Через полмесяца Нина отправилась с труппой артистов в Красноводск и к нефтяникам Нефте-Дага. Иргизов все еще находился на раскопках, так что Зина с Сережкой остались в доме одни. Вечерами Зина долго не ложилась спать, читала племяннику сказки, а когда он засыпал, долго раздумывала над своим будущим.
Однажды Зина шла по двору фабрики и обратила внимание - на летней площадке под деревьями шумит собрание: кого-то бранят текстильщицы. Остановилась - видит: стоит перед женщинами отец Сердара Чары-ага Пальванов. В чекмене, в тельпеке, борода пышная, (вновь бороду отрастил) - размахивает руками, кричит - никому не дает слова сказать. Говорил, говорил, потом выскочил из беседки и побежал на товарный двор. Там он собрал своих грузчиков и принялись они раскидывать из бунта кипы хлопка. Почему, зачем кипы раскидывать - не понятно Зине. А к вечеру заглянул в медпункт Сердар:
- Здравствуй, Зина! Отец руки порезал.
- Как так?
- Да вот так. Люди его поругали, что хлопок из Байрам-Али привез сырой и грязный. Он собрал всех грузчиков и давай потрошить кипы. А они железками стянуты. Вот и порезал все руки. Злился - рвал руками железки.
- Смотри, какой отчаянный! - удивилась Зина, нагружая Сердара пузырьком, бинтом и ватой. - А что же он сюда не пришел?
- Ну, что ты! - Сердар засмеялся. - Он никогда в больницах не был. Боится уколов.
- Вот храбрец. Пойдем к тебе домой, я сама перевяжу ему руки.
Чары-ага лежал на паласе, нудно постанывал и ругал какого-то Сазака. Увидев в дверном проеме женщину в белом халате, с металлической коробкой, мгновенно встал. В глазах старика вспыхнуло недоумение и… страх. Сердар пояснил:
- Отец, она сказала, что укола делать не будет.
- Хай, какой негодяй этот Сазак, - продолжая думать о своем, с горечью воскликнул Чары-ага. - Заживут руки, поеду в Байрам-Али, задушу его вот этими руками. - Чары-ага в гневе показал изодранные пальцы. - Сукин сын, разве не он сорвал фабрике план?! Женщины бросились на меня, как разъяренные тигрицы, а я причем? Разве узнаешь - чего есть, чего нет внутри хлопковой кипы. Они же спрессованные! Этот негодяй Сазак хвастался все время: "Ай, Чары-ага, теперь дело пойдет, новые джины получили, старые выбросили. Ваша фабрика байрамалийскому заводу спасибо скажет". Вот ему спасибо! - Чары-ага свел пальцы в кулак и поморщился:
- Зина, только укол не делай. Помажь немного - и все.
- Ладно, ладно, Чары-ага. Подумаешь, иголки испугались!
Зина вынула из коробки йод, бинт и вату. Чары-ага, глядя на приготовления, сердито сказал:
- Ивана твоего увижу, тоже пошлю, куда надо. Скоро год как приехал и ни разу не зашел.
- Чары-ага, да он несколько раз собирался к вам, но вы все время то в Мары, то в Байрам-Али. А когда вы дома, его нет. И сейчас он на раскопках.
- На каких раскопках, Зиночка?
- Древнее городище раскапывают. Черепки там всякие из земли достают, кувшины.
- Зачем ему черепки?
- Изучает по черепкам, как люди тысячу лет назад жили.
- Вах-хов, - сокрушенно вздохнул Чары-ага, глядя, как ловко перевязывает ему руки медичка. - Значит, вот это и есть археология, о которой он все время мне говорил! Если б я знал, что именно за этим он едет в Ташкент, я бы… Хай, полоумный… Был красным командиром, а теперь он кто?!
- Чары-ага, я тоже не раз ему говорила: брось ты, Ваня, свою археологию, а он мне: "Ничего ты не понимаешь, сестренка! Вот откопаю меч Александра Македонского, тогда не только ты, но и весь мир ахнет!"
- Какого Македонского? - не понял Чары-ага.
Сердар небрежно пояснил:
- Отец, это тот самый, которого ты называешь Искандером. Он был со своими войсками в наших краях. В Нисе, где ведет раскопки дядя Иван, тоже был. Насчет того, чтобы Искандер меч здесь оставил, я не слышал. Но, вообще-то, чем черт не шутит. Если оставил, то найдется.
- Да, - покачал головой Чары-ага. - Совсем изменился Иргизов. Совсем мальчишкой стал. Это его таким сделала артистка. Сама на сцене, как мотылек, перед огнем, и муж ее - тоже как жук навозный в земле копается.
Зина рассмеялась, представив своего брата жуком-скарабеем, а Сердар насупился:
- Отец, ну зачем ты так? Иван же - друг твой.
- Какой он друг? Не может быть у меня друзей, которые копаются в старом дерьме. Так и скажи своему брату, Зиночка. Скажи, если попадешься на глаза Чары-аге, он тебе голову оторвет.
- Ладно, Чары-ага, - улыбаясь, пообещала Зина, закрывая коробочку и направляясь к двери. - Я так и скажу: оторвет, мол, и пришьет новую…
Иргизов навестил своего старого друга лишь через полгода. Начиналась весна - деревья и кустарники покрывались изумрудной зеленью. В текстильном городке на верхушках деревьев распевали майны. В детском садике гомонила детвора, раскрашивая флажки. Сережка, увидев вошедшего в калитку отца, бросился к нему навстречу. Иргизов взял сына на руки, поздоровался с воспитательницей, перебросился с ней несколькими фразами, спросил, где живет Чары-ага Пальванов и направился к нему.
Во дворе на сарае ворковали голуби. На веранде, примостившись у станка, ткала ковер Бике-эдже - жена Чары-аги. Увидев гостя, привстала:
- Кому тибе, табарыш?
- Чары-агу мне, Бике. Неужто не узнала? Иван я… Помнишь. Иргизова? Давненько у васне был.
- Ай; Ванка! - радостно всплеснула руками старуха и исчезла в комнате. Вскоре дверь распахнулась иоттуда донесся грубоватый голос:
- А, явился все-таки, археолог!
- Чары-ага! - удивился Иргизов, входя в комнату с Сережкой. - Ты, по-моему, совсем забыл про обычай гостеприимства. Почему не слышу "арма?" И вообще, ведешь себя так, словно мы с тобой не расставались на долгие годы. Чары-ага, больше восьми лет уже прошло, как расстались.
- Да, Ваня, ты прав. Прости меня. - Они обнялись, и Чары-ага мягко, но печально, отчего речь его показалась Иргизову насмешливой, заговорил: - Восемь лет это очень большой срок. За восемь лет я научился грамоте, пять классов ликбеза закончил. Дочки мои тоже грамоте научились, и обе замуж вышли. За восемь леттысячи людей в Ашхабаде и аулах грамотными стали. Все теперь грамотные и умные, а ты поглупел. Я плевать хотел на твою археологию и меч Македонского, который ты ищешь. Люди новый мир строят, соревнуются, многие стахановцами стали, а тебя совсем новая жизнь не интересует.
- Чары-ага, да ты просто решил расстрелять меня своими словами. Ну, почему же не интересуюсь? Я интересуюсь новой жизнью не меньше твоего. Я хочу видеть нашу страну мощной и культурной. Силу стране дает рабочий класс. Но ведь и знания ему нужны. Что ж, по-твоему, рабочий класс не должен знать о своих предках? Не знать, - как жили и чем занимались наши предки, значит - не знать своих корней. А что, если не корни, питают ствол и крону?! Нет, Чары-ага, история - великое дело. На истории воспитываются миллионы людей. Восстание Спартака в древнем Риме произошло две тысячи лет тому назад, но его имя и его страстная воля сбросить кандалы рабства вели нас к победе в Октябрьской революции. И разве ты не слышал о спартаковской организации в Германии? Или ты не знаешь, что существует физкультурно-спортивное общество "Спартак", названное в честь героя древности?! Чары-ага, молчаливо выслушав друга, неохотно согласился:
- Да, оказывается, тебя кое-чему научили в Ташкенте. Но лучше было бы видеть тебя не на развалинах, а среди рабочих. Ты же - бывший командир, еще раз хочу напомнить тебе. Я часто вспоминаю тебя, когда с Сазаком воюю. Он, паразит, мне грязные и сырые кипы в вагоны грузит, а я ничего не могу сделать с ним. Ваня, вдвоем бы мы этого вредителя давно прижали. Оставь археологию, давай переходи к нам. Вот сын твой, говорят, у нас в детском саду воспитывается - разве ему плохо? Хорошо тебе у нас, Сергей Иванович?
Сережка смутился, руки назад спрятал. Иргизов склонился над ним:
- Ну, герой, тоже мне! Бороды деда испугался, что ли! А ну-ка, расскажи ему стишок. Давай, давай, ты же мужчина. Ну, мы ждем.
Сережка, справившись со смущением, озорно посмотрел на отца, затем на Чары-агу и звонко продекламировал:
Климу Ворошилову письмо я написал:
Товарищ Ворошилов, народный комиссар…
Услышав детский голос, на пороге появилась Бике-дайза.
- Вий, а я думала он плачет… А он, оказывается, не плачет.
- Зачем ему плакать, - гордо отозвался Чары-ага. - Это же сын моего друга, красного командира. От него ты никогда не услышишь слез. Давай-ка, мать, неси нам обед, да покрепче чай завари. Поговорить нам надо насчет одного дела…
IV
Зина стояла на табуретке перед окном в свадебной белой фате. У ног ее, ерзая на коленях, подшивали подол платья и ладили шлейф две текстильщицы - ловкие ивановские бабы: обе в годах, и в свадебных делах знающие толк. Подшивали фату с шутками-прибаутками. Зина, в новобрачном наряде, какой надевают раз в жизни, чувствовала себя стесненно, и улыбалась на шуточки женщин неловко. Стоя на табуретке, она смотрела в окно на площадь, где шумела первомайская демонстрация. Оттуда доносились звуки духового оркестра, крики "ура" и песни. А вот совсем низко, над самыми трубами, пронесся аэроплан. Над улицей Артиллерийской и над площадью посыпались листовки. С отчаянным восторгом закричала на дороге и во дворах детвора, ловя на лету листки. И обе женщины, вскочив на ноги и уткнувшись в окно, с минуту смотрели, как бушевали за окном первомайские страсти.
- Не твой ли жених на ираплане пролетел? - спросила одна.
- Может и он, кто знает, - гордо отозвалась Зина, и тут увидела идущую к крыльцу, с шариками в руке, Лилию Аркадьевну. - Ох, господи! - всполошилась Зина. - Встретьте, пожалуйста, эту женщину - ко мне идет!