Сейчас в его мыслях о Шарипе опять промелькнуло дразнящее "а вдруг?..", но тревоги оно почти не вызвало. Это-то и озадачило и испугало Даулетова.
- Слушай, Реимбай. Не в службу, а в дружбу, давай сделаем крюк. Знаешь холм на дороге к райцентру?
- Знаю. На нем еще кладбище.
- Вот-вот. Туда и поедем.
- Давайте, раз хотите. Только зачем?
- Сам же сказал - кладбище. - И, заметив недоумение на лице водителя, добавил: - Там у меня мать и бабушка.
Однако и этим Даулетов не успокоил своего шофера. На Востоке не принято навещать усопших когда вздумается, для этого есть определенные дни в году. А без надобности бродить по погостам… К тому же Реимбай, как большинство людей его профессии, был малость суеверен. Дорога непредсказуема, она учит верить приметам, доверять интуиции, а интуиция у многих шоферов развита.
Не хотелось Реимбаю к кладбищу, но объясняться с директором, а тем паче спорить не стал. Вырулил к каналу - так прямиком короче всего до шоссе.
Что произошло, Даулетов не понял, не видел, не следил он за дорогой. Одной рукой по привычке держался за скобу на панели, а когда его бросило на водителя, второй машинально схватился за ручку двери.
- Прыгайте!! - крикнул шофер.
Куда прыгать? Вверх, что ли? Да и дверцу Даулетов тянул на себя.
Реимбай продолжал крутить баранку, но уже без толку: "газик" опрокинулся набок и медленно сползал по откосу канала. Видно было, как погружается в воду правое крыло, но, когда первая мелкая рябь пробежала по краешку лобового стекла, машина вдруг остановилась.
- Вылезайте, Жаксылык Даулетович! Вылезайте! Надо было вылезать. Но как? Пока он нащупывал ногой
хоть какую-то опору, над дверцей просунулось чье-то лицо.
- Живы-здоровы. Ну, слава богу! Давайте помогу.
В помощнике Даулетов не сразу признал Завмага. Тот суетился и даже собирался, кажется, отряхнуть ладонью брюки директора, хотя не были они испачканы грязью. Вообще Даулетов не почувствовал боли, видимо, обошлось без ушибов и ссадин, вот только ноги дрожали и кружилась голова.
- Вот и хорошо! Вот и хорошо! - приговаривал Завмаг, заходя то справа, то слева и осматривая Даулетова, как осматривают упавшую вещь - не отломилось ли что-нибудь?
Жаксылык не заметил, как выбрался из кабины Реимбай, и увидел своего шофера лишь в тот момент, когда он, рванув к себе Завмага, резко, почти без замаха всадил кулак в улыбающуюся физиономию. Всадил, казалось, аж по запястье.
- Не я! Не я! - взвизгнул тот, мгновенно сжался и присел, поэтому второй удар пришелся куда-то между ухом и затылком, от чего толстенький человечек тыркнулся в землю и упал на четвереньки.
- Проклятье твоему роду, подонок! - Реимбай занес кулак и в третий раз, теперь уже намереваясь врезать с разворота, с высоты из-за плеча.
- Стой! Разве можно! - Даулетов хотел перехватить руку Реимбая.
- Можно. Еще и не так можно, - огрызнулся Реимбай, но не ударил, а продолжал стоять с поднятым кулаком.
- Эй! Руки некуда приложить? Так приложи их к своей жене! - От стоящего впереди "ЗИЛа" подходил парень, похожий лицом на Завмага. В правой руке он держал монтировку. Шел медленно, не больно-то поспешал на выручку.
- Что? - Реимбай на секунду опешил от наглости.
- То. Жену, говорю, колоти, если руки чешутся.
- Ах ты…
- Это сын мой, это сын, - вновь залебезил Завмаг. - Вот помогает мне… Сын, сын…
- Вы видели, что он сделал? - теперь Реимбай смотрел на Даулетова. - Видели?
Жаксылык не видел, но теперь все понял. "ЗИЛ" и сейчас еще стоял, наискось перегораживая узкую дорогу.
- Ты что, разве не заметил нас?
- Всяко бывает, - неохотно ответил парень.
- Может, пьян?
- Не пьет! В рот не берет, - встрял Завмаг и прикрикнул на сына: - Иди! Марш в кабину! Быстрей! - Потом опять медовым голосом повторил: - Не пьет он.
- Ладно… Живы-здоровы, и то хорошо! Надо машину вытащить.
Завмаг с сыном все сделали сами. Подогнали "ЗИЛ", зацепили тросом "газик", вытянули на дорогу. Не только Жаксылыку, но и Реимбаю не пришлось участвовать в этом. Когда машина вновь оказалась на дороге, Завмаг, прихватив ведерко, сбегал к воде и протер запачканный борт.
Он суетился, заискивал, бормотал, причитал, виновато улыбался и каялся. Он унижался. Сам знал, что унижается, и не стыдился этого. Но в его унижении было что-то издевательское и устрашающее, что-то злобно-глумливое.
- Ну, поехали.
- Куда? - шофер глядел хмуро. Зажигание он включил, но стартер еще не трогал.
- Туда же, Реимбай, туда же.
- А может, уже не надо?
- Надо.
Не нравился сегодня директор своему шоферу. Явно не нравился, и он не собирался это скрывать. Неправильно себя вел, не по-командирски, да ладно уж с командирством, не по-мужски.
- Вы что? Собираетесь так и оставить это дело?
- Это? - переспросил Даулетов, хотя понимал, что речь об аварии. О чем же еще? - Это, пожалуй, да.
Реимбай помолчал угрюмо. Слова подпирали, но крепился… Не выдержал:
- Добрым хотите казаться?
- А если не казаться, если быть - разве плохо?
- Когда как. А то и плохо… - И, переждав секунд пять, выпалил: - Кто Худайбергена сбил? Нашли?
- Нет пока. Показаний мало. Свидетели номер не запомнили.
- А мы нырни в канал, так их бы и вовсе не было, свидетелей-то.
- Но и мы с тобой, - объяснял Даулетов, - не свидетели. Мы потерпевшие. Поди-ка докажи, кто виноват. Он поперек дороги вывернул или ты на обгон пошел? Кому ГАИ верить будет?
- Вы же директор. Авторитет же у вас должен быть.
- Там нет директоров. Там истец и ответчик. И если Завмаг нечаянно - значит, нечаянно. Если подстроил - значит, все продумал. Тут его не накроешь. Он себе лазейку заранее заготовил. Не мог он кровного сына подставить. Не мог.
- Ну, как знаете, - буркнул Реимбай. - А я…
- И ты не дури.
- Не бойтесь. К вам жалоба не придет.
Запущенные погосты везде унылы, но на Востоке особенно: ни деревца, ни кустика, ни травинки - сухой песок, сухой жантак.
Под здешним солнцем зеленеет лишь орошенная земля. Ее мало. Ее дехкане извечно берегли для жизни. В нее клали зерно, а сами ложились в неудобицу.
Песок местами ополз или просел, и идти приходилось медленно, осторожно, не то угодишь ногой в яму. Найдя могилу старой Айлар, Жаксылык присел перед ней на корточки. Легкий порыв ветра тут же крутнул столбик пыли и бросил ему в лицо.
"За что сердишься, бабушка? За то, что долго не появлялся, хоть и рядом теперь живу? Или за то, что пришел в неурочный день? Не серчай. Ты же знаешь, что тебя я всегда любил и любить буду, а обряды никогда соблюдать не умел.
Трудно мне, бабушка, трудно. Тут вот какое дело…" - и осекся. Мыслью осекся Жаксылык. Не о делах же говорить со старой Айлар. Ты ей еще расскажи про "лишние гектары", про рис и ферму. Назови цифры и показатели. Эх, Жаксылык, Жаксылык, друг Даулетов, совсем ты, видать, заработался. Хотел было сказать о Шарипе, но тоже не решился. Не поймут они, бабушка и мать (мать, которой он не помнит и не видел ни разу - даже фотокарточки ее в доме не было, но чувствовал Даулетов, что при любой его беседе с бабушкой мать тут же рядышком, слушает, но молча), не поймут и не примут они Шарипу. И ни о ком, кроме Светланы и маленькой Айлар, они и слышать не захотят. Знал. Не решился. "Тогда о чем же сказать тебе, бабушка? Опять о добре. Опять о зле. Можно и о них. Их тоже вдосталь. Помнишь, ты говорила, что родина добра и зла - наш аул. Я тогда не понимал этого, да и теперь не до конца понимаю, но кажется мне, что ты вот о чем думала: зло и добро, с которыми сталкиваемся, не со стороны являются к нам. Нет. Здесь же, в ауле, и творятся. Так? А я добавлю: зло с добром так перепутаны, что не сразу и разберешь, где кончается одно и начинается другое. Они не только в одном ауле, они в одном человеке порой уживаются. В одном поступке.
Меня только что чуть не убили. Да-да. Только-только. Получаса не прошло. Может, нечаянно… Реимбай считает меня тряпкой. Он тоже чуть не погиб со мной. Видишь, бабушка, щадя одного, я обижаю другого. Делая для одного добро, другому приношу зло или, по крайней мере, злю человека.
А может, прав Реимбай. Может, изничтожить их всех - врунов, хапуг, воров, лодырей, подлецов - всех. И не цацкаться. Может…"
Одним рывком ветер сорвал с Жаксылыка шляпу и покатил ее по песку. Она металась, как раненая птица, волоча одно крыло и простирая другое. Легкая плетеная соломка испуганно шарахнулась вправо, потом вверх и, резко свернув, заскользила вниз по склону, чуть не свалившись в полураскрытую могилу, лишь чудом на самом краю зацепившись за верблюжью колючку.
Жаксылык не погнался за шляпой - не велика потеря. Его удивило другое: недовольна чем-то старая Айлар. Сердится на внука. Он встал и пошел вниз по склону, пошел, не простившись, - какое уж прощание, когда тебя гонят, выпроваживают. По пути он как бы оправдывался.
"Ну, не изничтожить, конечно, а увольнять, снимать со всех должностей. Или не так? Что ты хотела сказать? Что человек, названный Жаксылыком, должен оставаться добрым, несмотря ни на что? Или что нет врунов, воров и лентяев, а есть ложь, стяжательство и лень в человеке. Что пороки надо гнать, а человека оставлять? Так?"
И, подумав, сказал вслух:
- А подлецы все же есть. Есть. И их, пожалуй, не исправишь.
Шляпу он все-таки поднял и, отряхнув, снова надел. До аула ехали молча. При въезде на центральную усадьбу Даулетов попросил остановиться.
- Ну все. Спасибо. Тут я на своих двоих. Пройтись охота…