"Тут что-то произошло… Взволнована и не стесняется в выражениях. Может, бывший любовник?.."
- Надо идти - Меля ждет в бричке.
Янка поспешно оделась, и все разом вышли. Доехали до Вислы, оттуда на лодке отправились в Беляны. Настроение у всех было весеннее, только Янка не принимала участия в общем оживлении, а сидела мрачная и задумчивая.
Котлицкий весело болтал, Вавжецкий с Глоговским наперебой острили, им вторили развеселившиеся женщины, но Янка ничего не слышала. Утренний разговор оставил после себя тяжелый след.
- Что-нибудь случилось? - участливо поинтересовался Котлицкий.
- Со мной? Ничего! Просто задумалась о бренности этого мира, - ответила она, глядя на волны, тихо несшие их вперед.
- Все, что не дает наслаждения, полноты жизни и молодости, не заслуживает внимания…
- Не говорите глупостей! Слизывать масло с хлеба, а потом мечтать с пустым хлебом в руках - не слишком ли это наивно? - возразил Глоговский.
- Вы, я вижу, не любите есть, а любите только слизывать.
- Пан…
- Котлицкий! - небрежно отрекомендовался тот.
- Имею честь знать это со второго класса. Дело в том, что вы предлагаете вещи слишком наивные, давно известные, и вы, уже наверное, на себе могли испытать печальные последствия этой веселой теории.
- Вы, как всегда, парадоксальны - и в литературе и в жизни.
- Чтоб мне сдохнуть, если у вас нет туберкулеза, артрита, сухотки, неврастении и…
- Считай до двадцати.
Начали спорить, а потом даже чуть не поссорились.
Миновали железнодорожный мост. Вокруг стояла глубокая тишина. Солнце светило ярко, но от мутных вод реки веяло холодом. Мелкие волны, напоенные светом, как змеи с лоснящимися спинами плескались в солнечных лучах. Полосы песчаных отмелей напоминали каких-то морских гигантов, греющих на солнце свои желтоватые туши. Вереница плотов тянулась по реке, старший плотовщик на маленькой, как скорлупка, лодчонке лавировал впереди и время от времени что-то кричал, его крик тут же рассеивался, долетая до компании прерывистым эхом. Несколько десятков плотовщиков размеренно работали веслами, заунывная песня плыла над ними, и от этого тишина казалась еще более глубокой.
Ласковая зелень берегов, вода, переливающаяся мягкими красками, легкое покачивание лодки, ритмичные всплески весел, ленивая меланхолия окружающего пейзажа заставили всех притихнуть. Все замерли и не шевелились, погруженные в полузабытье.
Можно было сидеть, ни о чем не думая, уйти в созерцание и ничего не чувствовать, кроме наслаждения жизнью. Хорошо было плыть, отдаваясь мыслям ни о чем.
"Не вернусь! - думала Янка, невольно вспоминая о пережитом; она всматривалась в синеватую даль и следила взглядом за волнами, торопливо убегавшими в бесконечность. - Не вернусь".
Янка чувствовала себя все более одинокой, не от кого было ждать поддержки, нужно идти одной навстречу неведомому будущему. Ее горе, отец, Гжесикевич, все старые знакомые - все ее прошлое, казалось, отплывает куда-то назад и едва-едва виднеется вдали, за серым туманом; только временами нечто похожее на мольбу или плач долетает оттуда, подобно слабому эху.
Нет! Не было сил вернуться и плыть против течения, которое несло ее. И в то же время Янка чувствовала, как непрошеная горечь заполняет и жжет сердце.
В Белянах на пароходной пристани компания высадилась и не спеша направилась под гору. Янка пошла вперед с Котлицким, который не отставал от нее ни на шаг.
- За вами долг - ваш ответ, - напомнил он ей, придавая своему лицу нежное выражение.
- Я ответила вам вчера, а сегодня вы должны объясниться, - сухо ответила Янка. После разговора с Гжесикевичем, после стольких волнений она испытывала физическое отвращение к этому наглому и неприятному человеку.
- Объясниться? Разве можно объяснять любовь, анализировать чувства? - начал Котлицкий, нервно покусывая тонкие губы. Ему не понравился ее тон.
- Будем откровенны: то, что вы сказали… - возбужденно заговорила Янка.
- …как раз и есть откровенность.
- Нет, это фарс! - резко бросила девушка, и ей вдруг захотелось ударить его по лицу.
- Вы оскорбляете меня… Можно верить, не разделяя чувств другого, - говорил Котлицкий тихо, чтобы идущие позади не услышали его.
- Извините, но эта комедия не только скучна - она начинает раздражать. К несчастью, я не стала истеричкой, я все еще обыкновенная, нормальная женщина, и подобная игра едва ли может меня увлечь. Ни мать, ни тетки, ни опекунши никогда не посвящали меня в секреты обращения с мужчинами, не предостерегали от их коварства и низости. Я сама все это увидела и наблюдаю ежедневно за кулисами. Вы полагаете, каждой женщине, если она в театре, можно без стеснения говорить о своей любви - авось удастся! Артистки такие забавные и глупые, не правда ли? - говорила Янка, все более ожесточаясь. - Разве вы посмели бы сказать мне то же самое, живи я дома? Нет, не сказали бы, если б не любили по-настоящему: там я была бы для вас женщиной, а здесь только актриса. Тогда за мной стояли бы отец, мать, брат или наконец правила приличия, которые не позволили бы вам унизить молодую и еще очень наивную девушку. А тут вы не колебались ни минуты. Еще бы! Здесь меня некому защитить, к тому же я артистка, то есть женщина, которой можно безнаказанно лгать, которую можно беспрепятственно взять, потом бросить и идти себе дальше, не роняя репутации человека достойного и честного! О, можете быть спокойны, пан Котлицкий, я не стану вашей любовницей, да и вообще ничьей, если не полюблю… Я слишком многое поняла, чтобы позволить обольстить себя словами! - Резкие, даже грубые слова, как удары топора, падали на голову Котлицкого. Они звучали так безжалостно, что Котлицкий начинал уже нервничать; растерянно и удивленно смотрел он на девушку. Оказывается, он совсем не знал ее, не допускал мысли, что когда-нибудь встретит актрису, которая прямо в глаза скажет ему что-либо подобное. Он поеживался, щурился, почти задыхался, Янка нравилась ему все больше и больше. Она очаровывала его силой и благородством, ее слова, выражение лица, отражавшее малейшие внутренние движения, искренность, с которой она говорила, - все выдавало в ней натуру чистую и незаурядную; к тому же Янка была так хороша!
- Кнут у вас ременный, со свинчаткой на конце. Били вы с женским остервенением виновных и невиновных, - произнес Котлицкий и, не услышав ответа, добавил: - Может быть, еще мало? Если б можно было все время, пока вы говорили, целовать вам ручки, я готов был бы слушать еще и еще…
Видя, как помрачнела Янка, он попытался все обратить в шутку.
- Котлицкий! Подождите же, уважаемые господа, помогите нести корзины! - окликнул их Вавжецкий. Как раз в этот момент Янка замедлила шаг, чтобы в еще более резких словах выразить Котлицкому свое презрение, но так и не успела.
Мужчины несли корзинки с провизией; шли сейчас крутым берегом, выбирая подходящее место для привала.
В лесу никого не было, и только шелестели дубы молодой листвой, перешептывались между собой кусты можжевельника.
Вся компания расположилась под молодым развесистым дубом. За спиной стоял притихший лес, внизу сверкала на солнце, била волнами о берег Висла.
Выпили вина, закусили и сразу оживились,
- Теперь выпьем за здоровье инициаторов прогулки! - предложил Глоговский, наполняя рюмки.
- Лучше выпьем за успех вашей пьесы.
- Это ей не поможет, все равно провалится…
- Может быть, теперь Топольский раскроет свой план, - предложил Котлицкий, безмятежно растянувшись на пледе рядом с Янкой.
- Еще успеем! Поедим как следует, выпьем еще, тогда, пожалуйста. Дамы, развяжите же пакеты и угостите нас как полагается, - просил Вавжецкий.
Расстелили на траве скатерть, разложили на ней провиант, при этом все дружно смеялись и подшучивали над беспомощностью Мими и над Майковской, которая упорно отказывалась заниматься хозяйством. Наконец Янка с Глоговским взяли все в свои руки и навели порядок.
- Прекрасно, а чай? - напомнила Янка.
Котлицкий тут же вскочил с места.
- Чай есть, самовар есть, а пан Котлицкий принесет нам воды. Пойдемте к Висле! - позвала его Майковская и, вытряхнув уголь из кувшина, направилась к реке.
Котлицкий недовольно поморщился, но пошел. Глоговский умело и быстро разжег самовар. Через несколько минут он уже нагревался.
- Это моя специальность! - заявил литератор, работая легкими, как мехами. - Должен вам сказать, что часто, гораздо чаще, чем хотелось бы, у меня не оказывается угля; вот тогда дает о себе знать мой гений изобретателя - я разжигаю бумагу, выдираю половицы из пола, и чай готов.
- Не можете купить себе примус?
- Ба! Предпочитаю старинные приспособления… А, кроме того, если не будет бензина, тут уж никакие щепки, даже от дивана, не помогут.
- Вы, стало быть, ведете очень разнообразную жизнь! - со смехом заметил Топольский.
- Отчасти! Но не скажу, чтобы мне это очень нравилось.
- Объявляю всем вообще и каждому в частности: можно начинать. Сударыня, изобразите Гебу.
Янка налила всем чаю и сама с чашкой в руках села неподалеку от Мими.
Самое подходящее время для разговоров, - заметил Котлицкий.
- Говори, Топольский. Мы все внимательно слушаем! - отозвался Вавжецкий.
- Я хочу основать драматическую труппу, - начал Топольский.