- Ты говоришь, буржуев неохота кормить, - напомнил Григорий Иванович. - Как будто в городе одни буржуи. Смотри: топор тебе надо? Надо. А вилы? А плуг? Молотилку? Все надо. Кто же тебе все это делает-то? Кто? Рабочий. Ему надо и железо добыть и выплавить, и уголь всякий. Да мало ли… Или ты думаешь: рабочий в городе шляпу купил, задрал ее на затылок и пошел себе бренчать полтинникам и в кармане? Но так оно все. Совсем не так.
Заминая неловкость, Милкин примирительно заметил:
- Вот так бы и растолковали сразу. А то сдавай - и все! Нож к горлу.
Со своего места Милованов проворчал:
- Мужик власть уважает - уважь и власть мужика. Капни ему масла на голову - он тебе из себя вылезет, в проруби искупается. А за горло хватать - кому это поглянется?
- Тоже правильно, - согласился Котовский. - Только когда капать-то было? Деникин под Москвой стоял.
- Это так, - с легким вздохом подтвердил кто-то из последнего ряда.
Милованов ничего не сказал и с непримиримым видом отвернулся. Сбоку его лупоглазие заметно особенно, - кажется, стукни человека по лбу, глаза так и выскочат.
Пока тянулось неловкое молчание, Григорий Иванович незаметно наблюдал за ним издали. Что ж, с этим человеком все было ясно. Ну а остальные-то?
- Да-а… - раздавались вокруг вздохи. - К-гм…
Котовский терпеливо выжидал.
Затеяв спор и ничего не доказав, мужики чувствовали себя побито. Но, высказав все, что лежало на душе, стали доступнее, проще. Теперь бы самое время о новом разузнать. Старое - что? Пережили - и слава богу… Сидор Матвеич, как своего, деревенского, хитровато ткнул комбрига в бок.
- С разверсткой-то что? Слух был, будто ее похерили, окаянную. Верить, нет?
Глаза у старика неожиданно оказались живые, бойкие и немалого ума.
- Слух… - рассмеялся Григорий Иванович. - Написано везде. Своими глазами все читал.
- A-а… обману не выйдет? - И старался изо всех сил заглянуть в глаза поглубже, добираясь до самого дна души.
Дотошность старика все больше веселила комбрига:
- Да что ты, дедушка! Сам Ленин приказал.
- Так, так, так… - Мужики, пихаясь, полезли ближе, вытянули шеи, - И как же теперь будет? Мы уж тут всяко думали. Неуж одним налогом всех накормите?
Сидят не дышат, глядят в самый рот. Ну что ты с ними будешь делать! Опять не верят… Григорий Иванович закряхтел, снял фуражку и повесил ее на рукоятку шашки. Морщась, расстегнул пуговицы на воротнике.
- Не понимаю я вас, мужики. Вроде с головами, а рассуждаете, как малые дети. Налогу, если его собирать по правилам, - во, по уши хватит.
- Чего же раньше-то?
- А вот и считай, чего раньше, - стал загибать пальцы. - На Дону война? На Кубани война? На Украине - сами знаете… Да и Сибирь… Си-бирь! Соображайте.
Откинулись, вздохнули.
- Похоже, так. Сходится… А правду, нет говорят, будто в Сибири народ по колено в зерне ходит?
- А реки молоком текут? - весело подхватил Григорий Иванович. - Всяко живут, и хорошо, и плохо. Как везде. Я эту Сибирь насквозь прошел, насмотрелся.
- Не из Японии, случаем? - встрепенулся Сидор Матвеич.
- Почти оттуда, дедушка. С Амура.
- Пешком?
- А всяко. Иногда и ползком.
Сильно потянуло едким табачным дымом. Григорий Иванович завертел головой: откуда ото? Сверху, из окна, свешивался Емельян - лежал животом на подоконнике и слушал.
- С налогом-то… - напомнил он, спрятав руку с цигаркой.
Появился Юцевич, деликатно стал так, чтобы комбриг увидел его и понял - есть дело, но Григорий Иванович показал ему: мол, обожди. Пробежал через двор Черныш, ведя за повод Орлика. Лоснящийся жеребец потянулся было к хозяину, Черныш дернул его и увел.
- А что налог? - с некоторым наигрышем удивился Григорий Иванович. - С налогом, по-моему, ясней ясного.
- Ладно, не томи, - ворчливо подпихнул его Сидор Матвеич. - Знаешь - расскажи. Ты приехал и уехал, а нам - жить.
Двумя пальцами Григорий Иванович взял себя за переносицу, зажмурился. Если он правильно запомнил, то декретом ВЦИК общая сумма налога устанавливалась примерно в 240 миллионов пудов. Это для начала, поспешил добавить, в дальнейшем она будет снижаться и снижаться. ("Вот армию здорово сократим. Сколько мужиков сразу за дело примется!") Очень важно в декрете вот что: каждому крестьянину еще до весеннего сева будет известно, сколько хлеба он должен сдать осенью. Значит, каждый заранее сможет рассчитать: столько-то он соберет, столько-то сдаст в налог, а столько-то останется ему, делай с этим хлебом что захочешь. И вот еще: кто победней, с тех и налог поменьше, а есть и такие, с кого на первых порах вообще не возьмут ни зернышка, пускай сначала как следует встанут на ноги.
- Классовый принцип. С богатого - побольше, с бедного - совсем почти ничего. Там несколько налоговых разрядов установлено.
Милованов насторожился:
- А кто по разрядам будет разносить?
- Как - кто? Сами. Кого вам еще надо?
- Опять, значит!.. - Милованов едва сдержался, чтобы не выругаться. - То на то и поменяли. Посадят кого- нибудь, он и начнет…
- А вы на что? - спросил комбриг.
- Много нас тут спрашивают…
- Ты не мели, не мели! - прикрикнул на него сверху Емельян. - Язык, гляжу, большой стал.
Милованов затих и отступил, но комбриг видел, что слушатели отчего-то жмутся, кое-кто разочарованно полез в затылок. Оказывается, смущает всех самая что ни на есть пустяковина: каким образом будет начисляться налог?
- Да вы что? - удивился Григорий Иванович. - Ну давайте вместе считать, раз такое дело… Вот, скажем, двор, где всего по полдесятины на едока. Есть ведь такие? Есть. Скажите мне: сколько он зерна на десятине соберет? Ну?
Ежатся, молчат. Наконец кто-то:
- Загодя как считать? Земелька у нас средненькая, жизнь серенькая… Урожай сам-пят, сам-шест, а если сам- сем, считай - бог послал.
Бестолковость (а может быть, и притворство) вывела комбрига из себя. Кажется, все разжевал как мог, так нет! К тому же Юцевич снова показался, постоял и озабоченно ушел.
Ладно, по-другому будем считать. Меньше двадцати пяти пудов на десятине ведь не берете? (Нарочно взял самый нижний предел.) Или берете?
- Да что ты с ними! - не утерпел у себя в окошке Емельян. - За такой урожай руки надо отрубить!
- Пускай. Смотрите, я кладу двадцать пять. Значит, и налогу такой человек заплатит всего десять фунтов. И все! Но ведь есть у вас и такие, у кого но четыре десятины на едока. (Сам не зная почему, но глянул на Милованова и сразу понял: не ошибся, этот земли успел нахапать.) Ну вот, давай посчитаем ему. Как, может он собрать по-о… ну, скажем, по семьдесят пудов?.. Вот ему и поднесут налог - одиннадцать пудов.
Договаривая, надел фуражку и поднялся, стал застегивать ворот. Мужики сгрудились вокруг.
- А когда все будет… вся благодать-то эта? - поинтересовался Сидор Матвеич.
- Да хоть сейчас. Сегодня. А разобьем Антонова - и вообще живи не хочу. Никто мешать не будет.
У себя в боковушке Емельян слышал, что комбрига провожали гурьбой, не хотели отпускать.
- …А куда смотрите? - раздавался голос Котовского. - Весна проходит, такие дни стоят, а вы завалинку шоркаете. Земля ждет!
- Боязно. Сунься за деревню - подстрелят.
- Защиту дадим. Для того и приехали.
Напоследок, когда комбриг уже взбегал на крылечко, Милкин сказал таким тоном, будто сообщал приятную новость:
- А ведь клянут вас по деревням, Григорь Иваныч, ох клянут! Сам слыхал.
Похоже было, что комбриг с легким сердцем отмахнулся.
- А кого вы не клянете? Вы отца с матерью так пушите, что хоть иконы выноси.
И скрылся в доме.
Глава шестая
- Заметил, Григорь Иваныч? Этот, вылупленный-то? - Емельян двумя пальцами ото лба изобразил пучеглазие. - У него сын в лесах.
- Ранен?
- Кто, Шурка? Черта ему сделается! Змеиная семейка. Рассказать тебе - не поверишь.
Оказывается, толкуя с мужиками о налоге, комбриг догадался правильно: Милованов, пользуясь тем, что прежний комбед перераспределял землю "по силе возможности", нахватал себе сверх меры, хотя семья у него известно какая: сам, да жена, да сын-баламут. Ясно, надеялся на чужие руки, на чужой горб, - самому столько не осилить.
Смеркалось. Юцевич вышел распорядиться, чтобы принесли лампу. Григорий Иванович, пользуясь роздыхом, покачивался на стуле. К вечеру накапливалась усталость, хотелось лечь, вытянуться, закрыть глаза.
В сумерках, наедине, голос Емельяна звучал негромко, задушевно. Солдат жаловался, что урожай в последнее время действительно редкий, редкий год удастся. Выручались тем, что держали коров. Куда девали молоко? А известно: на молоканку. Тот же Путятин по договору со всей деревней собирал молоко для маслозавода.
- Сколько платил?
- Платил?.. - припоминая, Емельян завел глаза под лоб. - Да, помню, копеек по сорок за пуд.
- Сколько, сколько? Да вы с ума сошли! Так он вас на самом деле заставит солому жевать. Это ж грабеж! Сколько же он наживал?
- На мужике кто не наживал? Только ленивый.
- Сами вы ленивые! - возмутился Григорий Иванович, узнав, что снятое молоко (его крестьянам отдавали обратно) спаивали скотине или же выливали прямо на землю. - В Молдавии из него сыр делают. Сыр! Ел, нет?
- Слыхать - слыхал… - почесался Емельян.
- Иди отсюда! - огорчился Котовский. - Глаза бы на вас не глядели! Посадите себе на шею и тащите, тащите…
Изобразил, как сгибается под непосильной пошей замордованный мужик (уже привык к солдату; с чужим человеком он разговаривал бы совсем не так).