- Ох, и уродится же такой - весь в отца! И кереи и уаки вечно стонут: "Тобыктинцы - прожженные воры, тобыктинцы - грабители!" А как же им не стонать, когда в Тобыктыдаже молокососу известны все воровские повадки?
Абай уже давно замечал, что отец уважает старика. Он не знал точно, зачем Жумабай ездил в город, но из разговоров обоих спутников понял, что тот приезжал по важному делу, порученному ему самим Кунанбаем. Мальчик перестал смеяться и подъехал к Жумабаю.
- Нам еще долго ехать, - я пошутил, чтобы разогнать скуку. Простите меня, Жумаке!
Слова его прозвучали ласково, и Жумабай, довольный этим, только молча посмотрел на Абая. А Байтас стал шутить с подростком, как со взрослым:
- Натворил дел, а потом "простите меня!". Совсем как в моей песне:
Нагрузи верблюда в поход -
Терпеливо он все снесет.
Но боюсь и подумать я:
Ойкапа как стерпит моя?
Абай не понял:
- Как вы сказали, Байтас-ага? Кто это - Ойкапа?
- А ты разве не помнишь Ойке, мою жену?
- Конечно, помню. Ну и что же?
- В прошлом году я прогулял все лето, гостил по всем аулам, веселился с девушками и молодыми женщинами. А когда пришел конец беспечному житью, у меня не хватало духу войти в свой дом и взглянуть в лицо жене. Ну, я и решил заранее смягчить ее сердце: сложил эту песню, чтобы жена через моих друзей-певцов еще за месяц до моего возвращения услышала мое покаяние…
Байтас был признанным певцом и красавцем. Абай посмотрел на него с нескрываемым восхищением. И сама Ойке и друзья Байтаса, которых Абай знал с прошлого лета, - веселые неутомимые певцы с чудесными голосами, - живо встали в его памяти. Он жадно слушал его рассказ, с нетерпением ожидая развязки. Пользуясь тем, что нынче Байтас шутил с ним, как с равным, он решился спросить:
- Ну и что же сказала Ойке, Байтас-ага?
Байтас засмеялся, но тут же принял серьезный вид.
- А что тут скажешь? Разве сердце бедной женщины может выдержать, когда издалека, да еще в песне, ей посылают мольбу о прощении? Подъехал я к дому, она вышла навстречу и стала привязывать коня, а песня моя пошла гулять по свету. Вот и все, - сказал он и подмигнул Жумабаю.
Во время разговора Найман-кок перешел на ровную быструю рысь, увлекая остальных лошадей. Мальчик встрепенулся. Чувство, которое влекло его к родному аулу, вновь вспыхнуло в нем, и, ударив коня, он рванулся вперед. Спутники снова попытались его удержать:
- Перестань, говорят тебе, сынок! Загонишь коня!
- Поскачешь один - и в самом деле попадешь в руки грабителям.
Но мальчика, только что вырвавшегося из города, из снотворно скучного медресе, с такой силой тянуло к родным, к милому его сердцу аулу, что он и не слушал этих увещаний. Да и не так уж страшны ему Есембаев овраг и воры, наводящие ужас на его спутников! Чем в конце концов отличаются они от остальных казахов? Разве только поношенным платьем и плохой сбруей да тем, что в руках у них - соилы… Абаю не раз приходилось видеть таких людей, он помнит и рассказы стариков о них, и бывают минуты, когда он даже мечтает испытать сам, что такое налет грабителей.
Караульная сопка, Тайное ущелье - все эти места знакомы Абаю не хуже, чем родной аул. Два раза в год - весной и осенью аул Кунанбая прикочевывает сюда и надолго здесь располагается. Каждое ущелье, овраг, лощина, места, где привязывают жеребят или ставят юрты, овечьи пастбища на возвышенности, что видна с дороги, - все это знакомо и мило Абаю. В прошлом году, когда на Бохрау, во время стрижки овец, он отправлялся в город учиться, ему пришлось выехать как раз отсюда, из Есембая. И все кажется ему здесь родным, все дышит непередаваемой теплотой. Недавно еще он веселился здесь, бегая с мальчишками наперегонки, устраивая скачки на жеребятах-однолетках, играя в бабки. И когда там, в городе, нападала на него тоска по родному аулу, в его воспоминаниях не раз вставали незабываемые дни, проведенные именно здесь, в Есембае.
И теперь, когда говорят: "Здесь воровской притон, опасное место, здесь гнездо всяких бед", - ни одна из этих угроз не находит в нем отклика. Мирные желтые сопки, зеленые луга, необъятный простор серебристого ковыля, подернутый вдали дрожащей дымкой, стелются перед ним. С нежностью и волнением смотрит Абай на окружающий его мир - на бескрайную степь, на простор, на сопки, где он родился и где провел детство. Ему хочется обнять все это и покрыть горячими поцелуями. Какая нега в прохладном степном ветерке, не знающем ни бурных порывов, ни мертвого затишья! Сочная тучная степь вся колышется от этого ветерка, и пологими волнами переливается на ней ковыль. Да нет, не степь это, - бескрайное море, сказочное море… Абай не может оторвать от него глаз. Он безмолвно погружается взором в вольную ширь. Она ничуть не пугает его, если бы он смог, он охватил бы ее всю, прижался бы к ней и шептал: "Я так соскучился по тебе! Может быть, другим ты кажешься страшной - только не мне! Родная моя, милая степь!.."
И мальчик скачет вперед, чуть видный среди зелено-серебряных просторов. Удержать его невозможно.
- Неужели мы так и будем плестись за ним, как подводчики за чиновником? Прибавим ходу, Жумаке, это же позор! - сказал Байтас и, ударив чалого, пустился вскачь.
Жумабай волей-неволей последовал за ним, и скоро все трое мчались наперегонки.
Мальчик добился-таки своего: от самого Корыка путники не сделали ни одного привала. Весь день они были в пути, кони их взмылились, и к закату, перед самой вечерней молитвой, они подъехали наконец к аулу Кунанбая на Кольгайнаре, где жила и родная мать Абая - Улжан.
Кольгайнар славился своим прозрачным неиссякающим родником, но большим урочищем его не назовешь. Обычно здесь по пути на жайляу в горы Чингис останавливаются три-четыре аула Кунанбая.
Возле юрт самого Кунанбая теснились юрты его родных. Дыхание жизни оживляло вечернюю степь. Лай собак, окрики пастухов, блеяние овец и ягнят, топот коней, скачущих на водопой и поднимающих золотистую дымку пыли, ржанье жеребят, только что спущенных с привязи и мечущихся по степи в поисках маток… Дым, поднимающийся от костров к прозрачному вечернему небу, висит над юртами сплошной темно-серой завесой… Вот о чем тосковал в городе мальчик! Вот что заставляет его сердце биться в радостном волнении, подобно играющему скакуну, вот что властно захватывает все его чувства!..
Путники подъехали к аулу, расположенному у самого родника. Пять юрт стояли впереди. Это было многолюдное жилище двух младших жен Кунанбая - Улжан и Айгыз. Старшая - Кунке - жила в другом ауле.
Всадников сразу же узнали. Пробивая себе путь сквозь стадо овец, тянувшееся на вечерний выпас, они направились прямо к большим белым юртам. Первыми заметили их женщины среди отары. С ведрами в руках, подоткнув подолы за пояс и повязав большие передники, они доили овец. Вглядываясь в приезжих, они наперебой заговорили:
- Это из города! Из города вернулись!
- А вот Абай!.. Абай, голубчик!
- Ну да, это Телькара! Боже мой, Телькара! Побегу скорей, порадую его мать! - И молоденькая женщина, бросив ведра, кинулась к Большой юрте.
Улжан истомилась, ожидая сына. С той самой минуты, когда Байтас выехал за ним в город, она считала дни и часы. Прикинув время на дорогу туда и обратно, она ожидала путников сегодня. Восклицания женщин мгновенно донеслись до нее.
Улыбаясь всем своим полным лицом, на светлой матовой коже которого почти не заметно было морщин (хотя Улжан перевалило за сорок), плавно неся потучневшее тело, она вышла из юрты, бережно ведя под руку свекровь. Старая Зере всю зиму ждала любимого внука, ни на миг не забывала его и поминала в бесконечных молитвах.
Между Большой юртой, к которой подъехали всадники, и Гостиной юртой их уже ожидала большая толпа. Подошли многочисленные невестки и женщины из соседних юрт, несколько старух и стариков, копошившихся поблизости; примчались со всех ног мальчишки. С разных концов аула приближались мужчины.
Абай жадно вглядывался в толпу, не заметив даже, что опередил обоих спутников. Едва он спешился, коня его кто-то увел. В многолюдной толпе мальчик сразу увидел родную мать. Он бросился к ней, но Улжан остановила его:
- Э, свет мой, сынок, посмотри - вон стоит твой отец. Сперва отдай салем ему!