Однако все попытки оказались напрасными: как он ни мудрил, неприкаянные карты оставались. Пасьянс этот в их кругу назывался "Красное и чёрное". Последний раз при раскладке - хоть смейся - остался один бубновый король. Это он - генерал Марков - бубновый король. Это ему нет места на земле. Он давно это чувствует.
Последующие дни были так же перепутаны, как карты в пасьянсе. Чуть ли не на другой день после совещания пришёл расстроенный Деникин и рассказал, что Корнилов отказывается от командования и вообще от соглашения, потому что ему передают не войска, а фактически безоружных юнкеров и офицеров и при этом не дают ни копейки на их содержание и вооружение.
- Сколько у нас орудий? - спросил Марков.
Деникин учащённо задышал, и глаза его гневно расширились.
- Сколько у нас орудий? Ни одного! - он едва не кричал. - Я бросился к москвичам и местным финансистам. Грозил, что Корнилов уезжает в Сибирь и уже написал письмо Пепеляеву. Те обещали срочно помочь, даже сразу дали какие-то деньги. А тут ещё объявился Савинков и требует места в армии для "русской патриотической демократии". Я и Романовский ходили к Корнилову и Лукомскому, уговорили не уезжать. Я составил "Записку об управлении" для нашего "триумвирата". Каледину всё равно, а нашим понравилось. Уговорил его прибить Савинкова - меньше вреда будет, когда он на глазах. Лукомский заревел своим басом, что не позволит, не допустит, у них с Савинковым дуэль - масонские штучки. Но всё кончилось в нашу пользу: я - помощник командующего, Иван Павлович - начальник строевого отдела штаба. Лукомского скоро удалим. Вы думаете, пороку он из Быхова уезжал один и через Москву? Чтобы со своими масонскими властями встретиться. Вы, Сергей Леонидович, будете командовать первым офицерским полком.
- Так-таки ни одного орудия нет, Антон Иванович?
- Ни одного. Может быть, союзники...
- Наполеон бы с такой армией не пошёл.
- Или как-то у казаков?
- Или как-то ещё.
Михайловско-Константиновская сводная артиллерийская рота помещалась на Ермаковском проспекте в бывшей Платовской гимназии. У входа стоял часовой - картинный юнкер, образец выправки и ношения военной формы. Винтовка с примкнутым штыком у ноги. Снежок запорошил плечи и не различить: "К" или "М".
Марков попросил вызвать дежурного, и за дверями по коридорам раскатилось: "...у-урный... вы-ыход...". Вместе с дежурным портупей-юнкером вышел капитан с очень серьёзным лицом, словно выискивал какой-то беспорядок. Представился:
- Командир сводной артиллерийской роты капитан Шаколи. С кем имею честь?
- Генерал Марков. Хочу посмотреть роту. Артиллерийский парк, орудия.
- К сожалению, в роте нет орудий и, соответственно, Парка.
Марков разыграл бурное недоумение:
- Как же так? Какие же вы артиллеристы?
- Ваше превосходительство, если позволите, я сейчас Направляюсь в лазарет, где лежат мои раненые юнкера. Если бы вы согласились пройти со мной, я объяснил бы вам по дороге сложившееся положение.
- Пойдёмте. Я тоже хочу поговорить с ранеными юнкерами. А положение понятно: нет орудий - нет никакой артиллерийской роты.
В "Больнице Общества Донских врачей" лучшие палаты на втором этаже были отданы раненым юнкерам. В зеленоватом белом свете коридора бесшумно проходили медсёстры. Одна стояла у окна и беззвучно рыдала - лишь судорожные движения плеч выдавали её состояние. Капитан шепнул Маркову: "Вера Михайловна Алексеева, младшая дочь генерала. Умирает юнкер Малькевич, тяжело раненный под Ростовом. Она его выхаживала...".
Подошли к ней.
- Что, Верочка, плохо? - спросил капитан.
- Кончается, - всхлипывая, ответила Вера. - Перевели в отдельную палату. Вы Марков? Папа хорошо о вас говорил.
- Берегите слёзы, Верочка. Скоро начнутся большие бои.
В палате встретили старшую дочь Алексеева - Клавдию. Она учила ходить с костылём симпатичного раненого юнкера; на лице его - лёгкое презрение к ранению и готовность к любой опасности. Таких генерал Марков любил.
У юнкера, расположившегося у окна, в руках потрёпанная подшивка журналов. Увидев генерала, положил журналы на подоконник и, прислонившись к стене, изобразил нечто вроде положения "смирно". Доложил по-строевому:
- Ваше превосходительство! Юнкер Константиновского училища...
- Отставить! Устав нарушаете. В лазарете доклады отменяются. Что читаете? Садитесь, рассказывайте.
- Нашёл вот старую "Ниву". Роман.
- Про любовь?
- Конечно, про любовь. Но занятно. Вообще люблю Тургенева.
Марков взял громоздкую, уже лохматящуюся подшивку, прочитал:
- "Разрыв-трава"... Да... "Бегите от неё, иначе она испепелит вашу душу..." Нравится?
- Занятно. Но это я так, по случаю ранения. Тургенева не нашёл.
- Но лучше читать хорошее. И в жизни своё дело делайте только хорошо. Ведь вы артиллерист? Так же, как и я?
- Так точно. Ларионов Виктор.
- Скажите, Виктор, а как вы собираетесь сражаться, если во всей армии нет ни одной пушки? - спросил Марков.
- Отобьём от большевиков и будем бить по ним из их же орудий.
- Это слова настоящего русского воина, - сказал Марков.
- И ещё, если разрешите, только... Ваше превосходительство, мне надо учиться ходить с костылями, разминать ногу - не могли бы мы выйти в коридор.
Вышли, и Ларионов негромко сказал, оглядываясь на дверь палаты:
- Не надо, чтобы они нас слышали. Я знаю, где можно взять трёхдюймовку - у казаков на путях. Они ждут покупателя.
- Прекрасно, юнкер, - сказал Марков, - но первое орудие будет моё.
Мимо прошла статная медсестра с монгольскими глазами и со всеми приветливо поздоровалась, назвав Маркова "ваше превосходительство". Ему объяснили, что это Наталья Лавровна Корнилова.
- Почему же ваше первое? - спросил Виктор.
- Скорее выздоравливайте, юнкер. И мы с вами вместе поставим трёхдюймовку в ваш артиллерийский парк. Она нас ждёт!
- А командир роты ничего не знает, - удивился Виктор.
- Ещё никто ничего не знает, - сказал Марков. - Кроме генерала Каледина. В Донском музее стоит нормальная трёхдюймовая пушка. Её используют для погребального салюта на похоронах генералов. Атаман отдаёт её. Я смотрел пушку. Недавно из неё стреляли, потом пыжевали, как положено, смазали ствол.
- Ваше превосходительство, - хитро улыбнулся Ларионов. - А ведь там две пушки.
- Вторую возьмём в придачу, - мгновенно решил Марков.
В сочельник на радость детям он поставил у окна в большой комнате небольшую ёлку. Сам же без всякой жалости к себе подумал: "Для меня последняя". Не пасьянс побуждал к пессимизму, хоть и не сходился.
Главный "пасьянс" был на улицах, в степях, на станциях, где толпы офицеров так и не складывались в 10-тысячную армию, которую требовал Корнилов для начала решительных действий. Всего тысячи две, с небольшим, юнкеров и офицеров собирались сражаться за Россию, а остальные сидели в кафе Новочеркасска и Ростова.
Деникин, Романовский, Марков через объявление в газете организовали собрание офицеров в театре. Пришли... около двухсот человек. Одеты "под пролетариев" и с такими же замашками. Ни один не записался в армию. Кричали: "Мы, русские офицеры, призваны защищать границы государства, а не честь отдельных генералов!"
- Так чего же не защищаете? - спросил их Марков. - Мы не против.
- Вы своими объявлениями призываете нас к бегству неизвестно куда! - выкрикнул какой-то горластый в рваной солдатской шинели.
- Мы никого не заставляем силой, - ответил Марков. - Вольному воля. Но те, кто не с нами, будут вынуждены стать нашими противниками.
Они надеялись, что этого не произойдёт.
Вечером зашёл Деникин с пакетиком сладостей: "Ксеничка прислала с праздником поздравить".
Сергей Леонидович по обыкновению сидел за пасьянсом, карты не сходились, короли постоянно не находили себе места. Он чертыхался, а шёпотом матерился. Дети окружили дядю Антона, одаривавшего их конфетами, затем Марианна увела их спать, и Деникин с непривычно виноватым видом начал объясняться по поводу предстоящей свадьбы.
- Решили 7 января, - сказал он, - после Рождества и Нового года. Только, знаете, Сергей Леонидович, такое время, что нельзя делать праздник.
- Какой праздник! По стакану горилки, чтобы стало горько, - и всё.