-- А то где же ты найдешь лучшее место для этой дряни? -- сказал Соснин совершенно серьезно.
-- Так-таки на полу и держите?
-- Завсегда. Как принесешь их откуда-нибудь, так угол и бросишь.
-- Но ведь их вымести могут?
-- Гм! Нет, мои порядки здесь твердо знают; а может и выметают... да я, впрочем, никогда не считаю эту дрянь.
-- Что вы?! -- изумился Светлов.
-- Да что их считать! Сколько есть, столько и ладно.
Светлов недоверчиво покосил глаза в один из углов комнаты и действительно увидел на полу несколько медных и серебряных монет; он покосился на другой угол там тоже валялись две-три ассигнации.
-- Да вы и в самом деле, дядя, не шутите,-- сказал он, протянув руку по направлению валявшихся денег.
-- А чго мне шутить, маленький я, что ли? -- нехотя ответил Соснин и стал расспрашивать племянника о Петербурге.
Не успели они перебросить несколько слов, как в комнату вошла та самая женщина, которая встретила Светлова при входе сюда. Она несла поднос с двумя стаканами и бутылкой шампанского.
-- Что это, дядя, значит?
Александр Васильич с недоумением указал глазами на поставленную перед ним бутылку.
-- Значит, пить будем,-- коротко пояснил Соснин.
-- Так вы для этого спрашивали меня, пью ли я какое-нибудь вино? Для этого и деньги искали?
-- А то на кой же бы хрен я стал тебя спрашивать? Ты ведь не на исповедь в мою хату заглянул.
-- Но я, дядя, не буду пить.
-- Это отчего?
-- Во-первых, я никогда в это время не пью, да, кроме того, мне еще надо побывать у других родственников,-- сказал Светлов.
-- Эка невидаль! Что ж тебя стакан-то съест, что ли?
-- Да ведь неловко же приехать к ним навеселе в первый раз.
-- А тебе уксусом надо к ним показаться?
Соснин положил смычок в сторону, на стул, и насмешливо принялся откупоривать бутылку.
-- Погоди, племяша, шибко-то не скачи! Будет довольно впереди уксусу,-- насмотрятся: у семейной-то розы, брат, шипов еще не оберешься...-- сказал он, разрывая пальцем проволоку у пробки.
-- Зачем непременно такое дорогое вино, дядя...-- заметил Светлов, очевидно, не зная, что ему сказать.
-- А ты себя дешево ценишь? Ты у меня считал капиталы? -- спросил сердито Соснин.
-- Все-таки...-- затруднился Александр Васильич.
-- Эх вы, сорокалетники безусые! -- иронически-укоризненно проговорил Алексей Петрович и с шумом откупорил бутылку.-- С приездом честь имею поздравить! -- шутливо-торжественно прибавил старик, молодецки чокаясь своим стаканом с стаканом племянника.
Александр Васильич поблагодарил и отпил глоток вина.
-- Я, племяша, терпеть не могу церемоний,-- сказал Соснин, утирая двумя пальцами губы.
-- Да разве я церемонился?
-- Кто тебя знает: какой ты; вашего брата, нынешних, чтоб раскусить, надо два зуба выломать!
-- Будто? Это отчего?
-- Оттого, надо полагать, что вас не в одной квашне с нами месили,-- захохотал Соснин.
Светлов тоже засмеялся.
-- Чудак вы большой, дядя, как я посмотрю,-- молвил он, прихлебнув из стакана.
-- Что же, брат, делать: во фронте не состоял. А ты вот мне лучше скажи: охотник ты до баб?
-- Я очень люблю женское общество,-- сказал Светлов, опять не понимая, к чему клонится вопрос дяди.
-- Не о женском обществе тут речь,-- заметил старик с лукавой усмешкой,-- я к тому говорю, что если тебе понадобится когда приютиться с подружкой, так ты меня только предуведомь: я целый день могу в отпуску находиться, да и стенам-то от этого большого убытку не будет...
Александр Васильич слегка вспыхнул.
-- Вряд ли, дядя, мне придется воспользоваться вашей любезностью,-- сказал он холодно.
-- Было бы сказано молодцу, а там хошь век не пользуйся! -- закашлялся недовольно Соснин.-- А ты что же, толокно на розовой воде разводить здесь думаешь?
-- Право, я пока ничего об этом не думаю,-- неохотно ответил Светлов.
-- Гм! Так. У меня так эти дела по-военному всегда обделывались,-- рассмеялся старик.
Вино заметно воодушевило его.
-- Как же это? -- равнодушно спросил Александр Васильич, очевидно, не интересуясь ответом.
-- А вот как. Понравилась мне раз, в Кяхте, градоначальница тамошняя,-- я еще тогда совсем сизоперым ходил, лет двадцать пять мне было. Полюбилась бабенка, да и на-поди! Бывало, как только новые товары придут,-- а я тогда в приказчиках сидел у одного купца,-- я сейчас к ней... материи показывать. Маска у меня тогда была не эта.-- Соснин лукаво посмотрелся в зеркало.-- Смекнула, должно быть, баба, что парень того... давай глазами поворачивать, как я приду. А благоверный-то ее больше на службе развлекался. Бегал я, бегал к ней -- тошно стало, хоть душу выложи. Взял раз, махнул на колени, да и объяснился.-- Соснин молодецки прищелкнул пальцами.-- Куда тебе! И ногами и руками... Такую пыль подняла, что я с переполоху-то чуть в окошко не выскочил! Только уж как домой прибежал -- вспомнил, что "мерзавцем" окрестила. "Так ты, думаю, для чего же глазами-то ворочала? Постой!" А кровь во мне вот так, знаешь, и кипит-кипит. Раз, вечерком, подкараулил я, что царевна-то моя одна-одинешенька в тереме, захватил с собой пистолет, да и махнул к ней, через окошко, прямо в спальню. Как сейчас помню,-- сидела, книжку читала. Небось побледнела вся, как меня, добра молодца, увидала,-- и закричать не могла. А я, не будь робок, да пистолет-то ей в грудь, в упор, и приставил. "Если, говорю, вы сейчас же не того...-- Понимаешь? -- тут вам и дух вон!" Что ж ты думаешь? Чего только душа просила, все получил... А ведь пистолет-то, племяша, был не заряжен! -- окончил Соснин, угрюмо захохотав.
-- Неужели? Ну и что же потом? -- спросил у него Светлов, на этот раз, очевидно, заинтересованный рассказом дяди.
-- Потом-то? -- медленно переспросил старик, как бы наслаждаясь воспоминанием.-- Потом-то, племяша, лучше и не вспоминать на старости, что было: огонь-баба стала, веревками рук от шеи не оторвать...
Соснин залпом допил стакан, низко опустил свою седую всклокоченную голову и, сурово сдвинув брови, крепко о чем-то задумался.
Александр Васильич воспользовался этой минутой и стал прощаться, ссылаясь на множество визитов впереди.
-- Эк тебя роденька-то подмывает! Да ты хоть вино-то сперва допей... егоза! -- сказал Соснин, быстро очнувшись.
Светлов допил стакан.
-- Ну, нет, племяша, этим ты от меня не отделаешься; да и я тебя не всегда буду шампанским потчевать...-- торопливо проговорил Алексей Петрович, наливая племяннику новый стакан.
-- Вы непременно хотите, чтоб я раскис, дядя? -- спросил у него Светлов, улыбаясь.
-- Хороша же ты опара, коли дрожжей боишься! Или полагаешь, что дядю на старости потешишь, так достоинство свое потеряешь? -- начал сердиться старик.
-- Если это действительно может доставить вам удовольствие, дядя, тогда, разумеется, и толковать об этом нечего,-- сказал Светлов и сразу осушил стакан.
-- Вот это так! Это по-нашему, племяша. Спасибо!
Соснин встал и обнял племянника.
-- Постой! Ты ведь, кажется, сочинитель? -- спохватился он вдруг.
-- Да, я пишу.
-- Ты этак и меня где-нибудь опишешь?
-- При случае -- может быть...-- улыбнулся Светлов.
-- Ах ты... материн сын! -- дружелюбно засмеялся Соснин.-- Я тоже одного сочинителя знал, только не русского, а из поляков,-- прибавил он задумчиво,-- огонь-душа был!
-- Вы не помните фамилии, дядя?
-- Как не помнить,-- помню. Первый у них сочинитель был; я и стихи-то его читал. Мицкевич ему фамилия.
-- Неужели, дядя, вы его знали?
-- Что же ты на меня глаза-то вытаращил? -- удивился Соснин.
-- Да как же, это очень интересно. Где же вы его видали?
-- А когда в Питере был: мы с ним в одной польской кухмистерской обедали. Забыл я теперь, как эту пани звали, которая стол держала. И пивали вместе.
-- Вы, значит, и по-польски знаете?
-- Jak Boga, kocham! {Ей-богу! (польск.).} -- засмеялся Соснин.
-- Я надеюсь, дядя, вы мне расскажете об этом поподробнее, как только у меня будет время? -- сказал Светлов, очень заинтересованный тем, что сейчас услышал от Алексея Петровича.
-- А вот забегай, снюхаемся как-нибудь...-- несколько лукаво ответил старик.
Александр Васильич крепко пожал ему руку. Они расстались совершенно дружелюбно и, кажется, понравились друг другу. По крайней мере Соснин проводил племянника до самых ворот и на прощанье несколько раз повторил ему и даже крикнул вдогонку:
-- Заглядывай же, смотри, племяша!
От Соснина Светлов поехал к "тетке Орлихе", как называла Ирина Васильевна свою старшую сестру -- Агнию Васильевну Орлову. Орлова овдовела полгода тому назад. Муж не оставил ей ничего, кроме семерых детей да ничтожной пенсии, недостаточной для прокормления даже и одной головы. Из числа этих детей один мальчик принят был на казенный счет в какую-то военную школу, другой пристроился на побегушки в чью-то лавку, четверо были еще малы и обретались дома, на руках вдовы, а седьмая -- дочь -- за год перед тем вышла из института, с полнейшей непривычкой к встретившей ее жизни. Анюту,-- так звали дочь Орловой,-- Светлов помнил особенно потому, что она, будучи в этом заведении, отвечала обыкновенно на все вопросы родным застенчивым: "Не снаю". Такого же ответа удостоивался и сам Александр Васильич, когда с матерью навещал ее там по воскресеньям. В то время Анюта была в высшей степени робкое, несообщительное существо.