* * *
Понуждение…
Есть еще одна черта в ильинских писаниях, характерная и, на мой взгляд, немаловажная.
Но сначала устраним бесполезные обходы и оговорки, возвратимся к словам прямым и точным: насилие есть насилие, убийство - убийство, и доказать, что, с христианской точки зрения, оно не "грех", а какая-то "негреховная неправедность", - нельзя, сколько ни старайся. У Ильина и прямой, понятной, формулы "нельзя и надо" - нет: вместо "надо" он говорит "приходится". Как будто смягчает, но какое уж смятение, когда это негреховное действие совершать "приходится". - обязательно!
Не в рекомендации обязательности, впрочем, дело. Не в деталях, а в главном: с новым духом несовместима, для него нестерпима всякая рекомендация убийства. Все рассуждения, старания убедить другого в необходимости убивать, всякая проповедь смертоубийства, понуждение к нему - есть действие недопустимое, и в той плоскости, куда помещает Ильин, называется греховным.
Человек, знающий о "нельзя" (нельзя убить), может решиться на преступление этой черты только сам; в себе, за себя решает, сам один, как сам один умирает. Сам берет и грех, и ответ; сам, вольно, кладет душу свою, не "сохраняет". И за что, во имя чего, когда надо положить душу, - тоже решает сам один.
Как сметь толкнуть другого на преступление и на жертву? Как сказать другому: иди на свою душевную погибель, ты обязан, иного пути нет? Как посылать на убийство, предписывать его, понуждать к нему?
То, что говорил людям Толстой, - пусть и неверно, и нереально, пусть даже вредно: но это можно говорить другим. А есть слова, на которые никто не имеет ни божеского, ни человеческого права.
…Пусть сердце угрюмое, всеми оставленное,
Со мной молчит.
Я знаю, какое сомненье расплавленное
В тебе горит.
Законы Господние дерзко пытающему
Один ответ:
Черту заповедную преступающему
Возврата нет.
…………….
Нельзя! Ведь душа, неисцельно потерянная,
Умрет в крови.
И - надо! Твердит глубина неизмеренная
Твоей любви.
…………….
В измене обету, никем не развязанному,
Предел скорбей,
И все-таки сделай по слову не сказанному
Иди…
Вот это, навсегда "не сказанное", последнее слово "убей" - с легкомысленной авторитетностью Ильин и твердит на все лады, "всем, всем, всем".
Как деревянным молотком стучит: пресеченье - безжалостность - казнь, безжалостность - понужденье - казнь - казнь - казнь… ты обязан - должен - бери меч - иди - иди…
Но не поймет, почему говорить этого нельзя (и уж без всякого надо), - написавший книгу о насилии. Чтобы понять, - нужно быть "иного духа", того, в котором по-новому открывались для нас вечные ценности.
Вот две неведомые Ильину: первая - Человек (Личность) и вторая - Свобода.
* * *
Возвратимся ко "злу" и борьбе с ним.
Ильин утверждает обязанность каждого бороться со злом по правилам, им начертанным, - вплоть до казни.
Представим себе второго Ильина: он, совершенно так же, утверждает ту же обязанность и те же правила.
Но внутреннего критерия для распознавания зла у них одинаково нет: оба - "не того духа". Поэтому, взгляд на зло у них может не только не совпасть, а даже противопоставиться: первый Ильин будет видеть зло во втором, второй - в первом.
Тогда борьба со злом делается для них борьбой друг с другом.
Подобные во всем, в воле и духе, исповедуя безжалостно те же неотступимые законы, они находятся в равенстве противостояния.
Во что выльется борьба этих двух со злом, т. е. друг с другом? Кто кого победит?
Или, - уточнив и сузив вопрос: кто кого казнит? Первый второго? Второй первого?
Это, в каждый данный момент, будет решаться и преобладанием голой физической силы. Сегодня физическая сила на стороне первого, - или первых, - казнят они; завтра этой силы окажется больше у вторых, - казнены будут первые.
А так как физические силы, при духовно-идейном равенстве противостояния, дело случайное, то никакого результата, кроме перемежающегося успеха, - ряда казней, то одних, то других, - подобная борьба иметь не может.
Круг, из которого нельзя вырваться. Дурная бесконечность.
Ну, а если ошибаются не оба? Если один из противников, действительно, носит в себе зло, и другой попал верно?
Ничто не изменится и в этом случае. Меняет действительность, сводит ее с мертвой точки, разрывает круг - только новый дух. Соприкасаясь с материей, - лишь он дает времени движение (превращает "duree" - в "temps" , по Бергсону).
Борьба даже с действительным злом, но вне духа нового, - бессмысленна, ибо круговращательное взаимоистребление не только не наносит злу ущерба, - оно его умножает.
Если же действия, по духу и смыслу одинаковые, сопровождаются не одинаковыми, а разными словами, - это ли важно?
Так мало значат слова, что легче легкого, например, переделать книгу Ильина "от лица" его противника, любого, только принимающего, конечно, его общую теорию и частные "правила".
* * *
Мы и сами, порою, не подозреваем, какие глубокие произошли в нас перемены. Не в сознании - так в крови; но мы их в себе уже носим.
Разве по-старому звучит теперь "нельзя" (нельзя убить), хотя и было оно в древнем законе? И разве не исполнилось нового трагизма внутреннее повеление "надо", надо преступить, положить душу?
Опять вспоминается мне убийца, что молился на золотой крест в белом утреннем небе. Он знал, что -
Тайна есть великая, запретная:
Солнцу кровь не велено показывать…
Знал и молился не об "удаче", - об этом нельзя молиться, - но чтобы скорее наступило время, когда никому не надо будет поднимать на плечи тот тяжелый крест, который поднял он… ради свободы других.
Ильин произносит много банальных справедливостей о христианстве. Знаю, что он непременно казнил бы этого христианина, с молитвой. Но знаю также, что ему - никакие Ильинские молитвы не нужны.
* * *
Меняемся не только мы, наше внутреннее отношение к жизни, - наш дух: он, по мере своего роста, изменяет и внешние формы жизни, изменяет реальность. Но в ней перемены происходят так медленно, так неуследимо, с таким кажущимся запозданием, что мы то и дело падаем в ошибки: вдруг, упреждая и насилуя время (течение истории по времени), мы начинаем разрушать еще не вполне изжитую в реальности форму. Гораздо хуже другая ошибка: насилие над временем в обратную сторону (Вейнингер называл это, то есть утверждение действительно отошедших в прошлое форм, как живых и настоящих, - безнравственностью). Такая ошибка предполагает слепоту и к внутреннему процессу, слепоту, которой как раз страдает Ильин.
Что касается Толстого - он просто не считался вовсе с провесом истории, а только с процессом своей логики. Взяв
"убийство" в понятии его последней сущности (нельзя), ее и утвердил на все времена, логически спустив нить до отрицания борьбы (даже - с мухами! ).
* * *
Убийство входит во многие формы жизненной борьбы - как возможность.
Как непременность - оно уже выпадает из понятия "борьбы", становится самоцелью и может быть названо максимумом убийства.
Очень характерно, что Ильин не делает различия между убийством-возможностью (в борьбе) и убийством-непремен-ностью (обнаженный максимум). Внутренно разного отношения к ним он не имеет.
Мы увидим это, если остановимся здесь на некоторых конкретных формах борьбы и жизни, - и, прежде всего, на вопросе, близко нашей темы касающемся и остро волнующем современное сознание, - на вопросе о войне.
Ильин и Толстой, оба рассматривают войну с "христианской", - как они говорят, - точки зрения. И оба приходят к совершенно противоположным выводам.
* * *
Коллективное убийство! - говорит Толстой. То, чего "нельзя" - никогда: ни прежде, ни теперь, ни потом. Ибо сказано: любите врагов ваших, не противьтесь злому и т. д.
Ильин, чтобы обосновать свои обратные утверждения, приводит другие тексты. Ведь для него христианство - тоже "закон", немного туманными линиями очерченный, правда. Нажать, крепче определить эти линии, Ильин и стремится, когда подыскивает нужные тексты.
Перелицовка понятий и слов при этом неизбежна. Оттого у Ильина, в широком круге "борьбы со злом", насилие оказывается уж не насилием, грех называется не грехом; а для "врагов" пришлось ему изобрести особую любовь, - "отрицательную", которая узаконяет убийство во всех видах, и даже с молитвой. Впрочем, молитва не обязательна, так как сам разящий "меч" назван "молитвой".
Спор между Ильиным и Толстым бесплоден, безвыходен. Попробуем призвать на помощь третьего современного христианина, но уже действительно причастие которого к христианству и вообще к "новому духу" никем не оспаривается (случай крайне редкий). Приводимые ниже слова из одной его небольшой статьи - есть прямой ответ и Толстому, и, главное, Ильину. Тут же мы найдем кое-что разрешающее и наши сомнения по вопросу о войне.