Глава пятая
- Вы прислоняетесь к стариннейшему древу, - произнес Эгремонт, с беззаботным видом подходя к незнакомцу, который безо всякого удивления взглянул на него снизу вверх и ответил:
- Говорят, под его ветвями нашли приют монахи, которые прибыли в эту долину, чтобы построить монастырь. Оно было их домом, пока они, заручившись мастерством и усердием, не возвели из окрестного камня и дерева стены аббатства. А потом этих людей взяли да и выставили прочь… И вот чем это обернулось. Бедные, бедные люди!
- Едва ли они лишились бы своего пристанища, если бы действительно заслуживали его, - сказал Эгремонт.
- Они были богаты. А я-то думал, что нищета является преступлением, - просто ответил незнакомец.
- Но они были повинны и в других злодействах.
- Возможно; мы, люди, очень слабы. Однако история монастыря была написана врагами монахов. Их осудили безо всякого разбирательства! Сколько же раз простой народ поднимался на их защиту! Да и монастырскую собственность поделили между собой те, по чьим доносам ее конфисковали.
- Во всяком случае, это была конфискация, которая дала жизнь местной общине, - заметил Эгремонт. - Земля теперь в руках работящих людей, а не бездельников.
- Бездельник - это тот, кто не трудится, - возразил незнакомец, - и мне всё равно, в рясе он или в короне. Кто-то, полагаю, должен владеть землей; хоть мне и доводилось слышать разговоры о том, что такое единоличное господство вовсе не обязательно; впрочем, как бы то ни было, я не из тех, кто станет возражать против лендлорда, окажись он благородным человеком. Никто не отрицает, что монахи были выгодными хозяевами: за аренду они брали мало, а ведь в те времена сама сдача земли внаем была редкостью. Да и арендаторы могли платить раньше срока, так что монахи были обладателями и духовных, и материальных ценностей. Тогда, сэр, не перевелись еще йомены; да и страна не делилась на два класса, господ и рабов, - существовал какой-то спасительный островок между роскошью и нищетой. Тогда довольство было для англичан обыкновением, а не простым словом на их языке.
"Вы прислоняетесь к стариннейшему древу", - произнес Эгремонт.
- Вы и правда считаете, что монахи были уступчивей, чем нынешние владельцы? - полюбопытствовал Эгремонт.
- Даже если история этого не признаёт, человеческую натуру не обманешь. Монахи не могли обладать частной собственностью, не могли копить деньги, не могли оставить наследство. Они жили, получали и тратили сообща. К тому же всем владел монастырь, а уж он точно не мог умереть или разориться. Над фермером тогда стоял бессмертный лендлорд - не жестокий надзиратель, не прижимистый кредитор, не копотливый судебный распорядитель; во всём была определенность: имению не грозила смена владельцев, дубы не трепетали перед топором расточительного наследника. Мы в Англии и по сей день страсть как гордимся древними родами, хотя, Бог свидетель, теперь они редко встречаются. И всё же недаром в народе говорят: "Под дедом его ходили, под отцом ходили - неужели под ним не походим?" - знают, что хозяин выгодный. Настоятель всегда был один и тот же. Короче говоря, монастырь в каждом округе был убежищем для всех, кто нуждался в помощи, наставлении и защите, сообществом людей, у которых не было своих забот, но была мудрость, чтобы руководить неопытными, богатство, чтобы облегчать страдания, а нередко и власть, чтобы защищать угнетенных.
- Вы горячий поборник их дела! - Эгремонт был тронут.
- Это и мое дело тоже: они были такие же сыны народа, как и я сам.
- А я-то думал, что монастырь - это своего рода прибежище для младших отпрысков аристократических родов, - сказал Эгремонт.
- Вместо положенного пансиона, - улыбнулся в ответ незнакомец, хотя и не без горечи. - Ну, если мы и впрямь не можем обойтись без аристократии, то пусть уж тогда ее младшие отпрыски будут монахами и монахинями, а не полковниками без армии или управляющими королевских дворцов, существующих лишь на бумаге. Да и подумайте: какое облегчение для министра, когда о безземельных аристократах так горячо пекутся! Ему бы не пришлось, подобно министрам былых времен, доверять государственные дела заведомо некомпетентным лицам, отдавать командование походами генералам, которые и на позициях-то не бывали, назначать губернаторами колоний тех, кто даже собой не владеет, а послами - разоренных денди либо отставных фаворитов. Да, это правда, многие монахи и монахини были благородного происхождения. Так почему бы и нет? Аристократы внесли свою лепту, не более того. Монастыри приносили им пользу, как и всем прочим классам; только вот список рукоположенных аббатов, которые подверглись гонениям, показывает, что большинство настоятелей вышли из простого народа.
- Знаете, взгляды на этот счет могут расходиться, - сказал Эгремонт, - но сомнению не подлежит одно: монахи были великими архитекторами.
- А-а! То-то и оно, - произнес незнакомец, не скрывая горечи, - если бы мир только знал, чего он лишился! Уверен, большинство людей не имеет даже смутного представления о том, как выглядела Англия до ликвидации монастырей - и как изменилась после. Да будет вам известно, сэр, в одних только Англии и Уэльсе было немало богоугодных учреждений разного масштаба: монастырей, поминальных часовен, молитвенных домов и крупных больниц - всего более трех тысяч; вид их неизменно радовал глаз, многие и вовсе обладали исключительной красотой. В каждом графстве насчитывалось по меньшей мере двадцать обителей, подобных этой, а в нашем обширном краю так и вдвое больше; постройки, своим размахом, величием и красотой не уступавшие ни вашему Бельвуару, ни вашему Чатсуорту, ни вашим Уэнтворту и Стоу. Только подумайте, как изменили бы облик нашего графства тридцать, а то и сорок Чатсуортов, владельцы которых никогда бы не покидали родных стен. В наше время хватает жалоб на вечно отсутствующих хозяев. Монахи никогда никуда не отлучались. Свою прибыль они расходовали среди тех же людей, чей труд служил им источником дохода. А еще эти святые люди возводили здания, разбивали сады - и каждое их творение создавалось ради потомков: у них были не церкви, а соборы; не школы - колледжи; в их поместьях и библиотеках хранились грамоты со всего королевства; они устраивали фермы и водоемы, разводили леса и сады - и всё это с таким размахом и вдохновением, каких теперь и в помине нет; с ними это место стало прекрасным, и народ гордился родными краями.
- И всё же, если монахи были благодетелями народа, почему же люди не встали на их защиту?
- Встали, да только поздно. Сотню лет воевали они, но воевали против частной собственности - и потерпели поражение. Пока существовали монастыри, притесняемый люд мог укрыться за их стенами. Только всё это в прошлом, - сказал незнакомец, - теперь путешественники приезжают, чтобы поглазеть на эти развалины, и почитают себя великими мудрецами, разглагольствуя о беспощадности времени. Но эти руины - плоды насилия, а не времени. Их матерью была война, гражданская война, и самая бесчеловечная из гражданских войн, ибо велась она против безропотных монахов. Монастыри брали штурмом, крушили стены осадными орудиями, грабили, опустошали, взрывали, обложив бочонками с порохом; следы разрушений можно наблюдать и поныне - вон они, на новой башне. Такого разбоя не было никогда. Целое столетие вся страна выглядела так, будто по землям ее прошел беспощадный враг, хуже, чем после Нормандского завоевания; и по сей день Англия не избавилась от следов разорения. Не знаю, помогут ли работные дома устранить их. В конце концов, хоть что-то начали строить для народа. И вот после этого эксперимента, длившегося без малого три сотни лет, ваши тюрьмы полны, а бездумный механический труд на ваших фабриках, который вы дали нам взамен монастырей, изрядно уступает им в добродетели.
- Вы оплакиваете старую веру, - с уважением произнес Эгремонт.
- Я не считаю это вопросом веры, - возразил незнакомец. - Насколько я понимаю, дело тут не в религиозных воззрениях, а в правах; пожалуй, это вопрос частного права и общественного счастья. Вы изменили воззрения епископов, могли бы так же поступить и с аббатами, если бы нужда в том возникла, - но вы не вольны отбирать у людей собственность, тем более если под их руководством она сделалась главным источником благоденствия общины.
- Если говорить об общине, - произнес голос, не принадлежавший ни Эгремонту, ни его собеседнику, - то вместе с монастырями исчез единственный род подобных взаимоотношений, когда-либо существовавший у нас в Англии. В Англии нет общины; есть лишь общественная масса, и живет эта масса в таких условиях, которые способствуют скорее обособлению друг от друга, чем объединению.