- Не может быть! - воскликнул он, не на шутку растерявшись. - Даю слово, я был уверен… Мать говорила, что уже несколько дней не встает… Она что-то подстраивает… - добавил он мрачно.
Недельская неустанно шпионила за сыном, она всегда хотела знать, с кем у него роман, и очень боялась, что Владек женится на какой-нибудь актрисе.
Возле самых ворот он с величайшим почтением распрощался с Янкой, сказав, что должен бежать к матери и справиться о ее здоровье.
Как только Янка скрылась, он снова вернулся в театр, отыскал там Совинскую, и они долго о чем-то разговаривали. Старуха снисходительно посматривала на собеседника и обещала помочь.
Затем Владек помчался к Кшикевичу, там часто устраивались картежные вечера, на которых всегда был кто-нибудь из публики.
Янка, войдя в свою комнату, поставила цветы в воду, а ложась спать, еще раз взглянула на розы и прошептала:
- Добрая душа!
VIII
- Пожалуйте, уведомление! - сказал Вицек, обращаясь к Янке.
- И что же там?
- Чтение пьесы или что-то в этом роде! - ответил тот, обшаривая глазами комнату.
Янка расписалась на уведомлении - режиссер созывал всю труппу к двенадцати часам дня на чтение пьесы Глоговского "Хамы".
- Шикарный букет! - сказал Вицек, посматривая на цветы в вазе. - Можно было бы сплавить.
- Говори толком, чего ты хочешь, - сказала Янка, возвращая подписанное уведомление.
- Можно еще продать букет, если б вы его дали мне.
- Кто же продает такие букеты и кто покупает?
- Ой, какая вы еще деточка! Другие, как получат цветы, сразу продают их цветочнице, та по вечерам в… саду торгует… Ого! Сколько на них можно еще заработать, если мне их…
- Нет уж… Вот возьми и ступай!
Вицек взял дарованный рубль, раболепно поцеловал Орловской руку и выбежал.
Янка сорила деньгами неосмотрительно.
После ухода Вицека она сменила воду в вазе с цветами и едва поставила их на столик, как явилась Совинская с завтраком.
Сегодня старуха прямо-таки сияла; бесцветные, круглые глаза ее светились необычной доброжелательностью. Янка смотрела на нее с удивлением.
Совинская поставила кофе на стол и, указав на букет, с улыбкой заметила:
- Красивые цветы! От того господина?..
- Да, - ответила Янка.
- Я знаю кое-кого, кто с большим удовольствием присылал бы такие каждый день, - как бы невзначай начала Совинская и принялась подметать комнату.
- Цветы?
- Ну… и кое-что поценнее, если б вы это принимали.
- Скажите этому человеку, что он наивен и совсем не знает меня…
- Ах, милая, от любви каждый глупеет.
- Возможно! - отвечала Янка коротко, но слушала внимательно, предчувствуя какое-то предложение.
- Не догадываетесь, о ком речь?
- Меня это совершенно не интересует.
- Вы его хорошо знаете…
- Благодарю вас, но я не нуждаюсь ни в какой информации.
- Пожалуйста, не сердитесь. Что же в этом плохого? - не унималась Совинская.
- Да, вы так думаете?
- Я же добра вам желаю, как дочери родной.
- Желаете мне, как родной дочери? - спросила Янка, отчеканивая каждое слово и глядя на Совинскую в упор.
Та не выдержала взгляда, опустила глаза и молча вышла из комнаты, но за дверью остановилась и погрозила в Янкину сторону кулаком.
- Подожди! Святая! - прошипела она с ненавистью.
День был пасмурный и холодный, не переставая моросил дождь, тротуары покрылись толстым слоем грязи, по небу медленно ползли серые тучи, предвестники осени.
В театре Янка застала лишь Песя, Топольского и Глоговского. Глоговский, улыбаясь, подошел к ней и протянул руку:
- Добрый день! Я вчера думал о вас, и вы меня непременно должны поблагодарить за это.
- Спасибо! Но все же очень любопытно…
- Я не думал плохо, нет… Не думал так, как думает наш брат о таких красивых женщинах, нет, пусть я сдохну, нет! Я думал… Бог ты мой! Никак не вылезти из "я думал"… Откуда в вас столько силы? Откуда?
- Должно быть, оттуда же, откуда и слабость: врожденное, - ответила Янка усаживаясь.
- Наверно, у вас есть какой-то пунктик и вы, уцепившись за него, идете вперед, - вмешался Топольский. - И у этого пунктика желто-рыжие волосы, около десяти тысяч рублей годового дохода, пенсне и…
- И можешь не кончать! Глупость сказать никогда не поздно - она не старится, - прервал Глоговский Топольского.
- Четыре коньяка! Вы ведь тоже выпьете с нами?
- Благодарю! Никогда не пила и не пью.
- Но тут просто необходимо… хотя бы пригубить. Пусть это будет началом поминок по моей пьесе.
- Преувеличение! - буркнул Песь.
- Увидим! Что ж, господа, еще по одной… на помин души! - Глоговский снова разлил коньяк по рюмкам.
Он смеялся, острил, приглашал входивших актеров в буфет, шутил, но чувствовалось, что под этой деланной веселостью кроются беспокойство и неуверенность в успехе.
На веранде стало шумно: Глоговский каждого угощал, и все было бы очень хорошо, если бы не плохая погода, - она явно портила настроение.
Цабинский то и дело смотрел на небо; сняв цилиндр, он озабоченно почесывал голову; директорша ходила мрачная, как осенний день; Майковская метала огненные взгляды на Топольского, ей не терпелось устроить ему сцену, губы у нее посинели, глаза были красны не то от слез, не то от бессонницы. Гляс тоже бродил как отравленный. После вчерашнего провала он не рассказал еще ни единого анекдота; Разовец рассматривал в зеркале свой язык и жаловался жене Песя; даже Вавжецкий был не в настроении, в чем он и не замедлил признаться.
Сонливость разлилась в воздухе, всех заразила скука.
- Половина первого… Пошли читать, - сказал Тобольский.
Выдвинули на середину сцены стол, расставили стулья, и Топольский, вооружившись карандашом, начал чтение.
Глоговский не стал садиться, он ходил, описывая огромные круги вокруг стола, и всякий раз, приближаясь к Янке, шепотом делился с ней своими впечатлениями, та вполголоса смеялась, а Глоговский снова отходил. Он явно нервничал: то сдвигал шляпу на затылок, то ерошил волосы, курил одну папиросу за другой; все это, однако, не мешало ему внимательно наблюдать за происходящим.
Дождь не прекращался, вода ручейком текла из водосточных труб. День тусклым светом заливал сцену. Было так тоскливо, что будучи не в силах усидеть спокойно на месте, актеры начали перешептываться. Гляс пытался попасть окурками Добеку в нос, а Владек потихоньку дул в голову дремавшей Мировской. Из гардероба доносился визг пилы и стук молотка: это машинист сцены мастерил на вечер подставки.
- Пан Глоговский, здесь нужно немного сократить, - замечал время от времени Топольский.
- Пожалуйста! - отвечал Глоговский, не прекращая своей прогулки.
Шум становился все громче.
- Каминская, идешь со мной в Налевки? Хочу купить себе отрез на платье.
- Хорошо, заодно посмотрим осенние плащи.
- Это что будет? Вставка? - спросила Росинская у жены Песя, усердно орудовавшей вязальным крючком.
- Да. Смотрите, какой красивый рисунок. Директорша дала образец.
Потом ненадолго установилась тишина, отчетливо зазвучал спокойный, звучный голос Топольского. С улицы доносились хлюпанье дождя и скрежет пилы.
- Дай папиросу, - обратился Вавжецкий к Владеку. - Выиграл вчера?
- Проигрался, как всегда. Понимаешь, - зашептал Владек, пододвинувшись ближе, - поставил на четверку двадцать пять рублей. Удвоил ставку - выиграл. Опять удвоил - мое! Котлицкий предлагает скинуть половину. Отказываюсь. Все бросают играть - запахло жареным. Тяну дальше: шестой раз, седьмой, восьмой, десятый - мое! Остальные только смотрят. Котлицкий злится - уже три сотни моих; тяну одиннадцатый - мое! Все кричат мне, чтобы снял половину! Не желаю! Тяну двенадцатый раз - и срезался. Несколько сот рублей псу под хвост, вот не везет, а? Есть тут у меня одна идея.
Он наклонился и стал с таинственным видом шептать что-то Вавжецкому на ухо.
- Ну, как с квартирой? - спросил Кшикевич у Гляса, угостив его папиросой.
- А ничего! Живу как жил.
- Платишь?
- Нет, но придется! - отвечал комик, прищуривая глаз.
- Слушай, Гляс! Цабинский, кажется, покупает дом в Лешне.
- Сказки! А то, ей-богу, тут же переехал бы к нему жить в счет заработка. Только все пустое! Где ему взять столько денег?
- Чепишевский видел его с агентами по продаже недвижимости.
- Няня! - позвала Цабинская.
Няня торопливо шла, неся в фартуке какое-то письмо.
- Это не я, это Фелька разбила зеркало, она целилась бутылкой в подсвечник, а попала в зеркало… Бац! - и тридцать рублей к счету. Ее толстяк даже сморщил физиономию.
- Не ври! Я была не пьяная: хорошо помню, кто разбил.
- Помнишь? - А ты забыла, как прыгала со стола, потом сняла туфли и… ха-ха-ха-ха!
- Тише! - резко бросил Топольский в сторону хористок, которые вслух начали делиться впечатлениями вчерашнего вечера.
Хористки притихли, но тут Мими почти в полный голос начала рассказывать Качковской про новый фасон шляпы, какую она видела на Длугой улице.
- Если так пойдет и дальше, я не выдержу. Хозяин требует за квартиру. Вчера последние тряпки заложила - пришлось купить вина для Янека. Бедняга с таким трудом поправляется, пытается уже вставать, похудел, капризничает, нужно бы кормить его получше, а тут едва на чай хватает. Если не поступлю к Чепишевскому и не получу аванса, хозяин выбросит нас на улицу - нечем платить.
- А он собирает труппу?
- Да, я должна на днях подписать с ним контракт.
- И уйдете от Цабинского?