Не знал я тогда, в какой счастливый час свела меня судьба с этой женщиной. Заторопился я, побежал… и долго не видел ее. И как жалел потом, как жалел!.. Но не будем и здесь торопливы, продолжим рассказ по порядку…
Тогда же, в Каховке, мне вдруг открылось, что среди войск 13-й армии был еще какой-то Орлик.
В событиях, происшедших под Каховкой и потом у Перекопа, видную роль сыграла Латышская стрелковая дивизия, и когда мне сказали, что в Каховке проживает человек, по имени Вольдемар Ушатский, старый ветеран этой дивизии, то я тут же постарался встретиться с ним. Это оказался рослый, еще стройный мужчина, хотя было ему уже за семьдесят. Пришел он ко мне в гостиницу с охотой и как стал рассказывать, - я едва успевал записывать. С Латышской дивизией Ушатский, сам латыш, прошел весь ее боевой путь. В ту пору, когда эта дивизия входила в Правобережную группу Эйдемана, мой собеседник командовал эскадроном конной разведки и был еще совсем молоденьким краскомом.
- Однажды, - рассказывал Ушатский, - мой эскадрон ехал по Каховке. Смотрим, у дороги стоит паренек лет пятнадцати, одет плохо, одна рвань на худеньком теле. Только мы приблизились, он бросился чуть ли не под ноги моей лошади:
"Дядя командир, возьмите меня воевать!"
"А ты кто такой, откуда?" - спрашиваю.
Весь эскадрон остановился и слушает мой разговор с пареньком. А тот рассказывает:
"Отца у меня беляки убили, а мамка бедует, с голоду иссохла, хоть пропадай".
Тут бойцы мои в один голос:
"Возьмем в эскадрон!"
Взяли. Оказался смелый, боевой, и прозвали его Орликом. Не раз он ходил в разведку. Оборванный, с торбой на плече, его белые не задерживали.
Выслушав рассказ Ушатского, я спросил, а какова же судьба Орлика.
Мой собеседник только пожал плечами. Судьба того подростка ему была неизвестна. На войне часто бывает: возникнет рядом с тобою чье-то лицо, некоторое время оно у тебя на глазах и вдруг пропадает. Одних запоминаешь, других нет. Война - ведь это калейдоскоп судеб.
Но рассказ об Орлике - это лишь малая часть того, что я узнал от Ушатского. Рассказывал он степенно, неторопливо. Многое знал и помнил.
Он точно мог перечислить, какие дивизии были в 13-й армии и, в частности, в ее Правобережной группе. Знал состав дивизий и кто были их командиры и комиссары. О своей Латышской дивизии он рассказывал увлеченно, с живыми искорками в глазах.
С гордостью говорил мне Ушатский, что разгром Врангеля начался здесь, в Каховке. Да, да, здесь! Каховка была, можно сказать, важнейшим этапом на пути к Перекопу, где все завершилось.
Я спросил:
- Чей же это был план - начать все со штурма Каховки?
- Чей? Гм! - пожал плечами мой собеседник. - Я думаю, такой план не мог тогда родиться без участия самых высших инстанций партии и нашего военного командования. Знаете, это был такой тонко и точно продуманный ход, какой мог бы сделать только самый дальновидный стратег. Уверен, что Ленин и Политбюро хорошо знали этот план, иначе не могло быть.
Я подвел итог:
- Итак, все началось с Каховки?
Ушатский счел нужным уточнить:
- Не все. Я ведь сказал: первый этап. Чтобы двинуться к Перекопу и разгромить Врангеля в захваченной им Таврии, нам нужен был плацдарм на левом берегу Днепра. Им и стала Каховка. Вы поняли меня?
Мой собеседник очень заботился, чтобы я правильно все воспринял, и часто поправлял меня, даже если речь шла о чем-то малосущественном. Когда же речь заходила об особенно важном, он поднимал палец, и я уже знал: палец не опустится, пока старый ветеран не убедится, что я должным образом все усвоил. Милый, милый человек! Как трогала его забота!
Вот он поднял палец и заговорил о том, как много сделала Москва, чтобы обеспечить успех штурма Каховки и развить его в дальнейшем:
- Вы обратите внимание - наш фронт получил немалые подкрепления. И пехоту нам дали, и артиллерию, и аэропланы, какие были, а потом и конницу Буденного. Все лучшее отдали нам!..
Слушая Ушатского, я мысленно представлял себе Москву 1920 года, Кремль… Отовсюду летят сюда, в Политбюро, в Главный штаб Красной Армии, лично Ленину, депеши о положении на фронтах, просьбы о помощи: дайте людей, оружие, хлеб, сапоги. А еще смертельно опасен польский фронт - Антанта уже помогла Пилсудскому оправиться и начать контратаки. Не освобожден еще Дальний Восток - там хозяйничают японцы, американцы и остатки тех же белогвардейских войск. В Средней Азии еще не сложили оружие контрреволюционные войска эмира Бухарского, и борьбой с ними занят один из лучших военачальников Красной Армии Михаил Фрунзе. Не затихают стычки с бандами Махно и Петлюры на Украине. А голод и разруха в стране дошли почти до предела. И все же… Все же надо помочь. Всем фронтам помочь, любой ценой!
Но вот Ушатский перестал говорить о Москве, опустил на минуту палец, а затем прозвучало еще одно "но", опять он поднял палец и, словно желая меня от чего-то предостеречь, веско проговорил:
- Но, знаете, тут надо учесть и то, что и Антанта не дремала и делала все, чтобы усилить Врангеля, помешать нам. Борьба была трудной, это вы, пожалуйста, тоже учтите!
Я признательно кивал:
- Ну конечно. А скажите, Вольдемар Янович, как вы оцениваете силы противника, противостоявшего вам здесь перед штурмом Каховки?
- Силы эти, я считаю, были значительные. Наша разведка хорошо поработала перед штурмом, и нам было известно, что против нас на левом берегу в корпусе Слащева не менее трех с половиной тысяч штыков и две тысячи сабель при сорока четырех орудиях. У нас же, видите ли, численно было больше. У нас было свыше четырнадцати тысяч штыков и шестьсот сабель при подавляющем перевесе артиллерии. Но, видите ли, Врангель принял свои контрмеры и перебросил на наше направление целый конный корпус Барбовича, а это сразу изменило картину. У Барбовича, как оказалось, пять тысяч сабель!
Я понимал, что Ушатский приводит эти данные из книг, тогда он не мог все это знать.
- Не поехать ли нам с вами на те места, где развернулись бои? - предложил я Ушатскому.
Он охотно согласился, и мы поехали.
4
Тревожные вести. - Взгляд на роль народной интеллигенции в революции. - Новый поворот в судьбе Орлика. - Что произошло в Бериславе. - Разговор в штабе, политотделе и в пристанционном садике. - Чем наградили Орлика и что подарили Кате. - Кем ни быть, но быть честной.
А из Москвы, из штаба главкома Каменева, из штаба Юго-Западного фронта (Егоров то и дело появлялся на прямом проводе) все настойчивее торопили Эйдемана и нового командарма 13-й армии Уборевича - скорее действуйте, условленный день перехода в наступление на вашем фронте близок, и никакие черти-дьяволы не должны тут помешать.
Из-под Орехова и Александровска шли тревожные вести. Там Врангель ввел в действие против дивизий Уборевича крупные силы: сводный конный корпус генерала Бабиева, армейский корпус Кутепова и Донской корпус генерала Абрамова. В штабе Эйдемана озабоченно вздыхали. Чего хочет барон добиться этим ударом? На Дон прорваться, вклиниться в Донбасс?
Разведка доносила, что антантовские заправилы западных стран всячески подбадривают Врангеля, торопят его с новыми ударами по красным войскам и щедро снабжают "цветную армию" барона разным вооружением. Шлют они ему и своих советников. И вот с их помощью спланирован новый удар.
- На случай, если мы прорвемся за Днепр, он надеется нам в тыл зайти с востока, - говорили штабисты. - Ну, это бабушка еще надвое сказала. Там увидим.
Уборевич, признавали в штабе Эйдемана, совершает невозможное: сравнительно небольшими силами удерживает огромный фронт и еще наносит врангелевцам чувствительные контрудары.
- Талант… Ну, он еще в прошлом году показал, на что способен. Да и недавно вот, на польском.
До дня штурма Каховки оставалось не больше пяти суток, и уже было ясно, что к этому сроку дивизия Блюхера не успеет сосредоточиться в нужном месте и участвовать в первом броске через Днепр. Еще не все эшелоны дивизии подошли к Апостолову. Не на ковре-самолете двигались они к Таврии, а по гиблым дорогам того времени.
Жаль, многое из того, что происходило в эти дни в штабе Эйдемана, можно сказать, прямо на глазах у Кати и Орлика, не оказалось запечатленным в их дневнике. Правда, Катя не раз, бывало, возьмется за тетрадь, но, посидев с карандашом над чистой страницей, так ничего и не запишет.
А в эти дни в штабе уже видели Блюхера и его комбригов - бравых, как сам он, заправских воинов, чуть не полсвета объехавших, чтобы добраться сюда. В их лице, казалось, сам Урал и сама Сибирь двинулись к Днепру, чтобы помочь одолеть черного барона и скорее дать стране мир.
Блюхер не носил красной рубахи, как другие из его дивизии, - френч и галифе были не новы, потерты, как и сапоги, также поношенные, будто он сюда пешком шел, а не ехал. Попытался Эйдеман выдать ему новые - не взял.
- Зачем? В бою добудем. Мы в Сибири всё себе добывали… в бою.
Катя слышала эти слова и рассказала Орлику.
- Вот это начдив! - восхищался Орлик. - Да все наши начдивы такие. Коммунисты же они! Ты бы записала для истории, Катя.
Но она по-прежнему за дневник не бралась. Не притрагивался к тетради и Орлик.
Никаких внешних перемен в ней не замечалось, но Орлик знал - очень трудно пережила она смерть Бориса. Голубые глаза ее стали как будто чище, яснее, взгляд проникновенней. Ничто мелкое, будничное, обычное не могло ее задеть. Орлик в разговорах с ней часто слышал уже знакомую фразу: "Ну какое это имеет значение". Или скажет: "Ладно. Пусть".
Работала она много, упоенно, из аппаратной почти не выходила.
И вдруг на Катю что-то нашло, опять она взялась за дневник.