Занавес был поднят, и сумрачная глубина сцены притягивала своей таинственностью. Впервые видела Янка театр так близко, а артистов не на сцене. Театр представлялся ей греческим храмом, а люди, за которыми она сейчас наблюдала, прислушиваясь к их звучным голосам, казались ей истинными жрецами искусства, - прежде они жили только в ее воображении, и девушка смотрела на все глазами энтузиастки. Янка испытывала удовольствие уже от одного того, что дышит воздухом настоящего театра. Пока она с любопытством ко всему присматривалась, официант подошел к директору и, незаметно указав на Янку, что-то сказал ему.
Янка почувствовала, как от страха по всему телу пробежала дрожь, и, не поднимая глаз, догадалась, что к ней приближаются и осматривают ее с головы до ног. Еще не зная, с чего она начнет и что скажет, Янка понимала одно - разговор неизбежен.
Когда Цабинский приблизился, Янка встала.
- Я директор Цабинский…
Девушка стояла молча, от волнения она не могла произнести ни слова.
- Вы изволили меня звать? - обратился к ней директор и почтительно поклонился, давая понять, что готов слушать.
- Да, пан директор. Я хотела просить… может быть, - запиналась Янка, не находя подходящих слов.
- Прошу вас, успокойтесь. У вас что-нибудь важное? - вкрадчивым голосом спросил Цабинский, склонившись к посетительнице, в то же время многозначительно подмигивая актерам, наблюдавшим за этой сценой.
- О, очень важное, - поднимая на него глаза, отвечала Янка. - Я хотела просить вас принять меня в театр.
Последние слова Янка произнесла скороговоркой, как будто боялась, что ей не хватит ни голоса, ни мужества для этого разговора.
- А! Только и всего? Вы хотите ангажироваться?
Директор выпрямился и, хитро сощурив глаза, пристально, испытующе смотрел на Янку.
- Я для этого приехала. Пан директор, вы не откажете мне, правда?
- У кого вы были раньше?
- Не понимаю…
- В чьей труппе? Где?
- Я еще не работала в театре. Я приехала из провинции.
- Вы не работали в театре? У меня нет места!
И он повернулся, намереваясь удалиться.
Янка с ужасом представила, как ей придется уйти, ничего не добившись. И она снова умоляюще, но уже решительней заговорила:
- Пан директор! Я специально ехала в вашу труппу. Я так люблю театр, что не могу без него жить! Не отказывайте мне! У меня в Варшаве никого нет. Я обратилась к вам, потому что так много о вас читала. Я чувствую, что могу играть… Столько ролей знаю на память! Вот увидите, только бы мне сыграть… Вот увидите!
Цабинский молчал.
- Может быть, завтра прийти? Несколько дней я могу подождать, - добавила она, видя, что тот не отвечает и только внимательно присматривается к ней.
Девушка говорила очень возбужденно; в голосе звучала и мольба и решимость. Цабинский с удовольствием слушал ее голос, мягкий, красивый и необычный.
- Сейчас у меня нет времени, поговорим после репетиции, - ответил он.
Янка в порыве благодарности хотела пожать директору руку, но не рискнула, чувствуя, что она привлекает к себе всеобщее внимание.
- Эй, Цабинский!
- Да, дружище!
- Директор! Это что же? Рандеву? Средь бела дня, у всех на глазах, в трех шагах от Пепы? - кричали ему из кресел, когда он отошел от Янки.
- Какое там рандеву!
- А что же?
- Директор, не юли, имей совесть… Зачем же так открыто, прямо на авансцене?
- Вот это номер! А прикидывался таким кристальным и чистым! - язвил один из актеров, лицо которого не переставало кривиться от желчной улыбки.
- Иди ты к черту, любезный! Даже и не снилось! Первый раз ее вижу…
- А недурна! Чего ж ей надо?
- Любительница… Хочет ангажироваться.
- Возьми, директор. Хорошенькие женщины в театре не бывают лишними.
- Хватит директору этих куколок.
- Ба, а хор?
- Не бойся, Владек, они не отяготят бюджета: Цабан не очень-то щедро платит, особенно молодым, симпатичным и начинающим.
- Гляс всегда преувеличивает… Это его самый большой порок!
- Ты забыл, директор, самый главный порок: я требую у тебя гонорар. Или, может, это достоинство?
- Вот уж нет! - горячо запротестовал Цабинский.
Грянул смех.
- Прикажи, директор, дать рюмку шнапса, и я тебе кое-что скажу, - не унимался Гляс.
- Что же ты скажешь?
- А то, что режиссер велит подать еще рюмочку.
- Смешной человек, у тебя от острот живот растет… болтаешь всякие глупости, - вставил Владек.
- С точки зрения глупых… - огрызнулся Гляс и отправился за кулисы.
- Выкрест! Шкура барабанная! - буркнул вслед Владек.
- Ясь! - позвала директорша из зала.
Цабинский побежал ей навстречу.
Директорша была высокого роста дама, упитанная, с крупными чертами лица, большими глазами, узкими губами и очень низким лбом. С помощью косметики она пыталась сохранить следы былой красоты. Одетая в подчеркнуто светлые тона, издалека директорша производила впечатление молодой женщины.
Она гордилась положением мужа, своим драматическим талантом и детьми, которых у нее было четверо. Очень любила изображать матрону, поглощенную домом и воспитанием детей, и была искуснейшей комедианткой в жизни и за кулисами; на сцене выбирала амплуа драматических матерей и вообще пожилых, несчастных женщин, никогда толком не понимала своих героинь, но играла проникновенно и патетически.
Эта женщина была грозой слуг, собственных детей и начинающих актрис, особенно если в актрисах подозревала талант. Обладая злым нравом, она умело скрывала это, изображая особу слабую и нервную.
- Добрый день, господа! - приветствовала актеров директорша. Она шла, небрежно опираясь на руку мужа.
Актеры окружили директоршу. Майковская сердечно ее расцеловала.
- Супруга пана директора сегодня отлично выглядит! - воскликнул Гляс.
- Прозрел человек, супруга директора всегда отлично выглядит! - заметил Владек.
- Как самочувствие? Вчерашнее выступление, должно быть, не дешево далось вам.
- О, вам не следует брать таких трудных ролей.
- Зато игра была превосходной! Мы все любовались вами…
- Пресса плакала… Я видел, как Жарский вытирал платком глаза.
- И чихал при этом - у него насморк, - заметил кто-то ядовито.
- Публика была потрясена третьим актом… Зрители вставали с мест…
- И бежали от этого удовольствия подальше.
- Сколько же букетов вы получили?
- Спросите директора, он за них платил.
- Ах, Меценат, какой вы негодник! - сладко протянула директорша, синея от злости. Актеры с трудом сдерживали смех.
- Зато от всего сердца. Все говорят только красивые слова, так хоть я скажу… разумные.
- Вы грубиян, Меценат! Как можно? Впрочем, что мне театр! Играла хорошо - заслуга Янека, играла плохо - вина директора: он принуждает меня брать все новые и новые роли! А я бы хотела посвятить себя семье, ничего не знать, кроме домашних забот… Боже мой! Искусство - такая великая вещь! Мы рядом с ним все такие маленькие, такие маленькие, я каждого выступления боюсь как огня! - не унималась директорша.
- Дорогая, моя, на одну минутку! - позвала ее Майковская.
- Видите, Меценат, даже об искусстве поговорить некогда! - Директорша тяжело вздохнула и скрылась.
- Старая обезьяна!
- Бездарность! Воображает, что она актриса.
- Вчера на подмостках так выла, что, ей-богу, можно было рехнуться!
- Металась по сцене, как в горячке.
- Помилуйте, она думает, что это реализм!..
- Цабан мог бы без ущерба для себя и театра пустить эту телку на лужок.
- Столько детей!
- Думаешь, она занимается ими? Как же! Директор да няня…
Насмешки посыпались со всех сторон, едва директорша с Майковской скрылись из виду. Комедия восторгов и доброжелательства разыгрывалась недолго.
Майковская тем временем уже заканчивала разговор:
- Даете слово?
- Хорошо, сейчас все устрою.
- Пора с ней разделаться. Николетта стала несносной. Если б вы знали, что она говорит о вашей игре! Вчера я слышала ее разговор с редактором.
- Как? Смеет осуждать? - возмутилась директорша.
- Вы знаете, я ненавижу сплетни, не терплю завистников, но…
- Что же она болтала? Редактору, говорите вы?.. Жалкая кокетка!
Это было то, что нужно, и Майковская поспешила ответить:
- Нет, не скажу… Не люблю повторять глупости!
- Она поплатится! Мы ей поможем! - прошептала директорша.
- Добек! Суфлер! В будку!
- Репетиция!
- На сцену! На сцену! - звали из зала.
- Идемте! Вы сегодня играете? - спросила Майковская.
- Нет.
- Директор! - крикнула Майковская. - Можно… Ваша супруга согласна.
- Хорошо, мои крошки, хорошо…
И он направился к веранде, где сидела Николетта, а рядом с ней - элегантно одетый пожилой господин.
- Прошу на репетицию. Добрый день, сударь.
- Что репетируем? - спросила Николетта.
- "Нитуш" - и вы в главной роли… Я же сообщил об этом в газетах.
В этот момент подошла Качковская и, взглянув на них, тут же закрылась зонтиком, чтобы не прыснуть со смеху при виде растерянности Николетты.
- Но я не готова к репетиции, - сказала та, пристально взглянув на Цабинского и Качковскую; видимо, она почувствовала подвох, но Цабинский, не дав ей опомниться, с серьезнейшей миной вручил роль.
- Возьмите роль… Сейчас начинаем.
- Директор, золотой мой, проведите одну репетицию без меня! У меня так голова разболелась! Я, должно быть, не смогу петь, - жаловалась Николетта.