- О, вы, наверное, были у матери! - услышала Янка вместо приветствия.
- В этом нет ничего дурного, - ответила та с улыбкой, заметив его замешательство.
- Ей-богу, эта безумная старуха только компрометирует меня. Наверняка рассказывала про мою женитьбу, о том, какой я шалопай, и так далее. Ребячество, Не сердитесь на нее, пожалуйста.
- Я вовсе не сержусь.
- Но зато смеетесь, конечно, еще бы, это же идиотизм. Весь театр потешается надо мной, здесь перебывали уже все женщины.
- Это, конечно, чудачество, но от любви… Мать любит вас.
- Эта любовь стоит у меня поперек горла, - возразил Владек кисло и хотел еще что-то добавить, но Янка молча кивнула ему и пошла. Владек не посмел следовать за ней. Недовольный и злой, он побежал к матери. Все это напомнило Янке дом, и ей вдруг стало не по себе от неприятных воспоминаний.
"Как-то сейчас там?.. - думала она. - Что делает отец? Ведь у меня есть отец!.."
И девушка почувствовала едва уловимую симпатию к этому чудаку и тирану. Она ясно представила себе одиночество отца среди чужих, смеющихся над его причудами людей.
"Может быть, он думает обо мне?" - спрашивала себя Янка, но ей вспомнилась последняя сцена, пережитые унижения, и она вновь ощутила в себе холодное, недоброе чувство, почти ненависть.
Однако во время спектакля, на сцене, за кулисами, в уборной Янка не переставала думать об отце, о его характере и о тех необъяснимых отношениях, какие сложились между ними. Что могло сделать его таким суровым и странным? За что он ненавидел ее?
Котлицкий преподнес Янке букет роз. Янка приняла их холодно и даже не взглянула на Котлицкого - так была занята она мыслями об отце.
- Вы сегодня не в настроении, - заметил тот, взяв ее за руку.
Янка вырвала руку и спросила:
- Может ли так быть, чтобы отцы и дети ненавидели друг друга?
- Уже в самом вопросе утвердительный ответ… Правда, случается это не так уж часто, ненависть - это ведь не равнодушие, напротив, это одна из форм любви. Ненависть - это всегда крик раненого сердца.
Янка ничего не ответила, она вдруг вспомнила Совинскую и ее яростные, полные ненависти упреки сыну.
"Может быть, и меня отец любит так же? - подумала она. - Да, но я не люблю его, он для меня чужой".
"Неправда! - возразила она сама себе, - неправда, он не чужой, и мне его жаль…"
Янка так остро ощутила в себе жалость к отцу, что на глаза невольно навернулись слезы; чтобы скрыть их, Янка низко наклонила голову.
"Что же такое любовь? Что такое любовь вообще?.." - размышляла она, стоя за кулисами и глядя на сцену, где выразительно и темпераментно Вавжецкий признавался в любви Росинской.
"Комедия!"
Майковская, проходя мимо, шепнула, указывая на Росинскую:
- Что за чучело! Какой шаблон! Ни на йоту искреннего чувства.
А позади Янки, в темном углу, какой-то господин в цилиндре, пожимая ручки хористке, изливался ей в любви…
"Комедия!"
Янка отошла в сторону, эта сценка в углу показалась ей отвратительной.
"Что такое любовь?.. Как все это понять?"
Она долго не могла успокоиться.
"Что-то должно случиться… Может, отец приедет, а может, Гжесикевич?"
Но тут же рассмеялась, столь нелепой показалась ей эта мысль.
Мими подбежала к Янке и сообщила:
- Все очень хорошо складывается, завтра нет репетиции. В Беляны поедем днем. Будьте дома, мы зайдем и заберем вас…
"Что такое любовь?.." - неотвязная мысль не давала ей покоя.
- Ох, Вавжек! Мог бы этой ведьме и не строить такие глупые рожи… Какое свинство! - возмущалась Зажецкая, бросая на сцену негодующие взгляды. - Вы только посмотрите, как она кидается к нему на шею! Целует его по-настоящему… обезьяна… Ну, подожди! Я тебе покажу, - прошипела она угрожающе и побежала к двери, откуда должна была выйти Росинская.
"Комедия!"
- Я еду с вами на прогулку, - сообщил Котлицкий Янке. - Топольский намерен изложить там какой-то план. Будем обсуждать вместе, вы ведь тоже едете?
- Вероятно, но если и не поеду, прогулка от этого хуже не будет.
- Тогда я тоже не поеду, просто будет незачем…
Котлицкий склонился над ней так, что девушка ощутила на лице его дыхание.
- Не понимаю, - сказала она, отстраняясь.
- Я еду лишь ради вас, - прошептал он.
- Ради меня? - Янка бросила на Котлицкого удивленный взгляд, неприятно пораженная его тоном. Внезапно она почувствовала к этому человеку неприязнь, почти презрение.
- Да… Вы могли ведь уже понять, что я люблю вас, - произнес он, с мольбой глядя на Янку, стараясь сдержать дрожь в губах.
- Совсем как в этой комедии, только там лучше играют! - с презрением бросила Янка, указав на сцену.
Котлицкий выпрямился, мрачная тень пробежала по его лошадиной физиономии, глаза угрожающе блеснули.
- Мое чувство вы принимаете за комедию? Уверяю вас, это не так, клянусь вам!
- Хорошо, завтра в Белянах, - прервала она его, подала на прощание руку и, мурлыча под нос какую-то песенку, пошла в гардероб. Котлицкий, кусая от злости губы, похотливо смотрел ей вслед.
- Комедиантка! - заключил он, уже уходя из театра.
"Какой лжец! Да и как он смел мне сказать такое? Зачем?.." - возмутилась Янка. Со дня именин у Цабинской он вел себя довольно странно, но только сейчас Янка начала осознавать смысл его поведения. "Любит меня!"
Это было почти оскорблением и вызывало протест. Янка смутно понимала, что своим признанием он унизил ее достоинство, унизил хотя бы потому, что принял ее за такую же, как другие женщины в театре.
"Что такое любовь?" - снова спросила себя Янка, глядя на хористок; каждая торопилась переодеться, чтобы успеть на свидание; постоянной темой споров и поводом для шуток всегда были мужчины и любовь. Янка относилась к этому с иронией, но и ее неотступно преследовал тот же вопрос, ответ найти не удавалось, а это порождало неудовлетворенность и раздражение.
Вернувшись домой, Янка сразу легла в постель, но уснуть не могла и еще долго вслушивалась в неясные звуки, доносившиеся с улицы. Часы текли медленно, тревога возрастала, и появилось предчувствие чего-то недоброго.
- Что-то должно случиться! - мучительно повторяла она, вся обращаясь в слух.
С улицы доносились неторопливые звуки шагов, постукивал палкой ночной сторож. У ворот позвонили.
- Кто это? - вслух спросила Янка и подняла голову, как будто можно было увидеть кого-то сквозь стены, потом опять забылась, но одна и та же мысль не давала покоя:
"Что-то со мной случится?"
Она лежала тихо и неподвижными полузакрытыми глазами всматривалась в безбрежную даль…
Внезапно Янка вздрогнула и еще глубже забилась в подушки, напряженно всматривалась она в неясные тени, которые становились все отчетливей. Янка задрожала, будто почувствовала на себе взгляд, чужой и таинственный, устремленный откуда-то из бесконечности.
Наконец она уснула; а пробудившись через некоторое время, снова увидела те же самые тени; теперь они двигались, принимали очертания незнакомого лица, постепенно оно придвигалось все ближе и ближе. Янка проснулась, но тревожное предчувствие становилось все невыносимее. Она озиралась по сторонам, слышала чьи-то шаги, казалось, кто-то вошел в комнату, крадется на цыпочках к ее кровати, наклоняется…
Она окаменела от ужаса. Она боялась шевельнуться, привстать и напряженно думала: "Кто это? Кто?".
Янка уснула только под утро, когда первые лучи восходящего солнца проникли в комнату.
VII
Янка проснулась в половине одиннадцатого; Совинская принесла завтрак.
- Кто-нибудь приходил ко мне?..
Совинская утвердительно кивнула и подала письмо.
- С час назад вручил какой-то краснощекий господин и очень просил передать.
Янка нетерпеливо разорвала конверт и тут же догадалась, что это от Гжесикевича.
"Милостивая государыня!
Я специально приехал в Варшаву, чтобы увидеться с вами по очень важному делу. Если соблаговолите быть дома в одиннадцать, я приду. Извините мне мою дерзость. Прошу прощения, целую руки.
Ваш покорный слуга Гжесикевич".
"Что бы это значило? - спрашивала себя Янка, поспешно одеваясь. - Что за важное дело? Отец! Может быть, болен или тоскует по мне? О нет, нет!"
Янка выпила чаю, привела в порядок комнату и с нетерпением стала ждать визита. Она даже с радостью думала о том, что увидит наконец кого-то из Буковца.
"Может быть, снова посватается?" - мелькнула у нее мысль.
Перед ней всплыло его большое загорелое лицо, голубые глаза, мягко смотревшие из-под конопляной гривы волос, она вспомнила его смешную растерянность и робость.
"Хороший, милый человек!" - подумала Янка, шагая по комнате; но тут ей пришло в голову, что этот визит может помешать прогулке в Беляны, и Гжесикевич тут же отошел на второй план: разговор нужно будет кончить как можно скорее.
"Зачем я ему понадобилась?" - спрашивала себя Янка с тревогой, предполагая самые невероятные вещи.
"Должно быть, отец очень болен и хочет меня видеть", - отвечала она сама себе со страхом.
Янка остановилась посреди комнаты - такой жуткой показалась ей мысль, что, может быть, придется возвращаться в Буковец.
"Нет, это невозможно. Я бы там и недели не выдержала… К тому же он выгнал меня навсегда".
Смутная борьба между ненавистью, жалостью и робким, едва ощутимым чувством тоски зародилась в ее сердце.
В прихожей зазвенел звонок.