9. ЛОДЕЙКА-ЗЛОДЕЙКА
Для княгини Ксении Юрьевны ещё забота надвинулась: дочь Ефросинья в пору вошла, пора было приискать ей суженого. Эвон красавица какая стала. Тонкая, стройная, брови вразлёт, глаза чуточку с косинкой.
"И в кого такая? - ломала голову княгиня. - Не иначе от прабабки какой-то, от половцев взятой когда-то русским князем. И вот нате вам, через пятое колено проявилось".
Ах, если б князь-отец был живой, ему б сказала, он бы живо приискал ей пару. По всем княжествам ездил, многих княжичей перевидал, выбрал бы достойного мужа кровинушке нашей.
А ей-то, вдове, сидящей в тереме своём, как ей-то узнать, где, в какой стороне сокол для доченьки вырос?
Пригласила к себе пасынка своего, князя Святослава Ярославича, сказала без обиняков:
- Сынок, походы ваши походами, но надо ж и о сестре позаботиться.
- Ты о чём, мать?
- На вот те. Али не зришь, Ефросинье-то уж шестнадцать, в пору вошла, надо жениха искать. Не ей же этим заниматься.
- Да, ма, ты права. Постой, постой, дай-ка подумать. - Святослав наморщил лоб. - Если вот... Нет, не подойдёт...
- Ты назови, кого вспомнил, може, и как раз будет.
- Нет, нет, этот ей близкий родич очень. Нечего и называть.
- Ну да. Ежели близкий, чего о нём и говорить.
Думали, гадали, перебирали княжичей, даже добирались до Липецкого княжества, но тут Ксения Юрьевна возразила:
- Ой, это шибко далеко, сынок. Да и не спокойно ныне там.
- А где нынче спокойно-то, мать?
И вдруг Святослава осенило:
- Ма-а, а Александр-то Переяславский?
- Это который?
- Ну, сын великого князя Дмитрия Александровича.
- Но он же как-никак тоже близкий родич. У него кто дед-то? Забыл?
- Ну Невский.
- А Невский дочкиному деду родной брат.
- Родной, да не совсем, мать.
- Как так?
- А матеря-то у них разные.
- А ведь верно, Святослав, - подумав, обрадовалась Ксения Юрьевна. - Это ж далёкое родство-то.
- Конечно, десятая вода на киселе.
- Оно хоть и не десятая, но я думаю, подойдёт. Съездил бы ты, сынок, в Переяславль, а? Поговорил бы с князем Дмитрием, а заодно бы самого Александра посмотрел.
- Да видел я Александра, правда, давно.
- Ну и как он?
- Парень как парень, на коне как влитой.
- Мы не для коня высматриваем, для дочки.
- И для женитьбы годится. Александр-то старший сын у Дмитрия, значит, ему и стол переяславский перейдёт.
- Ну уж так...
- Да-да, мать. Ещё от прадеда так пошло. Невский-то был старшим сыном, ему отец Ярослав Всеволодович ещё при жизни Переяславль отдал. А Дмитрий у Невского, старший, тоже Переяславль получил.
- Ещё впереди Василий был.
- Что толку. Василия за ослушание Невский ещё в молодости лишил прав наследства и в ссылку отправил. Так и не простил. Вот Дмитрий и старший. Ему и Переяславль достался. Так что Александр для сестрицы самый надёжный жених, мать. Ей-ей.
- Так съездишь?
- Съезжу, мать. Вот освобожусь маленько, найду заделье к великому князю и съезжу.
- Какое тебе ещё заделье, Святослав? Судьбу сестры решать надо. Вот главное, а всё остальное - ерунда.
- Ну ладно, ладно. Поеду.
Ксения Юрьевна не напрасно беспокоилась о Ефросинье, чуяло материнское сердце, что пора дочке подошла. И по поведению её догадывалась, и по месячным, начавшимся с четырнадцати лет. Груди яблоками налились, бёдра крутые обозначились. Девушка. Невеста.
И сама Ефросинья чувствовала какое-то томление в груди, чего-то недоставало ей, вдруг поймала себя на мысли греховной, что всё чаще об отроках думать стала. Присматриваться к ним. Правда, пока исподтишка, чаще через окно в светёлке. Вон на двор выехали верхами брат Миша с Сысоем. Сысой-то, гляди-тко, уж мужчина, считай, усов и недостаёт. Крутнулись по двору, ускакали куда-то. Исчезли. Куда? Спросить? Ещё что подумают девки. Но ведь там брат.
- Тось, а куда это Миша поскакал?
- Не знаю, княжна. Слышала, собирались с Сысоем за Лазурь к какому-то бортнику за сотами.
- A-а... - И немного помолчав: - А когда воротятся?
- Должны скоро, на конях ведь.
Стояла у окна, думала: "Речку Лазурь в любом месте перебредут, не должны бы долго". Не хотела прозевать их возвращения. Дождалась. И впрямь скоро обернулись. За луку седла у Сысоя зобня-лукошко с крышкой. Ясно, что там соты наложены. А глаза только и видят Сысоя, брата и не замечают.
- Тось, - крикнула девку свою.
- Что, Ефросинья Ярославна?
- Сбегай во двор, скажи Мише, пусть мне свежего сота принесёт.
- Счас.
Девка умчалась. Воротилась скоро с сотом в руке. Ну дура же! Было ж ясно сказано: пусть Миша принесёт (может, с ним бы и Сысой вошёл). Выслужилась. Сама явилась. Ещё и довольна, рот до ушей распялила.
- Вот, Ефросинья Ярославна, самый лучший.
- Миша дал?
- Нет, Сысой выбирал.
Невольно лицо полыхнуло румянцем у Ефросиньи.
- А что Миша, сам не мог принести?
- Он к мамке-кормилице спешил.
"И это брат? Нет чтоб сестре, так какой-то бабе-коровнице соты потащил", - думает обиженно княжна, а у самой с ума Сысой нейдёт. Про Мишу говорит, про Сысоя думает.
Но хорошо понимает Ефросинья, что даже если б брат принёс сот, всё равно бы пришёл без Сысоя: нельзя посторонним мужчинам в светёлку княжны заходить, хотя бы и отрокам. Невместно. Брат и тот не захотел обычай рушить.
Ела пахучий сот, и впрямь вкусный, никогда такого вроде не едала. Постарался Сысой, выбрал. Вечером, помолившись, легла на ложе своё девичье, погасила свечу. Хочет уснуть и не может. Окаянный Сысой из ума нейдёт. И никак не может понять Ефросинья: с чего бы это? Почему раньше не замечала его, а ныне нате вам, в душу лезет.
А и вправду. Возрос, красивый стал, высокий, сильный, мало что отрок ещё. Ночью даже и во сне приснился, будто бы явился к ней с лукошком угощать мёдом, рукой в зобню полез да не сот достал, а жменю семечек.
Проснулась в испуге Ефросинья: к чему бы это - семечки? Уж не к слезам ли?
Никак не может понять себя княжна, что с ней. В окошко выглянет и ловит на мысли себя: где Сысой? Но вслух об этом даже себе не смеет заикнуться.
- Тося, а где Миша?
- Они с Сысоем за конюшней из лука натариваются.
- Пойдём поглядим.
- А чё там глядеть-то, - возражает девка, но и самой ведь надоело в тереме. - Можно и сходить, - говорит, зевнув.
Приоделись, причесались, пошли. Двор миновали, конюшню. Из-за угла вышли. Видят: княжич стоит в боевой стойке с луком натянутым, рядом с ним Сысой. Глядит не на княжича - на цель. Там на столбе огромном затёс широкий. В затёсе уже несколько стрел торчит.
- Бери чуть выше, - подсказывает Сысой негромко. - А то опять занизишь.
Гуднула тетива, коротко свистнула стрела, вонзилась в затёс.
- Ага-а, - воскликнул довольный княжич и, не глядя, потянулся рукой к колчану за другой стрелой. Видимо, почувствовав присутствие посторонних, оглянулся. Удивился: - Фрося-а?
- Я, - смутилась княжна. - Вот решила посмотреть, как ты натариваешься.
- Не хочешь стрелить? - вдруг предложил брат.
- А что? - зарделась Ефросинья. - Можно?
- А чего ж. Сыс, быстренько принеси стрелы.
Сысой кинулся к затеей, выдернул стрелы, принёс, подал княжичу.
Ефросинья приблизилась, брат протянул ей лук. Княжна удивилась:
- Ой, да он тяжёлый.
- Это с непривычки, - пояснил брат. - Вот тебе стрела. Встань вот так. Левое плечо вперёд. Вот-вот. Вкладывай стрелу. Ну...
Ефросинья вроде слышала брата, исполняла все его указания, а краем глаза ловила Сысоя, стоявшего всего в двух шагах. Сердчишко колотилось от волнения, вдруг обуявшего её. Ей так хотелось, чтоб не брат, а Сысой поправлял её. Поднимал бы правый локоть. И тот словно услышал эти мысли.
- Погоди, Миша, надо ж показать. Дай-ка лук, княжна.
Она отдала лук почти с восторгом.
- Вот гляди, Ефросинья Ярославна, как я делаю. Вот так становись. Вот так держи локоть.