- Вы меня вашим вопросом не то что озадачили… Теперь он - самая обыкновенная вещь. Только об этом надо бы пообширнее потолковать. Вы здесь все время были и столько народу знаете всякого. Наверно, и с нашей братией прежних связей не разрывали.
- Дела анафемски много. Редко с кем видишься.
- Все-таки… Желалось бы иметь вашу оценку того, что сталось с тех пор, как нас расселили по весям Российской империи. Вы покурили. Не айда ли в
"Интернациональный"?
Тут только собеседник студента заметил, что он не курит.
- Вы разве по толстовскому согласию? - спросил он, указывая на окурок папиросы, который тотчас же и бросил на землю.
- Нет, этим не зашибаюсь. А никогда не был курильщиком, как следует; и вот уже больше двух лет и совсем бросил.
- Добродетельно!
Они разом снялись со своих мест и пересекли аллею.
Они сидели за столиком, друг против друга. Оба заказали по одной порции какой-то кавказской еды и бутылку пива.
Непокрытыми - головы их были выразительнее: у Заплатина густые и волнистые волосы заходили на лоб; Кантаков остригся под гребенку, и очертания очень круглого черепа выступали отчетливее, с впадинами на висках.
Он опять уже курил, положив оба локтя на стол, и его речь текла быстро, слова как бы догоняли мысль, и мимика лица беспрестанно менялась.
- Досадного много во всем этом, - говорил он довольно громко, - больше моды, чем настоящего убеждения. Знаете, дружище, это все равно, как лет сорок назад, когда стали на Дарвина молиться. Нас с вами тогда еще на свете не было. Но умные старички рассказывают, которых нельзя заподозрить в обскурантстве… И тогда юнцы до бесчувствия повторяли: "человек - червяк".
- Ха, ха! Даже и не обезьяна?
- Нет, такая уж была формула: "человек - червяк"! И никаких других разговоров. Так и теперь. Я не говорю про всех. Не похаю и того, что стали в самую суть вдумываться, доходить до корня в социальных вопросах, не повторяют прежних слащавых фраз…
- Насчет чего? - остановил Заплатин, жадно слушавший. -
Насчет народа и деревни?
- Перепустили и тут меру. Вы ведь небось читаете? Там, в Питере, произошло некоторое если и не примирение вплотную, то признание того, что и семидесятников нельзя было так травить.
- Я это всегда говорил, Сергей Павлович! И сколько окриков на меня было! Раз чуть не выгнали из одного синедриона. Честное слово!
- Верю. Теперь полегче. И я той веры, что соглашение состоится не сегодня, так завтра. Главное дело: знания нет жизненного, из первых рук. Я кое-кому из самых заядлых говорю при случае: поездили бы вы хоть с мое, потолкались промежду рабочего люда - вы бы и поняли, что на Руси нельзя еще целиком прикладывать аглицкий аршин. Нет еще его, настоящего фабричного пролетариата. Деревня от фабрики уже сильно зависит - это верно; и она ею питается, но и фабрика без деревни не может работать. Это не идиллия: добиться того, чтобы окрестные крестьяне не разрывали со своим домом, а несли в него все, что останется от конторской дачки.
- Так, так! - поддакивал Заплатин.
Все это было ему сильно по душе.
- Книжки какие хочешь читай - в теории все хорошо.
Но оттого, что ты считаешь себя носителем безусловной экономической истины - еще не резон без разуму смущать народ!
Кантаков не договорил; но собеседник его понял тотчас же, на что он намекает.
- Завелись и промежду фабричного люда свои Лассали… из настоящих ткачей и прядильщиков. Только - поверьте мне, дружище, - они сами по себе ничего не могут добиться, если вся масса не проникнется тем, что надо отстоять свои права. И даже без всяких запевал и зачинщиков толпа в тысячу человек действует стойко, умно, с большим достоинством и тактом. Краснобайством нынче нигде не удивишь. Я уже таких знаю ребят… что твой Гамбетта! Говорит, точно бисер нижет. И тон какой, подъем духа, жест!
- Что вы?! - вырвалось у Заплатила.
- Можете мне верить.
Кантаков сделал передышку и отхлебнул пива.
Много вопросов было у его собеседника "на очереди".
Он сам не хотел разбрасываться, но одно его слишком интересовало, и он воспользовался паузой.
- А вообще-то, Сергей Павлович, мало утешительного в нашей "alma mater", и сверху, и снизу?
- Ну уж, друг милый, времена, сами знаете, какие! О том, как читалось и что читалось десять и больше лет назад, - и я-то с товарищами знаем только по преданию. Это - сверху; а снизу - масса… Ничего не могу вам сказать про юнцов-первокурсников… Те, что после вас остались, разумеется, сквозь фильтры прогнаны.
- Прежде были на белой, а теперь, кажется, на темно-голубой подкладке?
- Верно! Ха, ха! И в околышах такая же перемена. Прежде чтобы воротник был самый что ни на есть темно-синий, от черного не отличишь; а теперь - бирюзовый, гвардейского образца.
Оба громко рассмеялись.
- Это уж вы никаким куревом не выкурите. И такие кандидаты в земские начальники и драгунские поручики не переведутся долго. Немало и всякого другого народа гуляет в студенческой форме… не больно выше сортом этих рейтузников. И просто баклуши бьют, и эстетов из себя представляют, и тарабарские стихи пишут. Но все это, Заплатин, только пена, изгарь, шлак. И даже довольно обидно за молодежь (он произносил: "м/олодежь"), что слишком у нас скоро обобщают. Сейчас - вывод: никуда не годная генерация, нынешние студенты дрянь, - ни идеалов, ни идей, ни знаний, ни хороших чувств. Это вздор!
- Еще бы! - горячо воскликнул Заплатин и встряхнул своими волнистыми волосами.
- Ядро - все такое же.
- Сергей Павлович! Спасибо! Я ждал от вас такого именно вывода. И я понасмотрелся на всякий народ в три-то с лишком года моего студенчества. Но ядро - как вы говорите - должно быть то же. Недаром же отовсюду повысылали на родное-то пепелище. Положим, и тут разный был народ. Однако… покойнее было кончать курс и приобретать права, чем отправляться в трущобы… Иным - даже и без надежды скоро исправить свое положение.
- Нужды нет, Заплатин! Все эти невольные туристы кое-что да разнесли по всем российским весям, прочистили воздух, представляли собою одну - и не пошлую идею. За ними следом шло повсюду и сочувствие всего, что у нас есть, и в печати, и в обществе, честного и мыслящего.
Глаза собеседников разгорелись. Между ними разница лет была небольшая. Но Кантаков гораздо больше оселся, чувствовал под собою почву, имел уже успех, мог считать свою адвокатскую дорогу расчищенной; а в студенте, несмотря на его очень взрослую наружность, "бродило" - как он сам называл - еще не унялось, и отвечать за то, куда он придет и чем кончит, - он не мог бы, да как будто и не желал.
- Ну, и что ж, Заплатин, - начал Кантаков несколько другим тоном, - весь этот год с хвостиком протянулся там, на родине, весьма туго и однообразно?
- Я все время работал. Что же больше делать, Сергей Павлович? Книги с собой привез, даже лекции захватил. У меня была надежда, что к этому семестру позволят вернуться. Немало и с народом возился, ездил по Волге, жил у раскольников, присматривался ко многому.
- Ну, а уж по части общества, интересных встреч, особенно с женщинами?
Заплатин опустил ресницы - темные и пушистые.
- Или что-нибудь нашлось?
Глазами Кантаков усмехнулся.
- И там ведь не без людей…
- Даже и в женском сословии?
- Что ж… - начал Заплатин, тише звуком и медленнее, - я не скрою от вас… вы такой душевный человек и всегда были со мной по-товарищески, - хоть мы и не однокурсники, Сергей Павлович.
- Да что вы меня как все церемонно величаете, дружище? А мы - товарищи в полном смысле. Не выпить ли по стакану кахетинского?
- Извольте! Здесь не дорого? - Нет, уж я ставлю!
Кантаков спросил карту и выбрал вино.
- Так… Значит, не без встреч?
Глаза его опять заиграли.
За ним водилась репутация человека влюбчивого. Среди интеллигентных женщин он всегда имел большой успех.
- Я не скрою, - начал опять теми же словами Заплатин, все еще не поднимая ресниц. - Там я нашел девушку… из ряду вон… дочь врача. Уже второй год, как кончила гимназию с медалью.
- Красива?
- Очень. Отец болезненный… Вообще неудачник. Матери нет. Она стремится сюда, на курсы.
- На новые?
- Да, Сергей Павлович.
- Далось вам мое имя-отчество! Чокнемся и, если не побрезгаете, - выпьем на "ты". Нам давно пора бы.
- Я душевно рад!
Они выпили.
- И вы этой девицей немного увлечены?
- У меня… к ней… серьезное чувство. И даже… я опять не скрою…
- От тебя, - подсказал Кантаков.
- Что мы уже дали слово…
- Не раненько ли?
- Она подождет. Год пройдет незаметно. Может, и больше.
- Что ж! Нынешние девушки умеют ждать… За здоровье твоей нареченной… Ее имя?
- Надежда Петровна.
Они еще раз чокнулись.
- И ты ее ждешь?
- Ее задержали разные разности. Через неделю будет здесь…А если не удастся поступить сразу… она будет ходить на коллективные уроки.
- Совет да любовь! Впору пропеть: "vivant omnes virgines!" Впрочем, что я… не omnes, а одна. И какое имя для штрафного - Надежда!
Они опять чокнулись, и звонкий смех Кантакова разнесся по всей зале.