- Когда остается полгода жизни, разве нельзя позволить себе немножко комфорта?.. - Очки сорвались с его носа и разбились. Слово "комфорт" он произнес всхлипывая. - Я всегда мечтал когда-нибудь... университет. - Теперь он уже топтался в ванной, слепо уставясь туда, где, ему казалось, стоял Д. - Врач так и сказал: через шесть месяцев. - Он тявкнул от боли, как собака. - Бона матина, бона матина. Умереть учителем энтернационо. Холодно... Они здесь никогда не включают отопление... - Он словно бредил - говорил первое, что приходило в голову. Казалось, им движет ощущение, что, пока он говорит, он в безопасности. И все слова, которые рождались в его измученном, пропитанном злобой и горечью сознании, рассказывали о ничтожных курсах, классе-конурке с холодным радиатором и картиной на стене "ун фамиль жентильбоно". - Старичок бродит вокруг на своих резиновых подошвах... Мне будет больно... извиняться даже приходится на энтернационо... иначе штраф... ни одной сигареты за неделю...
С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.
- Замолчите, - сказал Д.
Голова мистера К. повернулась, как у гуся. Подслеповатые глаза снова подвели его. Он смотрел не в ту сторону.
- Можете ли вы обвинять меня? - сказал он. - Последние шесть месяцев на родине... профессор...
Д. закрыл глаза и нажал на спуск. Грохот и отдача пистолета ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.
Он открыл глаза: промахнулся. Безусловно промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от птичьей головки К. было разбито. Мистер К. стоял на ногах, мигая с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставался последний патрон.
Д. сказал:
- Не двигайтесь. Молчите. Второй раз я не промахнусь, - и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку с улицы. Если это полиция, на что ему употребить оставшийся патрон? Пауза показалась ему вечностью. На диване лежала раскрытая маленькая книжица:
Бог в солнечном свете,
Где птицы парят невесомо.
Бог в свете свечей
Ожидает вас дома...
Дурацкий стишок запечатлелся в его мозгу, как оттиск печати на воске. Он не верил в бога, у него не было дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее, наверное, ключ. Скорее - полиция.
Он подошел к двери, крепко сжимая пистолет. Он забыл о нем, как забыл раньше о бритве. С решимостью обреченного он открыл дверь.
Это была Роз.
Он медленно выговорил:
- Конечно. Я забыл. Я ведь дал вам адрес? - Он посмотрел мимо нее, как будто ожидая увидеть за спиной полицию или Форбса.
Она сказала:
- Я пришла рассказать вам то, что узнала от Форбса.
- Так. Да-да.
- Вы ведь ничего не натворили? Отвечайте - ничего страшного?
- Нет.
- А пистолет?
- Я думал - полиция.
Прикрыв дверь, они вошли в комнату. Он еще следил за ванной, хотя уже точно знал - больше он не выстрелит. Из него, наверное, получился бы неплохой судья, но не палач. Война ожесточает человека, но не настолько. Как окольцованная птица обречена всю жизнь носить свое кольцо, так и он навеки прикован к своей средневековой литературе, к "Песни о Роланде", к Бернской рукописи.
Она сказала:
- Боже, какой странный у вас вид. Вы удивительно помолодели.
- Усы...
- Конечно. Так вам больше идет.
Ему не хватало терпения:
- Что сказал Фурт?
- Они подписали.
- Но это противоречит английским законам о невмешательстве во внутренние дела других стран.
- Они подписали контракт не прямо с Л. Закон всегда можно обойти. Уголь пойдет через Голландию.
Итак, крах полный и окончательный - он не смог даже застрелить предателя. Она сказала:
- Вам придется уехать. Прежде чем вас найдет полиция.
Он опустился на диван, свесив между коленей руку, в которой держал пистолет. Он сказал:
- И Форбс тоже подписал?
- Нельзя требовать от него слишком многого.
И снова он почувствовал странный укол ревности. Она сказала:
- Ему это не по душе.
- Почему?
- Видите ли, он по-своему честен... В серьезных делах ему можно верить.
Он задумчиво сказал:
- У меня есть последний шанс.
- Какой? - Она испуганно глянула на пистолет.
- Нет, не это. Я говорю о шахтерах. О профсоюзах. Если бы они знали, кому пойдет этот уголь, не могли бы они?..
- Что?
- Что-нибудь предпринять?
- Что они могут? - Ее раздражал этот идеализм. - Вы не знаете, что здесь происходит. Вы никогда не видели шахтерского поселка, где остановлены все шахты. У вас еще хватает сил для энтузиазма, криков и размахивания флагами. А тут... Я побывала с отцом в одном поселке. Отец ехал туда вместе с членами королевской семьи. Так вот, нет у шахтеров никакого боевого духа. Иссяк.
- Значит, вы кое-что понимаете в этих делах?
- Конечно. Разве мой дед не был...
- Вы знаете кого-нибудь среди рабочих?
- Там живет моя старая няня. Она вышла замуж за шахтера. Но отец выплачивает ей пенсию. Ей легче других.
- Для начала подойдет любая зацепка.
- Вы все еще ничего не понимаете. Нельзя разъезжать по шахтам и выступать там с речами. Тем более, когда вас ищут.
- Я еще не собираюсь сдаваться!
- Послушайте. Пока еще можно попытаться вытащить вас отсюда. Деньги чего-нибудь да стоят. Из маленького порта. Скажем, Свонси...
Он внимательно посмотрел на нее.
- Вам так не терпится...
- Хватит, хватит - все ясно. Просто живые и свободные люди мне нравятся больше, чем покойники и каторжане. Я не смогла бы вздыхать о вас и месяца после вашей смерти. Я не такая. Не могу быть верной тому, кого нет рядом. Вы можете, а я нет.
Он рассеянно поигрывал пистолетом. Она сказала:
- А это отдайте мне... Я не могу спокойно смотреть...
Он молча протянул пистолет. Протянул, не думая, - и тем самым первый раз выразил кому-то доверие. Она сказала:
- Почему пахнет дымом? Так я и думала, что-то случилось. Вы стреляли. Вы кого-нибудь убили...
- Нет. Пытался его убить, но ничего не получилось. Я, по всей видимости, жалкий трус. Я попал всего-навсего в зеркало.
- Это случилось как раз когда я звонила?
- Да.
- Я слышала. Мне показалось, что на улице хлопнул глушитель автомобиля.
Он сказал:
- К счастью, здесь не знают, как звучит настоящий выстрел.
- А где же этот тип?
- В ванной.
Она распахнула дверь. Мистер К., как всегда, внимательно подслушивал: он стоял на коленях. Д. мрачно сострил:
- Знакомьтесь, профессор К.
К. свалился на бок, странно подогнув ноги. Д. добавил:
- Он в обмороке.
Она наклонилась над К., с отвращением заглядывая ему в лицо.
- Вы уверены, что промахнулись?
- К сожалению, факт - промахнулся.
Довольно любопытный факт, потому что он мертв. Любой дурак это сразу заметит.
III
Мистера К. перетащили на диван. Книжка со стихами лежала рядом с ним - возле самого уха. "Бог в свете свечей ожидает вас дома". С красной полоской на переносице от дужки очков К. казался удивительно жалким.
- Его врач считал, что он протянет еще полгода, не больше. И он очень боялся смерти... внезапной... во время урока энтернационо. Они платили ему два шиллинга в час.
- Решайте, что делать.
- Это всего лишь несчастный случай.
- Он умер, потому что вы выстрелили в него, - они могут рассматривать это как убийство.
- С юридической точки зрения - это убийство?
- Да.
- Это уже второе убийство, в котором меня подозревают, - не много ли? Мне бы хотелось, чтобы для разнообразия меня обвинили в настоящем убийстве, явном и преднамеренном.
- Вы всегда шутите, когда дело касается вас, - сказала она.
- Что вы? Как-то не заметил...
Она снова рассердилась. Когда она сердилась, то становилась похожей на ребенка, который, взбунтовавшись против здравого смысла и авторитета взрослых, колотит по полу ногами. В такие моменты он чувствовал к ней отцовскую нежность - она и вправду годилась ему в дочери. Она не требовала от него страстной любви. Она сказала:
- Не стойте так, как будто ничего не случилось. Что мы будем с ним делать?
Он примиряюще ответил:
- Сейчас подумаем. Сегодня - суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: "Молока не надо до понедельника". Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если я сейчас отправлюсь на вокзал?
- Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, - она говорила с раздражением, - это пустая трата времени. Говорю вам - у них не осталось боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю эти места.
- Стоит попытаться.
Она сказала:
- Мне безразлично, останетесь вы живы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.
Она не стеснялась ни в словах, ни в поступках - говорила и действовала, не думая. Он вспомнил, как она шла по мокрой платформе с булкой в руке. Вот тогда впервые в нем и шевельнулось что-то похожее на нежность. Наверное, потому, что именно в этом они были очень похожи. Обоих швыряла и толкала жизнь - и оба яростно не желали смиряться с нею, хотя ярость в действительности была чужда им. Она сказала: