Девушки понравились Минеевне. У кареглазой, чернявой худышки коса до пояса, а у ее подружки серые волосы закручены на затылке в клубок, личико кругленькое.
Пока Минеевна возилась у сундука, чернявая девушка спросила:
- У вас, кажется, Бачельников живет, чертежник?
- Саня-то? Здесь проживает, вон за стенкой. А тебе что, повидаться с ним хочется?
- Я просто так спросила. Он с моим папой у архитектора служит.
- Не знаю, милая, будет ли служить. С утра унесся к воинскому и до сей поры нет. Забрили, поди, головушку. Жаль парня. Худого слова от него не слыхивала. А ты, случайно, не зазноба ли Санина?
- Ой, что вы, бабушка! Ученицы мы. В любви не разбираемся.
- Так я и поверила вам, - покосилась Минеевна на сборщиц. - Еще как, поди, разбираетесь. Нате-ка вот платье, еще крепонькое. Это - юбка, тоже можно носить. Кофта - всего раза два надевана. Бог с ней. Плат - стара для него я. Простынка залатанная, но стиранная. Полотенчико.
Девушки все уложили, поблагодарили щедрую старуху.
- Как хоть звать-то вас, красавицы?
- Меня - Катей, а ее - Женей.
А Санька в это время был на медицинском осмотре. Врач предложил белобилетнику раздеться до пояса. Приложил ухо с деревянной трубочкой к груди, потом - к спине, придавил металлической лопаткой язык и потребовал сказать "а". Спросил, не болел ли Санька стыдной болезнью, и, скользнув оценивающим взглядом по его фигуре, изрек: годен.
Новобранцу дали на сборы два дня. Он в тот же день получил расчет, попрощался с коллегами. По пути зашел в гастрономический за вином, купил два фунта колбасных обрезков. Сбегал еще в змиевский трактир за пивом. Накрыл свой стол чистой скатеркой и поставил в центре графинчик с водочкой, бутылку рябиновой. На тарелку высыпал из кулька обрезки колбасы и ветчины, открыл консервы, нашел в тумбочке горчицу, очистил луковицу, нарезал хлеба. Бутылки с пивом на опохмелку он спрятал в углу за кроватью.
- Недурственно, - оглядывая стол, произнес Санька и постучал в заборку. - Минеевна! Зайди-ка на минутку!
Старуха показалась в дверях.
- Батюшки! - всплеснула она руками. - На столе-то у тебя, как на свадебном!
- Да ты входи, Минеевна, - потащил Санька за рукав упиравшуюся хозяйку. - Рюмочку только. Сама понимаешь, отказываться нельзя.
- Что ты, что ты? - попятилась Минеевна. - В церковь я собралась. В монастырь к Трифону схожу, о здравии твоем божьему угоднику помолюсь. А ты не начальника ли своего ожидаешь? Дочка его давеча здесь была.
- Кто? Катя? - чуть ли не вскричал Санька загоревшись.
- Катей назвалась. С подругой приходила. Вещи для беженцев собирает. О тебе спрашивала. Обе - хохотушки. Парня на войну забирают, а им - хаханьки.
Санька закрыл за хозяйкой дверь, налил водки, выпил, морщась, поддел вилкой ломтик ветчины и заел горечь. Намазав кружок колбасы горчицей, он повторил. Отдышавшись, пробормотал:
- Гм? Ей-богу, недурственно.
После непродолжительных пауз, заполненных едой, Санька попробовал и коньяку, и рябиновки.
- Ну-ка, каков ты у меня? Дай-ка я посмотрю на рекрута! - он взял с тумбочки зеркало и стал разглядывать свою покрасневшую физиономию, подмигнул себе, скорчил рожу и крикнул: - Смии-рно!.. А, в общем, мне жаль тебя, дурака… и давай выпьем!
Потом он сидел на кровати, курил и думал, какой из него получится солдат. "В школу прапорщиков не направят. Образование недостаточное. Рядовым в пехоту затолкают: ать-два, ать-два! Перед унтером вытягиваться в струнку придется". Он зажег новую папиросу, вспомнил о Кате, пожалел, что она не замечала его, за все время ни разу не осталась с ним наедине. "Мне на фронт ехать, а ей, вот уж действительно, хаханьки. Эх, Санька, Санька! Никому ты, сирота, не нужен…"
В окно кто-то постучал. Вышел узнать - кто это?
- Толцыте - и отверзется. Ищите - и обрящете, - сказал Тихон Меркурьевич, входя в сенцы. - Не уснуть мне сегодня, Саша. Понимаю, каково тебе. Вот изловчился удрать из-под самого носа супруги. Разделить твое одиночество прибежал.
- Спасибо, Тихон Меркурьевич! Садитесь, садитесь! Чего вам в рюмочку? Шустовского или рябиновой?
- Водочки, Саша, только водочки. А себе?
- Я уже попробовал. Кушайте.
- Ну, коли так, твое здоровье… Не унывай, брат, - Тихон Меркурьевич выпил, крякнул, ткнул вилкой в обрезки. Опрокинул вторую. - Хороша, собака! - отозвался он о водке и дальше распоряжался графинчиком уже по-хозяйски.
Санька дымил папироской, смотрел на саврасовскую картину и думал: "Грачи прилетели? А мне послезавтра улетать".
Тихон Меркурьевич поставил перед Санькой рюмку.
- Не скисай, друг. Прими беленькой. Всю грусть-тоску сшибет.
Смеркалось. Керосина в лампе было на донышке. Нашелся огарок. Санька занавесил окно "Вятской речью" и чиркнул спичкой. Комната осветилась бледными дрожащими лучами. В углах зашевелились тени. Санька оперся локтями о стол.
- Все думаю, думаю, Тихон Меркурьевич, как это я, чертежник, воевать буду? Палить из ружья, колоть штыком живых людей. Не могу вообразить.
- Чудак ты. Они же не просто люди, а враги, звери. Читал в газетах, как они разрушают города, насильничают? Поневоле придется стрелять и штыком…
- Не смогу, Тихон Меркурьевич, - убежденно заявил Санька. - Я себя хорошо знаю. Ни разу за всю жизнь никого не ударил. Недавно в кухне наступил на усатого черного таракана, и то противно вспомнить. А тут ведь люди, пущай немцы, австрияки, турки ли в красных фесках… А на черта мне винтовку да еще со штыком? А попробуй сказать, объяснить - признают изменником и к стенке.
Тихон Меркурьевич коснулся ладонью его плеча.
- Не фантазируй, Саша. Тебя в маршевую роту не пошлют. Не подходишь. Ты - белобилетник и все-таки интеллигент. Да. Назначат тебя в канцелярию либо в каптенармусы. Вот и воюй, как писарь, или распоряжайся солдатской амуницией.
- А вы, пожалуй, верно говорите, - просиял Санька. - Я как-никак городское окончил. По чистописанию - одни пятерки получал.
Бачельников потянулся к коньяку, чокнулся с гостем, высосал из рюмки обжигающую жидкость и выпрямился:
- Песня у меня из сердца просится, Тихон Меркурьевич!
Он откинул движением головы со лба волосы, запел:
Посыледний, аэ, нонешный дене-оче-эк
Гуляю-у с вами я, друзья,
А завтра рано, чуть светоооче-эк
Запла-ачет вся-а…
Закашлялся, оборвал песню, придавил пальцем непрошенную слезу, спускавшуюся по щеке.
Взгрустнулось и Тихону Меркурьевичу.
- Не нагоняй тоску, Саша, давай какую повеселей.
Саша подумал и мягким, задушевным голосом затянул:
Ах ты, но-о-чеэнь-ка,
Ночка те-о-мна-а-я,
Ночка те-о-о-о-мна-а-я,
Да ночь осе-э-э-э-э-э-э-э-э-э-энь-няя-а!..
Тихон Меркурьевич взял было рюмку, но отставил и опустил голову. А Саша, закрыв глаза, не стесняясь, что слезы сами лезут из-под ресниц, в песне спрашивал:
С кем я ноченьку,
С кем осеннюю,
С кем тоскливую
Коротать буду?
Нет ни батюшки,
Нет ни матушки,
Только есть один
Мил-сердечный друг.
Только есть один
Мил-сердечный друг,
Да и тот уйдет,
От тоски сбежит…
Тихон Меркурьевич заерзал на стуле, еще дальше отставил рюмку и, кряхтя, поднялся:
- Хороша песня, да мне пора к своим пенатам. Извини, брат. Достанется мне от Маринушки.
Бачельников вышел провожать гостя. У репинской колбасной попался пустой извозчик. Не рядясь, сели. В пути Тихон Меркурьевич всхрапнул.
Марина Сергеевна едва кивнула на приветствие Бачельникова. Сузив глаза, она осуждающе взглянула на мужа и повернулась к Саше. Он объяснил, по какому поводу выпили. Ей, видимо, стало неловко за свою строгость. Сразу подобревшая, она поблагодарила Бачельникова за то, что доставил муженька, и пожелала счастливого пути и возвращения живым и здоровым.
Тихон Меркурьевич, ни слова не сказав жене, скрылся в комнатушке.
Бачельников на минуту задержался в темном коридоре, надеясь увидеть Катю. Он слышал ее голос из большой комнаты, но у него не хватило решимости сделать до прикрытой двери три шага. Вздохнул, еще раз извинился и вышел на улицу. Постоял у ворот. Сунул в рот папиросу и, ища по карманам спички, побрел на свою Кикиморку коротать с самим собой ночку темную, ночь осеннюю.
Ох, Митя! Ах, Колька!
Колька часто думал о Мите, вспоминал потерявшегося где-то Печенега. "Ну, Митя пока в своей Юме, но где Печенег? Что с ним - широкодушным, рукастым грузчиком?"
И вот, наконец, письмо:
"Здравствуй, Николай!
У меня стало привычкой исповедоваться перед тобой, а не перед отцом Клавдием.
И вот сегодня такое у меня настроение: хочу душу излить и во грехах покаяться.