– Вот как! Да, в таких вещах никогда не угадаешь. Как бы там ни было, у него внешность и манеры настоящего джентльмена. У них ведь родовое имение, не так ли?
– Понятия не имею, – отозвалась Молли.
Последовало недолгое молчание. А потом миссис Гибсон сообщила:
– Знаешь, пожалуй, я попрошу твоего дорогого папу устроить небольшой торжественный обед и пригласить на него мистера Осборна Хэмли. Мне бы хотелось, чтобы здесь он чувствовал себя как дома. У нас ему будет намного веселее после скуки и одиночества Хэмли-холла. Насколько мне известно, его престарелые родители нечасто бывают в обществе?
– На следующей неделе он возвращается в Кембридж, – заметила Молли.
– В самом деле? Что ж, в таком случае мы отложим наш маленький обед до тех пор, пока Синтия не вернется домой. Мне бы хотелось собрать для нее, бедняжки моей дорогой, небольшое общество молодых людей, когда она приедет сюда.
– А когда она приезжает? – осведомилась Молли, которая с неизменным любопытством ожидала возвращения Синтии.
– Ах! Не могу сказать в точности, быть может, на новый год, хотя не исключено, что не ранее Пасхи. Но сначала я должна заново обставить эту гостиную, а потом привести в порядок ее и твою комнаты. Они ведь совершенно одинаковы, только расположены друг напротив друга по коридору.
– Вы собираетесь заново обставить и отделать эту комнату? – переспросила Молли, изумленная бесконечными переделками.
– Да, и твою тоже, дорогая. Поэтому не стоит завидовать.
– Ох, пожалуйста, мама, не надо трогать мою комнату, – сказала Молли, только теперь сообразив, что это означает.
– Да, дорогая! И твоя комната тоже будет непременно обновлена. Небольшая французская кровать, новые обои, красивый коврик, нарядный туалетный столик с зеркалом – и она будет выглядеть совершенно по-другому.
– Но я не хочу, чтобы она выглядела по-другому. Она нравится мне такой, какая есть. Прошу вас, не надо с ней ничего делать.
– Какой вздор ты говоришь, дитя мое! Никогда не слышала ничего глупее! Любая девушка была бы только рада избавиться от мебели, которая годится лишь для чулана.
– Эта мебель принадлежала моей маме до того, как она вышла замуж, – тихо проговорила Молли; ей очень не хотелось прибегать к этому последнему доводу, но она не сомневалась, что он возымеет свое действие.
Миссис Гибсон помолчала немного, прежде чем ответить:
– То, что ты испытываешь подобные чувства, делает тебе честь. Но не кажется ли тебе, что сантименты могут завести слишком далеко? Получается, что мы должны вообще отказаться от новой мебели и довольствоваться изъеденной червями рухлядью. Кроме того, дорогая моя, Холлингфорд наверняка покажется Синтии скучным после яркой и веселой Франции, а я хочу, чтобы первые впечатления, которые сложатся у нее здесь, были самыми благоприятными. Я рассчитываю, что она осядет где-нибудь поблизости, а еще мне хочется, чтобы она приехала в хорошем расположении духа, потому что, между нами говоря, дорогая моя, она отличается некоторым упрямством и своеволием. Только, прошу тебя, не стоит говорить об этом твоему папе.
– Но разве нельзя переделать только комнату Синтии? Пожалуйста, не надо трогать мою спальню.
– Нет конечно! Об этом и речи быть не может. Ты только представь, что станут говорить обо мне люди! Что я балую своего собственного ребенка и пренебрегаю дочерью супруга! Нет, этого я не могу допустить.
– Но ведь об этом необязательно знать кому-либо другому.
– В таком городе, как Холлингфорд, где так любят перемывать косточки соседям? Право же, Молли, ты или очень глупа, или упряма, или же тебе попросту все равно, какие гадости будут говорить обо мне. И все ради твоей эгоистичной фантазии! Нет! В этом вопросе я поступлю так, как считаю нужным. Все должны знать, что я – не обычная приемная мать. Каждый пенни, что я потрачу на Синтию, будет потрачен и на тебя, так что более говорить на эту тему не имеет смысла.
Итак, маленькая кровать Молли, застеленная белым канифасом, ее старомодный комод и прочие дорогие реликвии, оставшиеся со времен девичества ее матери, были приговорены к забвению в чулане. И спустя некоторое время, когда Синтия прибыла домой вместе со своими огромными сундуками, старая мебель, дотоле занимавшая место, которое теперь потребовалось для новых вещей, исчезла с глаз долой.
Все это время досточтимые обитатели поместья Тауэрз отсутствовали; начало зимы по настоянию врачей леди Камнор проводила в Бате, и все члены семейства отправились туда же вместе с нею. В тоскливые дождливые дни миссис Гибсон вспоминала о том, что скучает о "Камнорах", как она стала величать их после того, как обрела более независимое положение в жизни. Это было напоминанием о ее близости к членам семьи, что разительно отличалось от того благоговейного почитания, с коим горожане отзывались о "графе и графине". Время от времени и леди Камнор, и леди Гарриет писали своей дорогой Клэр. Первая обычно давала ей кое-какие поручения, которые было необходимо выполнить в Тауэрз или в городе; никто не мог справиться с ними лучше Клэр, которая так хорошо знала все привычки и вкусы графини. Эти поручения стали причиной появления различных счетов за наем одноконных экипажей и карет в гостинице "Георг". Когда мистер Гибсон указал на это своей супруге, она заверила его, что в случае успешного выполнения пожеланий леди Камнор они получат полагающийся презент – мясо дичи. Впрочем, сие обстоятельство тоже пришлось не по вкусу мистеру Гибсону, однако же он не стал озвучивать свои мысли вслух. А вот письма леди Гарриет были короткими и забавными. Она питала некоторую привязанность к своей прежней гувернантке, что заставляло ее время от времени браться за перо, а после испытывать удовлетворение от выполнения этой отчасти добровольной обязанности. Словом, о доверительном общении речь не шла, но письма эти содержали достаточное количество новостей о семье и городе, к которым примешивалась толика искренней заботы и уважения, что давало Клэр ощущение того, что бывшие ученицы ее не забывают. И любо-дорого было послушать, как миссис Гибсон цитировала пассажи из этих писем и ссылалась на них в разговорах с дамами Холлингфорда! Она уже имела возможность убедиться, какой эффект они производили в Эшкомбе, и в Холлингфорде наблюдалось то же самое. Но ее чрезвычайно озадачивали ласковые послания, адресованные Молли, и вопросы о том, понравился ли обеим мисс Браунинг переданный ею чай. Сначала Молли пришлось объяснить, что к чему, а потом и полностью пересказать все события дня, проведенные в Эшкомб Манор-хаусе, а заодно и поведать о визите леди Гарриет к обеим мисс Браунинг.
– Какая чепуха! – с некоторым раздражением заметила миссис Гибсон. – Леди Гарриет отправилась повидать тебя исключительно ради забавы или от скуки. Она подшутила над обеими мисс Браунинг, а теперь те наверняка отзываются о ней как о своей близкой подруге.
– Не думаю, что она насмехалась над ними. Она вела себя так, словно желала им только добра.
– И ты думаешь, что понимаешь ее лучше меня, а ведь я знакома с нею вот уже пятнадцать лет! Вот что я тебе скажу: она подвергает осмеянию любого, кто не принадлежит к ее кругу. Тебе хотя бы известно, что она всегда называла обеих мисс Браунинг "Несушка" и "Хлопушка"?
– Она пообещала мне, что больше не будет этого делать, – прибегла к последнему доводу Молли.
– Пообещала тебе! Леди Гарриет? Что ты имеешь в виду?
– Всего лишь… она назвала их Несушкой и Хлопушкой… а потом, когда она заговорила о том, чтобы приехать повидать меня у них дома, я попросила ее не приезжать, если она и дальше… собирается насмехаться над ними.
– Однако! Несмотря на свое долгое знакомство с леди Гарриет, я бы никогда не позволила себе подобной дерзости.
– Я вовсе не собиралась дерзить ей, – возразила Молли. – И я не думаю, что леди Гарриет восприняла мои слова как дерзость.
– Ты ничего в этом не понимаешь. Она ни за что не покажет, что у нее на уме.
В этот самый момент в комнату вошел сквайр Хэмли. Это был его первый визит; миссис Гибсон любезно приветствовала его, уже готовясь принимать его извинения, что он так задержался с ним, и уверить его в том, что вполне понимает деловые проблемы, с которыми приходится иметь дело любому землевладельцу, возделывающему собственные угодья. Но никаких извинений не последовало. Он сердечно пожал ей руку, явно полагая это достаточным поздравлением за везение, которое свалилось на нее, когда она заполучила такой приз, как его друг Гибсон, но ни словом не обмолвился о своем небрежении долгом и манерами. Молли, которая к этому времени уже успела хорошенько изучить выражение тех немногих чувств, что можно было прочесть на его лице, поняла, что случилось нечто плохое и что он очень обеспокоен. Сквайр вполуха слушал щебетание миссис Гибсон, которая завела с ним оживленную беседу, стремясь произвести благоприятное впечатление на отца симпатичного молодого человека, который, помимо несомненных личных достоинств, должен был еще и унаследовать поместье. Затем он повернулся к Молли и, понизив голос, словно не хотел, чтобы его слышала миссис Гибсон, сказал: