- Ладно, деверек, потом поговорим. - Уходя, она приостановилась за остекленной стеной и оттуда спросила: - Каюм-ага, наверное надо обед приготовить?
- Если ради меня, то не надо! - сказал Ратх. - Через час я должен быть на съезде.
- Ставь обед, не спрашивай, - распорядился Каюм-сердар и, забыв сразу о Галие, заговорил с сыном. - О съезде говоришь? Высоко тебя забросила твоя судьба. С Калининым вместе ездишь, женился на докторе. Все это для нас ново, все непонятно. Как ушел из дому, еще в девятьсот шестом, так и пропал. Ни одного письма не прислал.
- Писал я тебе, отец, да только ответа не дождался. Раза два до десятого года писал, а потом - не до писем было. Арестовали, сослали в Нарын, там до самой революции пробыл.
- За что же арестовали?
- За непочтение родителей, - засмеялся Ратх, тронув отца за плечо. - Можно подумать, что ты и впрямь не знаешь, за что меня могут арестовать. Из ссылки вернулся в Москву, потом уехал в Воронеж, в красноармейский полк. Воевал…
Каюм-сердар, насупившись, опустил голову:
- А после войны почему сразу не вернулся?
- Ездил по деревням, отец, - жизнь у мужиков налаживал. Комбеды организовывал, хлеб для голодающих доставал. Когда возвратился к жене и сыну в Москву, предложили ехать на родину, в Туркмению. Образуется, мол, республика - нужны в партийном аппарате люди. Вот и приехал.
- А семью почему не взял? Места бы всем хватило. Комнаты Черкеза до сих пор пустые стоят.
- С семьей я приехал, отец. В Доме дехканина жена и сын. Там мы пока поселились.
- Как же так, сынок?! - Каюм-сердар встал с ковра. Недоумение, досада на сына подняли его с места. - Привез семью - жену, сына - и держишь их в вонючем Доме дехканина, а к отцу привести побрезговал! Может, и меня, как всех других бывших слуг государя императора, своим врагом считаешь? Напрасно ты так, Ратх. Власть меняется - то одна, то другая, а отец у тебя один - его другим не заменишь.
- Ну, ладно, ладно, - с чего ты взял, что я тобой пренебрег, - слабо защитился Ратх. - Просто не было времени. С дороги в гостиницу и - снова в дорогу.
- Давай, веди жену и сына сюда. Будете здесь, у меня жить, - вновь потеплел душой Каюм-сердар.
- Завтра, отец. Сегодня мне некогда.
- Ну, тогда пойдем, покажу тебе - где жить будете.
- Это другой разговор, - согласился Ратх.
Пройдя в другой конец двора, они поднялись на запустевшую, покрытую слоем пыли, веранду. Две двери, ведущие в мужскую и женскую половины дома, были на замках. Старик снял с гвоздя связку ключей, отыскал нужный, открыл замок и распахнул дверь на мужскую половину. Оттуда пахнуло затхлым запахом плесени.
- Ханум! - громко и недовольно позвал Каюм-сердар.
- Здесь я, здесь! - отозвалась Галия, ведя от ворот под руку мать Ратха. - Вот и Нартач-ханым с базара вернулась.
Ратх, оглянувшись и увидев мать, взялся от счастья обеими руками за голову, спустился во двор и заключил растерянно улыбающуюся Нартач в крепкие объятия.
II
Через час Ратх сидел в зале заседания Первого Съезда Советов Туркменской ССР, совершенно оглушенный радостью только что состоявшейся встречи с родителями, слушал, как зачитывали декларацию, и радость его перерастала в гордость и торжество. Что и говорить, приятно было сознавать, что он, Ратх Каюмов, присутствует при рождении Туркменской республики не случайно: он, может быть, самым первым из туркмен примкнул к рабочему движению и участвовал в революции девятьсот пятого. Он одним из первых включился в борьбу за новую жизнь, и кому как не ему, решать сейчас в этот исторический день дальнейшую судьбу своего народа, своих потомков.
Месяц назад в Москве, когда его пригласили в Туркменпоспредство и предложили ехать работать в Туркмению, Ратх не испытал тех возвышенных чувств, какие испытывал сейчас. Отвык, что и говорить, от своих родимых мест, стерлась за двадцать лет тяга к отчему дому. Да и не очень-то радостные картины являла его память, когда он вспоминал об отчем доме. Вспоминая порой о шумном каюмовском подворье, Ратх приходил к мысли, что нет, пожалуй, ему возврата в родной дом: никто не ждет его там. Разве что - мать. Да и самое понятие о родине в последние годы складывалось у него по-иному. Прожив почти двадцать лет в Москве и на поселении в Сибири, он вполне естественно считал своей родиной всю Россию.
После вечернего заседания Ратх вместе с другими направился в только что открывшийся Дом дехканина, к текинскому базару, где квартировали почти все делегаты и занимали одну из комнат Ратх с женой и сыном. Шли огромной толпой, заполнив обе стороны улиц. Поперек дороги над головами полоскались на ветру транспаранты и кумачовые флаги на углах зданий. Еще праздничнее обстановка царила в самом Доме дехканина. На айванах тесно от собравшегося люда. Звенит дутар и поет бахши. Внимание всех направлено к певцу. Ратх постоял, облокотившись на перила, послушал бахши и направился к своей комнате. Подходя к двери, Ратх увидел широкоплечего, приземистого военного.
- Вам кого, товарищ? - настороженно спросил Ратх.
- Не вы ли Ратх Каюмов? - отозвался военный и вдруг засмеялся громко и упоенно: так мог смеяться только Аман.
- Аман! - Ратх устремился к брату, и они, обнявшись, оба смолкли, словно онемели, - так велика была их взволнованность.
- Ратх, я плачу, ты прости меня, - извинился Аман. - Сам знаешь - слезу из меня выбить трудно, но сейчас я плачу от того, что повстречал тебя. Примерно час назад приезжаю домой. Только привязал коня, Галия кричит на весь двор: "Аман, Аман, твой брат Ратх приехал!" Ну, я, конечно, расспросил, где ты, - и скорее сюда. Прибегаю - дверь на замке. Что такое, думаю! Где же он? Бегу по айванам, и тут мой хороший, друг, командир взвода Иван Иргизов со своим старым приятелем на тахте сидят, - шашлыком заправляются. Иван схватил меня за руку… В общем, давай пойдем к ним!
- Ну, что ж, веди к своим друзьям, - согласился Ратх. - Все равно Тамары дома нет, да и сын где-то бегает.
- Мне Галия сказала, что ты с семьей приехал, - торопливо заговорил Аман, увлекая брата к айванам. - Говорит, жена у тебя какая-то москвичка, докторша. Ты наверное совсем отошел от наших обычаев, а?
- Ну, что ты! - Ратх взял Амана под руку. - Я по-прежнему тот же Ратх, каким ты меня знал в девятьсот шестом, когда мы с тобой революционера спасали. И жена моя… ты знаешь ее… Помнишь, из Джунейда каракулевые шкурки для нее привозил? На шапку! Неужели забыл? Ну, Тамарой ее зовут!
- Вай, Ратх, - приостановился Аман. - Неужели ты говоришь о той, которая тогда в тюрьме сидела? Ну, эта - революционерша!
- Она самая, Аман… Тамара Яновна Красовская. И сын у нас - Юрой зовут. Пятнадцать лет джигиту…
- Вах-хов, вот, значит, какие дела. Сын, значит! Мой тоже, дай бог, каким орлом вырос! - восхищенно произнес Аман. - Помнишь же! Ты же видел его на Джунейде.
- Видел, конечно, да только он тогда крохотным был!..
Восклицая и останавливаясь, они наконец спустились к сидящим на огромных тахтах дехканам и кое-как пробились к Ивану Иргизову и его товарищу, который оказался туркменом в черном косматом тельпеке, с огромной бородищей.
- Ну, что, встретились, братаны! - без всяких церемоний вступил в беседу Иргизов, высокий и плечистый командир взвода, с задорными голубыми глазами и желтой, пшеничного цвета, роскошной шевелюрой. - Вполне понимаю и разделяю вашу, так сказать, обоюдную радость. Сам недавно вот так с сестренкой встретился. Не виделись с самого двадцатого года, и вдруг - на тебе - приезжает из Оренбурга, вся в лохмотьях, с сумкой на плече… Садитесь, братаны, как раз шашлычок свеженький несут.
Иргизов отодвинулся, освобождая место для братьев. Бородач, назвавшийся делегатом Чары Пальвановым, тоже потеснился к деревянной колонне айвана. Подав руку Ратху и услышав его имя, поинтересовался, надолго ли он прибыл в Ашхабад. Ратх охотно пояснил:
- Навсегда, Чары-ага. Не думал, не гадал, но вот встретился в Москве в поспредстве с товарищем Атабаевым, он и уговорил меня ехать на родину. Говорит, люди грамотные нужны в Туркмении, а туркмены грамотные - особенно.
- Да, это уж точно, - рассудительно отозвался Чары-ага, снимая с шашлычной палочки кусочки мяса и накладывая в тарелки Ратха и Амана. - Если хотите знать, за грамотными людьми иногда надо лазить даже на дно колодца.
Едва бородач произнес последние слова, как Иргизов с отчаяньем вздохнул и поморщился:
- Чары-ага, побойся бога. Ты сегодня добьешь меня! Ну, нельзя же так. Представляете, - пояснил он, гладя на Ратха, - вчера с трибуны всему свету заявляет: дружбу туркмена и русского водой не разольешь. Я сижу, слушаю и думаю: ну, молодец Чары, прямо как по-писанному чеканит. А он тут же объявляет всему залу: я, дескать, русского командира Ивана Иргизова собственными руками со дна колодца достал.
Братья недоуменно засмеялись, а Чары-ага только и ждал этого. Тотчас пояснил, прожевывая мясо:
- Иван шел со своим батальоном в Керки. В дождь они попали, промокли все. Костер развели, стали сушиться. Безграмотные люди посушились и спать легли, а Иван сел у костра и начал книжку читать. Муса называется.
- Не Муса, а Мюссе! Олух царя небесного, когда ты усвоишь фамилию французского классика?!
- Ладно - Мюссе, - спокойно согласился Чары-ага. - Ну и вот, значит, уснул Иван. Мюссе цел и невредим остался, а барахло - гимнастерка и галифе сгорели.
- Как - совсем сгорели?! - удивился Ратх.