумал: "Кончился Иргизов как археолог. Снова в нем ожил красный командир".
- Ну что ж, поезжай, - согласился Мар. - Будь мне тридцать восемь, я бы тоже не стал задумываться - отправился бы в военкомат и - на фронт. У меня теперь иная забота. Пока понятия не имею - чем мне, шестидесятилетнему, без вас, молодых, заняться? Раскоп прекратится - это ясно. Наверно, придется податься в преподаватели, к школьникам. Надо поднимать патриотическую сторону истории… Александра Невского, Суворова, Кутузова…
Вечером археологи, сложив в грузовик палатки и инвентарь, отправились в Ашхабад. Пока добирались до города, обогнали несколько пеших отрядов призывников и добровольцев - люди спешили на призывные пункты.
Дома поджидали Иргизова жена и сын. Нина знала, что он вот вот вернется с раскопа, ибо война - для всех. Едва вошел он, встревоженный и суровый, припала она к его плечу:
- Ванечка, что же это, а? Вот тебе и поехали отдыхать на Черное море.
- Всеобщая мобилизация, - как-то неловко сказал Иргиэов, снимая со своих плеч руки жены. Почувствовала она в этой неловкости - и боль его души, и твердую решимость: прости, мол, но я должен быть там, на передовой линии огня.
- Но твой возраст… - робко возразила она и осеклась, ибо Иргизов смерил ее незнакомой доселе, осуждающей улыбкой.
- Возраст - в самый раз. У добровольцев не спрашивают о возрасте.
Она помолчала. И понимая, что переубеждать его не надо - таких, как Иргизов, тысячи, - заговорила ровно:
- У нас в театре прошло общее собрание - тоже есть добровольцы и призывники. А те, кто останется здесь, будут обслуживать спектаклями и концертами воинские части и призывные пункты. Может быть даже выедут на фронт, в действующую армию.
- Народ весь поднимется - смахнем германских фашистов, как мух со стола. И на что они только рассчитывают?! - Иргизов засмеялся сухо, со злостью. Душа его горела ненавистью к врагу, рвалась в бой. Успокоившись немного, он заглянул, под кровать, затем вышел в коридор, покопался в барахле и, не найдя нужное, с досадой сказал:
- Михаловна, отыщи-ка мой походный ранец. Возьму с собой все, что положено: пару белья, чистые портянки, ложку, чашку, кружку.
- Ваня, но ты же командир! Зачем тебе все это? Приедешь в полк - там столовая.
- Отыщи ранец - еще неизвестно, как все оно сложится. Может, сразу в поезд, и прямо в бой.
И они втроем - Сережка тоже принимал участие - принялись искать старый красноармейский ранец, который служил Иргизову в гражданскую войну. Долго искали, наконец, Нина вспомнила, что давно выбросила его. Иргизов пожурил жену: рановато, мол, ты списала меня с армейской службы. Нина на это ответила, что не только ранец, но и самого себя Иргизов поспешил списать, подался в археологи. Такого Иргизов не ожидал от жены и основательно рассердился:
- Вот, значит, как! То-то, я смотрю, охладела ты ко мне в последнее время.
- Да хватит вам! - вдруг прикрикнул на отца и мать Сережка. - Ругаются вовсю, а соседи-то все слышат!
Нина растерянно посмотрела на сына, а Иргизов осекся, хмыкнул и рассмеялся:
- Ну, Сережа, ты ведь совсем мужчиной стал. И голос у тебя наш, иргизовский.
- Голос у него дедовский, - возразила Нина. - Папа мой точно так же командовал.
- Где уж мне тянуться до твоего папы - комбрига, - Иргизов принялся подшучивать над женой.
Нина, отмахиваясь, в конце концов нашла подходящий чемоданчик: с ним Иргизов ехал из Ташкента, после окончания университета. Иргизов сразу успокоился:
- А что - вещь приличная: белье и все остальное в нем поместятся.
- Да и культурнее с чемоданом, - поставила последнюю точку Нина.
Спать легли поздно, и долго не могли уснуть - вспоминали прошлое. Утром Иргизов встал раньше жены и сына, умылся, оделся и отправился в военкомат.
Он понимал, что война подняла на ноги всех - всякий, способный защитить свою родину от врага, спешит сейчас встать в боевой строй и поскорее отправиться на фронт. Но даже он, Иргизов, был поражен огромным стечением призывников и добровольцев, занявших прилегающую ко двору военкомата улицу и весь двор. Народу собралось так много - и стоял такой гвалт, что любой бы восточный базар уступил в шуме и суете той огромной скученности. Отовсюду неслись громкие голоса командиров - "становись!", "равняйсь!", шла пофамильная перекличка команд. Иргизову пришлось пробиваться локтями, прежде чем он добрался до окошечка командного состава. Вынув из верхнего кармана старой, видавшей виды гимнастерки документы и заявление с просьбой зачислить его, лейтенанта запаса Иргизова Ивана Алексеевича в действующую армию, он торопливо заговорил:
- Вот, товарищ капитан. Прошу принять… Кое-как прорвался - такая вокруг сутолока.