Пели в моей душе птицы до того дня, пока не объявился в нашем селе новый писарь - холостой, с масляными зенками, в скрипучих сапожках и с тросточкой. Он в первый же день пронюхал о Валентине Ивановне и после обедни, весь лоснящийся, нанес визит в поповский дом. Нахальный писаришка, из-за какого-то тайного изъяна околачивающийся в тылу, почувствовал здесь себя на безмужичье козырным тузом. Он и не думал скрывать свои симпатии к Валентине Ивановне. Краснобай и хохотун, кажется, понравился попадье, не знаю - как попу. Валентина Ивановна к расточаемым любезностям отнеслась с вежливым равнодушием. Недоступность и скромность девушки еще больше разожгли писаря. Он окончательно обнаглел, настаивая на свидании не при посторонних. Валентина Ивановна стала реже показываться на улице, а в отсутствие дяди запиралась в комнате, ссылаясь на нездоровье. Если б знал ты, что творилось со мной. Тогда я и написал стихи и отправил их Валентине Ивановне.
Почему всегда у лады дивной,
не пойму я, очи смотрят вниз?
И кричу я - Валя, Валентина!
Распахни ресницы! Улыбнись!Погасил наш поп в кадиле ладан
и уже к лесным чертям летит.
Мутным Кирибеевича взглядом
писарь всюду за тобой следит.Повторится все, как в песне было.
Гусляры про нас троих споют.
Отпрыска Малютина я силой
кулака спать уложу в бою!И, как тот Калашников, без шапки,
затаив в глазах немую грусть,
одинокий по ступенькам шатким
на помост дощатый поднимусь.Поднимусь без пояса. Как грешник,
поклонюсь тебе в последний раз.
Посмотрю на кровли, на скворешни…
И прижмется в этот смертный часк вышитому вороту рубахи
тяжкое железо топора.
И засыплют голову на плахе
снегом молодые тополя.Не прошло и двух дней, как в дверях моего учреждения появилась она. В комнате, кроме нас, никого. Я оторопел. Валентина Ивановна прямо ко мне. "Сегодня, говорит, как смеркнется, жду у себя. Идти непременно через огород, чтобы ни злой, ни добрый глаз не заметил". Не успел я рта раскрыть - она исчезла, даже дверью не стукнула.
В сумерках вышел за околицу, перелез через изгородь в поповский огород, прислушался. Одни листики на березке шушукаются да редкие звезды перемигиваются. Добрался до задней калитки, толкнул легонько чуть прикрытую дверцу и шагнул в потемки двора. Валентина Ивановна ждала. "Простите меня, не осуждайте! - шепотом сказала она. - Я знаю, что нехорошо поступила, позвав вас сюда… Ответьте мне: стихи о Кирибеевиче ваши? Вы написали их?"
- Да! говорю. - От первого до последнего слова мои. Мне близок Лермонтов. Люблю его "Песню про купца Калашникова". За именами в моем стихотворении знакомые нам люди. Я хотел сказать правду, только правду.
- Я поняла вас, - услышал я совсем близко ее горячий шепот. - Я вам верю. Хорошо, что вы не выдуманный мною, а живой. И в то же время мне боязно, что вы не выдуманный. Вас могут взять на войну. Лучше бы Кирибеевича…
Признание и эта темень - придали мне смелости. Я погладил Валину руку и растерялся, чувствуя, что не я ее, а она меня торопливо, суматошно целует…
О дальнейшем не пишу. Наверное, тебе надоело читать об одном и том же. Да ты пожалуй, и не поймешь меня.
Митя".
Колька обиделся на Дудникова за слова: "не пишу", "надоело", "не поймешь". Однако Митино письмо не оставил без ответа.
"Ох, Митя, забубенная головушка!
А дальше что? Дальше-то что же? Ведь на самом захватывающем месте ты оборвал, как бывает в кинематографе. Я свищу по-луковицки в два пальца, громыхаю каблуками. Не смей больше скрипеть смычком на моих нервах! Я не скрипка, а твой друг.
Счастливая встреча на поповском дворе была еще летом, когда на огороде зеленела дремучая картофельная ботва, а теперь что? Какие события в твоей жизни произошли за последние полгода? Каково поведение резвого писаря? Не состоялось ли у вас еще дуэли на берету Юмы? Извини за шутку, но меня бесят твои недомолвки. Не из праздного любопытства я наставил вопросительных знаков. Отлично понимаю тебя, и поверь, пойму.
Почему-то кажется, что мне очень не везет. Встречаюсь я с одной девушкой, ты догадываешься - с кем. Но горькое у меня чувство: мне кажется, что она не принимает меня всерьез, что ей просто приятно, когда она кому-то нравится - только и всего. Следую твоему примеру и ставлю точку.
Твой Колька".
Бродит призрак по Европе
Здание мужской гимназии взяли под казарму. Теперь всю ночь в окнах был свет. На дворе толпились солдаты.
Директор предоставил залу и гостиную своей казенной квартиры для занятий с выпускниками. Уроки с семиклассниками проводились в квартире инспектора.
Семь учеников-старшеклассников, в их числе Федос, пожелали сдать экзамены досрочно, чтобы поступить в военное училище.
"Годы выходят, - думал Федос, - все равно летом или осенью мобилизуют".
Директор и учителя поступок семерки гимназистов поняли по-своему. Они для себя отметили, что, несомненно, благодаря их педагогическому влиянию, решились на патриотический шаг эти смелые мальчики.
Патриоты стали героями дня. Директор прикрепил к ним специальных консультантов для помощи в подготовке к экзаменам.
Федос удивился, когда на второй консультации он увидел Игоря Кошменского.
Так же, как на обычных уроках, тот сидел с небрежно-скучающим видом, рассматривая свои хорошо ухоженные ногти.
На переменке Игоря окружили друзья и почитатели. Они восторженно хвалили его за патриотический поступок.
Федос подошел и услышал, как Игорь ответил на восторженное восклицание друзей:
- Патриотизм? Да, конечно… Однако в этом слове я различаю два смысла. Первый, примитивный - это желание быстрей попасть на фронт и пролить свою кровь за Россию. А второй, главный, - он приподнял бровь, подумал. - Как бы вам объяснить поточнее? Видите ли, родина находится накануне больших потрясений, огромных перемен. Будет смута неграмотных, по-азиатски диких толп. В этой смуте может погибнуть все: и культура, и промышленность - вся Россия. А может родиться Россия новая, государство с таким укладом, как, скажем, Англия или Франция. И вот нужны образованные люди, которые смогли бы руководить стихией. Образованный промышленник нужен… Вот я и тороплюсь.
Конкордийцы по-разному отнеслись к решению Федоса. Говорили, что Федос хочет избежать солдатской лямки.
Аркаша, не без намека, процитировал однажды из Дениса Давыдова:
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарский,
С вами век мне золотой!
Колька защищал Федоса:
- Не наговаривай лишнего. Федос будет хорошим офицером. Уж он-то не станет тянуть из солдат жилы и лупить по морде, да и другим не позволит. Жаль, что теперь, когда у него начнется горячая пора, нам неудобно собираться в его квартире.
- Почему неудобно? Квартира большая. Мы ему не помешаем, - возразил Аркаша. - Да и сходимся мы не часто, притом - по вечерам.
В горячке учебных дел Федос не забыл о просьбе Щепина. Постепенно пересмотрел в шкафах всю литературу. Книг, названных Щепиным, ему не попалось.
Видя, что Федос что-то старательно ищет в книжных шкафах, мачеха вспомнила, что лет десять назад или больше отец Федоса какой-то книжный "хлам" в подвале, в ларе запер.
Федоса заинтересовал спрятанный под замком "хлам". Как-то Колька и Вечка пришли к Федосу. Взяв фонарь и связку ключей, они спустились в подвал.
Огромный ларь, заставленный сверху разными банками, горшками, бутылками, стоял в углу. На железной накладке висел проржавевший замок. Помучившись с разными ключами, Федос хотел было сломать замок:
- К черту! Сейчас притащу лом.
- Ну, зачем ломать? - остановил его Вечка. - Дай-ка сюда! - он выбрал из связки один ключ, сунул в отверстие замка: - Подпилочек какой-то бы… Найдется подпилок в доме?.. Хитрая механика. Но мы хитрее.
Вечка повернул ключик, потом взял напильник и стал ширкать по бородке. Через несколько минут замок открылся.
Ларь был доверху набит комплектами журналов: "Образование", "Вестник жизни", "Современный мир", пачками пожелтевших газет: "Эхо", "Новая жизнь", "Светоч", "Вперед"; книгами, брошюрами по философии, истории и политической экономии: Спиноза, Руссо, Вольтер, Герцен, Добролюбов, Чернышевский, Писарев… Среди книг оказалась и "Утопия" Томаса Мора.
Из толстой книги Михайловского выскользнула брошюрка.
Это был "Манифест Коммунистической партии", переведенный на русский язык Погге.
О находке в подвале скоро узнали друзья.
Никогда у Федоса не было так шумно, как в этот рождественский вечер. Пришел и Щепин, уволенный по случаю праздника на целые сутки. Горела люстра. Всем стало как-то по-детски весело при виде елки, украшенной серебряными снежинками и пестрыми игрушками из бумаги и картона. Женю потянуло к роялю. Она взяла аккорд, но тут же стеснительно спряталась за громадный фикус.
Девушки силком посадили ее за рояль:
- Не упирайся! Ну? Хотя бы "Чижика" одним пальчиком, - попросила Катя.
Подошел Аркаша и осторожно закрыл клавиатуру:
- Потом… Потом поиграем и потанцуем, а сейчас послушайте-ка Щепина.
Щепин сел поближе к лампе и, когда собравшиеся, немного удивленные предложением Аркаши, притихли, положил на стол тоненькую помятую брошюру, бережно разгладил и откашлялся:
- Прошу внимания… "Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма…", - начал он четко, негромко читать.