И если б не татары (хотя и грех говорить так), а поломал бы голову Ярослав Всеволодович. Пришёл Батый, убил не только Юрия, брата его старшего, но и всех сыновей его. Став великим князем после ухода Орды, Ярослав каждому сыну своему по столу отвалил, правда, от тех городов стольных одни головешки и названия остались.
Тогда-то и досталась Тверь Ярославу Ярославичу, ещё юному отроку. Василию, родившемуся уже после ухода татар, в 1241 году, Ярослав Кострому успел выделить.
Там вырос Василий, возмужал, женился. И всё бы хорошо, да Бог детей не давал князю. А уж ныне ему тридцать - муж в годах. Оттого втайне и завидовал брату Ярославу, у которого сын рос и уж вторая жена дочь Ефросиньюшку родила и вот опять рожать готовится.
Может, оттого и приятно князю Василию поддерживать под руку невестку затяжелевшую, коль своя жена пустопорожняя сколь лет уж ходит. Бедная Ксения Юрьевна едва стоит, не желания, но чина ради, не столь епископа поющего молитвы слушает, сколь себя. Дитё беспокойное ныне, ворочается так, что кажется, локотками готово чрево прорвать. Княгиня иной раз ладонью живот прижмёт пугливо: "Ой, никак, парень будет, уж больно беспокоен. Ефросиньюшка тише была, и если ворочалась, то как-то нежнее, мягче. А этот..."
И вдруг сильная боль перепоясала княгиню, отдала в низ живота. "Господи! Началось!" - захолонуло сердце у Ксении, ноги ослабли. Если б не рука князя Василия, и упасть могла б.
Стоявшая за княгиней опытная Михеевна догадалась, бабьим чутьём дошла, взяла за рукав, потянула к себе, прошептала в ухо:
- А ну, девонька, айда отсель.
Никто не посмел осудить великую княгиню за уход из церкви, все понимали причину, сочувствовали, жалели.
Едва пришли в опочивальню, Михеевна тут же распорядилась баню топить, позвала бабку-повитуху.
- Давай-ка, старая, пособляй княгинюшке поскоре опростаться.
Однако "поскоре" не получилось. Успели и баню истопить, и перевести туда роженицу под вечер, а "опростанья" всё не видно было. Меж приступами, когда боль отпускала княгиню, Михеевна ворчала:
- Эх, сколь говорено было: ешь, ешь. Не ела, силов не набралась, вот и надуться как следовать не можешь.
Всё же к утру, когда и Михеевна и повитуха семью потами изошли, словно тоже рожали, наконец-то разродилась великая княгиня мальчиком. Мальчишка не орал, пищал как мышонок, видно, и он намаялся. Михеевна крестилась, бормотала, всхлипывая:
- Слава Богу, слава Богу.
Ксения Юрьевна не имела сил и этого сказать, и даже на радость её уже не хватало, лежала пластом с полуприкрытыми глазами, измученная, до донышка выжатая.
Пока бабка перевязывала новорождённому пуповину, Михеевна умиротворённо поглаживала по плечу княгиню:
- Ну всё, милая, всё, родная, всё ладом. Поспи, если сможешь.
Но, как выяснилось, не всё "ладом" было. У роженицы не оказалось молока, и Михеевна, чуть не плача, причитала:
- Ведь говорила ж: исть надо. Не слушала. Что ж, дитю помирать теперь?
Надеялись, что, как подпустят мальчика к груди, так и прильёт молоко. Не получилось. Мальчик хватал грудь, сосал жадно, ничего не получал, выплёвывал, орал, сучил ножками.
- Что ж делать? Что ж делать? - беспокоилась и Ксения Юрьевна.
Молоко не прибывало. Наконец повитуха голос подала:
- Надысь Настасья, коровница, родила тоже парнишку, може, к ней отнести?
- Как отнести? - возмутилась Михеевна. - Малец княжич, а ты его в коровник? Да? Я счас. - И убежала.
Вскоре к княгине в опочивальню привели Настю - здоровенную бабу. Привела сама Михеевна.
- Вот наша ведёрница, - сказала с порога. - А ну-к, Настя, бери княжича. Корми.
- Садись сюда, - указала княгиня на край своего ложа.
Настя умело подхватила ребёнка, достала через ворот рубашки большую белую грудь, сунула сосок в ротик княжичу.
Тот клещом вцепился в неё, засосал быстро, жадно. Настя, улыбаясь, бормотала:
- Кушай, батюшка, кушай, Ярославич.
- Мишей назовём, - сказала княгиня, умиротворённо откидываясь на подушки.
Теперь ей можно было не опасаться за жизнь ребёнка - нашлась кормилица. А княжич сосал жадно. Словно боясь потерять её.
- Пожалуй, хватит для начала, - сказала погодя Михеевна. - А то объесся, срыгнёт всё.
Настя отобрала грудь, спрятала её, положила ребёнка рядом с княгиней. Спросила нерешительно:
- Ну, я пойду?..
- Иди. Спаси тебя Бог.
- После ухода кормилицы Ксения Юрьевна, любуясь ребёнком, сказала:
- Какой он красный.
- Небось покраснеешь, - заметила Михеевна, - едва не сутки выбирался на волю. Думаешь, только ты тужилась. Ему тоже досталось. Как с кормилицей будем? Куда её?
- Да, может, у меня ещё появится молоко.
- Вряд ли. А если и появится, нельзя его подпускать. Он уж Настиного вкусил. Твоего может и не схотеть. Да и вредны для него эти перемены, кабы худа не было. Придётся Настю пристёгивать. Как решим? Ей отдадим княжича или ещё как?
- Нет-нет, - возразила Ксения Юрьевна. - Я хочу, чтоб он рядом был.
- Выходит, и Настю переселять сюда из коровника?
- Ну а что ж делать?
- Беспокойство тебе будет, княгинюшка. Она со своим сосунком явится, в два-то голосища взревут.
- Тогда поселите её в соседней горнице.
- Там княжна Ефросинья с няней.
- Пусть в другую переберутся. Кстати, Михеевна, позови дочку.
Ефросинья, которой едва минуло два года, вошла в опочивальню к матери настороженно, встала у порога.
- Подойди ко мне, доченька, - позвала ласково княгиня.
Девочка приблизилась, глядя на мать расширенными глазами, ровно не узнавая.
- Что с тобой, Ефросиньюшка, разве не узнала маму?
- Не узнала, - пролепетала девочка.
- Это я, доченька, я. Я вот тебе братца родила. Хочешь взглянуть?
- Хочу.
Она с удивлением и нескрываемым любопытством рассматривала новорождённого.
- Ну как? - спросила княгиня. - Нравится?
- Нравится, - согласилась девочка и, протянув руку, потрогала пальчиком щёку братца. Тот сразу повернул в эту сторону лицо, стал ловить ртом, зачмокал губками. Девочка испуганно отдёрнула руку.
- Не бойся, - улыбнулась мать. - Это он думал, что его кормить собираются.
Так по воле случая Настю-коровницу из клетушки, лепившейся к хлеву, переселили вместе с новорождённым её сыном Сысоем в великокняжеские хоромы. Мало того, и кормить стали её с княжеского стола, обильно и вкусно. И Михеевна - ближняя боярыня княгини - сама подхлёстывала кормилицу:
- Ешь, ещё, девонька как следоват, чай, княжича кормишь.
Само собой получилось так, что княжич Михаил днём находился у матери, куда на время кормления приходила Настя, кормила и уходила к своему сыну Сысою за стенку. Но на ночь она забирала княжича к себе, чтобы не беспокоить княгиню, так как приходилось кормить детей и по ночам.
Однажды, уже оправившись от родов, Ксения Юрьевна зашла к Насте.
- Ого! Твой-то Сысой здоровущий какой! - удивилась княгиня, невольно позавидовав.
Уловив в голосе княгини ревнивые нотки, Настя отвечала добродушно:
- Он, матушка княгиня, от роду такой, в отца дался.
- А кто отец-то?
- А ловчий ваш, Митяй.
- A-а, ну тогда другое дело.
По настоянию Ксении Юрьевны обоих детей одновременно крестил епископ Симеон и нарёк их именами, данными им от рождения матерями их. Княжича - Михаилом, а молочного брата его - Сысоем.