Надо заметить, что к первым, к писателям, находящимся в процессе внутреннего перерождения, власть все-таки относится с неизменной суровостью. Они уже почувствовали в Р. К. П. - начальство, уже "едят его глазами", надеясь на получение милостишек, - но их не получают. (Кстати, из "резолюции" тоже ничего не получилось, так что и "отклики" были напрасны.) По верному замечанию критика Г. Адамовича, эти писатели, уныло возглашающие "мозг мира в Москве", "большевики творят волю Мирового Духа" и т. д., ухаживают за начальством без всякой надежды на взаимность. Ему нужны или новенькие, от колыбели себе на потребу воспитанные, или настоящие служаки вроде Маяковского и Демьяна Бедного. Но как, без врожденного призвания, совершить столь быстрый и столь полный переход - к лакейству?.. Употребляю это слово не в бранном смысле: согласно с тем же Г. Адамовичем, я нахожу, что служить открыто, без вывертов, как служат Маяковские, гораздо умнее и честнее. Социальный заказ, ода металлистам, ода на смерть Дзержинского, - вот "искусство", нужное соввласти.
И далеко хватает ее тлетворный дух, сердца перерождающий. Пусть группа московских писателей (давших "отклики") признала над собой начальство, вертится, заглядывает ему в глаза, выхваляет произведения какого-нибудь "Пузанова из Воронежа", надеется на милость… Но здешняя-то группа "Верст", в милостях, казалось бы, не нуждающаяся, - не то же самое с ней происходит? Не поносит ли она, словно по приказу, огулом всю эмиграцию, не пытается ли выдавать произведения того же Пузанова из Воронежа за последний крик русского искусства, не посылает и сочувственных улыбок товарищам, с горячей надеждой откликнувшимся на резолюцию Р. К. П.? Да и напечатание "мудрой" резолюции - что это, как не улыбка в сторону самой Р. К. П.?
Многое тут надо отнести насчет заразы. Конечно, заражаются лишь предрасположенные. Почти все участники "Верст" - такие и подобрались. Только главного руководителя и, кажется, создателя журнала, - г. Святополка-Мирско-го - зараза не коснулась: не было в ней нужды. Я говорил выше, что существуют индивидуальности с некоторым органическим дефектом, - в смысле отсутствия известного внутреннего критерия. Есть признаки, что г. Святополк принадлежит к их числу. Эти люди, обыкновенно недальновидные, но своих близких целей, - благодаря тому, что в стремлении к ним ничем не смущаются и ни перед чем не останавливаются, - иногда достигают. Так г. Святополк без примитивного чутья в искусстве, без всяких к нему способностей и, вдобавок, слабо владея русским языком, уже достиг "места" русского критика и редактора "литературного" журнала.
Будем справедливы и точны: г. С. Мирский вовсе не большевик; он и к духу большевизма так же мало имеет отношения, как вообще к "духу", ко всякому: он только учел настоящий момент и воспользовался всем годным: веяньем известной заразы, примитивной тягой к "новенькому" в искусстве, и, попутно, лозунгом, обеспечивающим неприкосновенность.
Из предрасположенных к заразе вышли добрые помощники. Никто не будет отрицать, что в таланте Ремизова и раньше замечалось больше тяготенья к звериному, нежели к человеческому: характерная же черта произведений Цветаевой всегда была какая-то "всезабвенность". В этом всезабвеньи поэтесса и ринулась вперед, по дороге… ведущей куда? Не все ли равно! О таких вещах поэты, в особенности поэтессы, не размышляют.
Мне осталось досказать немногое.
"Версты", каковы они есть, серьезного значения не имеют. Послужить широкому распространению заразы они не могут. Уже потому не могут, что не успеют: за первым же поворотом, - и поворот этот ближе, чем полагает недальновидный г- Мирский, - с великолепной ясностью обнаружится, что версты установлены… не на той дороге. Успеет ли руководитель, блюдя свои интересы, вовремя с нее соскочить? Да о нем не забота; а помощников - очень жаль. Хоть бы скорее очнулись они от забытья и увидели, что дорога - ведет не к России, не к русскому искусству, а как раз в обратную сторону. Ибо что обратнее, противоположнее, дальше друг от друга, нежели подлинная Россия - и ее сегодняшние властители? И можно ли найти Россию, идя… к советам?
К России, к ее искусству, к живому духу ее - идти надо: даже не к ней, - надо идти вместе с ней. А идти вместе с Россией, сегодня, - это значит идти против разрушителей ее тела и души.
МАЛЬЧИКИ И ДЕВОЧКИ
I
Господи! Какая мука, что от беллетриста непременно требуют беллетристики! Помешались на этой самой беллетристике, не знаю, чем и объяснить. Публика, что ли ее требует? Недавно какой-то критик грустно и банально сказал: "Жизнь убила творческую фантазию, литература по преимуществу делается мемуарной".
Очень верная банальность, но зачем, спрашивается, грусть? Много мы фантазировали, хорошо и отдохнуть. Так нет, публика требует "творческой фантазии".
Бывают исторические полосы, времена, когда всякое "искусство" - безвкусие, и художник, поскольку он художник, безмолвствует. (Мы попали в эту полосу, и, на мой взгляд, из нее еще далеко не вышли.) Но в такие времена особенно усердно "творит" бездарность, и потому публика, - которая не имеет понятия о вкусе и безвкусии, - художественного молчания не замечает: ей что, была бы сказка!
Однако и "мемуарная литература" утомительна в большом количестве. Есть вещи громадного интереса, лучше любого романа… но общий поток скучен. А все же это нам нужно: не праздно "вспоминать", пережевывать прошлое, а думать о нем и по-новому, для будущего, осмысливать его.
Неприятны допотопные воспоминания с привкусом: в старые-то времена как было хорошо! Это вздор. Совсем не было хорошо в старые времена, и дряхлое шамканье это ничуть меня не трогает. Если взглянуть на старое не прежним слепым взором, а теперешними прозревшими глазами - то чего-чего там не увидишь!
Я в допотопные времена не пойду, а раз скажу кое-что о русской молодежи предвоенной и военной, какой мне ее пришлось в Петербурге близко наблюдать.
Теперь она уже не молодежь (кто остался в живых); хоть и была в то время самая зеленая, воистину "мальчики и девочки", да ведь столько лет прошло!
Ужасные вещи сказал мне один из этих бывших "мальчиков", чудом спасший жизнь свою и после спасения сделавшийся неузнаваемым, даже возраста неизвестного: еще молодой, а как будто и старый-престарый, древний.
Вот он что сказал:
- Была ошибка вашего поколения, и нашего, и всех вообще поколений, какие там были, - всей европейской культуры: для чего фантастические выдумки и для чего их надо было друг другу втемяшивать, из поколения в поколение передавать? Для чего разные "идеи", какие-то справедливости, права? Люди, мол, плохи… с нашей-то, с выдуманной точки зрения. А реально и просто глядя - ни плохи, ни хороши, только такие, какие на земле уродились, какие были и всегда будут, и какими мы их сейчас видим неслепыми глазами, без идиотских требований. От этих требований - одна мука, притом бесполезная. Большевики содрали со всех одежду, у иных с кожей содрали - разве не мука? А были бы мы заранее голыми, ну и ничего.
- Что вы путаете, - возражаю ему, - так нельзя.
- Не путаю, напротив, распутать хочу. Очень важно сузить круг страданий. Советское, большевистское воспитание - самое, по-моему, подходящее. Чуть какая-нибудь Октябрина или Комтрамвай начали ходить - выкидывай их на улицу, пусть промышляют пищу и устраиваются, как знают. И, главное, ничего не внушать, ни о каких "идеалах" не рассказывать. Небось, кому выжить - сам поймет, что для жизни требуется, выкрутится, отгрызётся. Кого надо - сам загрызет, и не почешется; а его загрызут - оплошал, не на кого пенять. Разве вы не видите, что реальность именно такова; зачем же обманные прикрытия, от которых у нас до сих пор душа кровью плачет? Он помолчал и прибавил:
- У вас готовый суд, конечно: скажете, что это цинизм отчаяния. Все старая точка зрения. Идеалы. Они фактов не изменят…
Возражать на этот цинизм отчаяния не хотелось, да и не легко было. В самом деле, если на минуту в корне переменить точку зрения - разве не согласишься, что без "идеалов" удобнее? И не похожи ли мы все, если нас откровенно раздеть, на говорящих зверей? И не лучше ли нам это смиренно принять и, - как говорит один романист, - "не задаваться на макароны?".
Фу, какой сумасшедший соблазн, однако! Если спасшийся прежний "мальчик" мог дойти до этого, уж не счастливее ли не спасшиеся?..
Я расскажу о том, какие они были, многие из наших мальчиков и девочек, в 1914–1916 годах. Конечно, от близкого грядущего "кровавый отблеск" уже лежал на них. А в них самих - уже таилось зерно разложения.
Но что они понимали? Да и что мы-то понимали тогда?