- Кто бы ни сделал это - он умрёт, обещаю тебе, я уничтожу их всех до последнего, клянусь в этом твоей душой, Джулиано! - И тут Лоренцо вдруг успокоился. И так, неестественно спокойный, вышел из собора.
Трупы были повсюду. Наёмников в цветах Патти прикончили флорентийские стражи порядка и жаждущая крови толпа горожан. Оборванные дети деловито обирали трупы, потрошили карманы. Кое-кто выковыривал глазные яблоки или вырезал зубы - на память. А горожане продолжали требовать крови - крови Пацци. Когда на улице появился Лоренцо, поднялся такой крик, словно он воскрес из мёртвых. Кто-то пал на колени; другие крестились; потом вдруг народ хлынул к нему, крича его имя, стараясь коснуться его.
Высокий и величественный, Лоренцо поднял руки, призывая всех к вниманию.
- Друзья мои, я обращаюсь к вашей доброте и чувству справедливости! Пусть справедливость восторжествует, но должно также и держать себя в руках. Мы не должны карать невиновных.
- Мы отомстим за тебя! - крикнули из толпы.
- Мои раны несерьёзны, прошу вас...
Но Флоренция не желала успокаиваться. Лоренцо исполнил свой долг. Теперь его окружали друзья и стража, охраняя от почтительного пыла подданных.
- Пико! - вскрикнул Лоренцо и обнял подбежавшего к нему Пико делла Мирандолу.
- Все сходят с ума от тревоги, - сказал Пико. - Мы не знали, убит ты или спасся...
- Мы прятались в Дуомо, - сказал Лоренцо.
- Лучше нам укрыть тебя в более безопасном месте, - сказал Пико. - Твоя матушка дома. Она разослала людей по всему городу - искать тебя...
- Она знает о Джулиано?
- Мы подумали, что лучше скрыть это от неё... на время. За Джулиано уже мстят, друг мой. Предатели сокрушены. Горожане забрасывали камнями старого Джакопо Пацци и его войско, пока те не отступили. А сейчас они вешают предателей в Палаццо Синьории.
- Что?!
- Архиепископ пытался взять Синьорию своими силами - с наёмниками и ссыльными из Перуджи.
- Я видел, как архиепископ заблаговременно покинул собор, - сказал Леонардо и тут вспомнил, что Николини последовал за ним.
- Нам надо пойти туда и взглянуть, как идут дела, - сказал Лоренцо.
- Тебе надо пойти домой и успокоить матушку, - возразил Пико. - Флоренции ты нужен живым.
- Я никогда не был нужен Флоренции живым. - Лоренцо подозвал стражу, и все они двинулись к Синьории. По дороге к палаццо Леонардо спросил Пико, не видел ли он Сандро.
- Видел. Он во дворце Медичи, залечивает полученную рану. Ничего опасного, рана поверхностная.
- Каким образом его ранили?
Пико улыбнулся.
- Он сказал, что защищал тебя от нападавшего.
- Я его даже не заметил.
- Скорее уж не заметил, что на тебя напали.
К Синьории они подошли слишком поздно. Мстительная оргия увечий и убийств зашла уже достаточно далеко. Прибытие Лоренцо приветствовала огромная толпа. Люди никак не могли поверить, что он жив. Это было чудом. Они выкрикивали благодарения Деве и не желали ни утихать, ни останавливаться. Голос Лоренцо был заглушён криками: "Кончать с предателями! Palle, palle!" Ему ничего не оставалось, кроме как смотреть, как захваченных в Синьории перуджинцев выбрасывают голыми из окон - на площадь. Потом нашли Франческо Пацци - и, вопящего, кусающегося, истекающего кровью, повесили, содрав одежду, на одном из окон дворца.
- Великолепный, - сказал Пико, - говорят, он был одним из убийц Джулиано.
Лоренцо молча смотрел, как этот человек дёргается на верёвке, содрогаясь в смертных конвульсиях под вопли и хохот толпы. Но когда рядом с ним повесили архиепископа - Лоренцо не сдержался и тоже закричал от восторга.
Падая, архиепископ в гневе и унижении ударил Франческо по шее - и они закачались вместе. По улицам волокли виновных и безвинных. Площадь была усыпана выколотыми глазами и отрезанными ушами, украшена насаженными на пики головами. А против дверей Синьории уже возводилась настоящая виселица.
Девизом этого дня было неистовство. Судя по всему, оно же станет девизом последующих дней.
Когда архиепископ замер в петле и побагровел, на подоконник выволокли Николини. Он стоял недвижно, покуда с него сдирали одежду, и смотрел прямо вперёд, даже когда после сильного тычка повис рядом с архиепископом.
Леонардо, смотревший на эту сцену, оцепенел от ужаса. Если Николини поймали вместе с архиепископом, то, возможно, и Джиневра в опасности... Ему стало страшно и одновременно по-звериному жутко и весело. Он должен идти, должен найти Джиневру и уберечь её от опасности.
- Разве он не был твоим другом? - спросил вдруг Лоренцо, подразумевая Николини.
Леонардо с удивлением взглянул на него. Лоренцо не мог не знать, что Николини - его смертельный враг. Впрочем, Лоренцо был сейчас вне себя. В уголках его рта вскипала пена.
- Нет, Великолепный, я ненавидел его.
- А-а, - сказал Лоренцо и сразу отвернулся от Леонардо, отвлечённый настойчивыми славословиями толпы.
"Смерть предателям!" - перекатывалось по городу. Клич был слышен от Палаццо Медичи до Понте Веккио. Леонардо спешил к palazzo Николини. Он держался переулков и боковых улочек, где не было толпы. В воздухе висела вонь от мочи, крови и гари. Целые кварталы были охвачены огнём. На улицах плакали дети. Из окна второго этажа, прижимая к себе ребёнка, выпрыгнула женщина; платье её горело.
- Ты подонок Пацци? - крикнул крепкий оборванец-араб, явно вожак столпившейся вокруг него шайки. Он замахнулся мечом на Леонардо, но тот успел нырнуть в проулок. Нужно было спешить. Спасти Джиневру.
Снова трупы. В переулке кричала женщина. Леонардо мельком заметил оголённую грудь. Будут ещё и насилия и убийства - день только-только подошёл к середине. Что-то принесёт ночь? На улицах царило безумие, даже там, где людей почти не было. В этом было что-то опьяняющее. Но Леонардо сейчас владел только страх за Джиневру.
Большая дубовая дверь palazzo Николини была разбита.
Левой рукой Леонардо выхватил из ножен меч, в правой сжал кинжал - и так он проскользнул в окружённый колоннами дворик. По каменным плитам бегал павлин. У парадных дверей, полуотворенных, стоял слуга. На первый взгляд казалось, что он просто прислонился к двери - на деле его прикололи к ней копьём.
Бесшумно и быстро Леонардо крался по дому, по большим комнатам и залам, украшенным картинами и музыкальными инструментами, игорными столиками, мебелью - он искал Джиневру. В кабинете он наткнулся на забитого до смерти слугу. В гостиной двое насиловали служанку и её сына.
Сверху донёсся взрыв хохота.
С бьющимся сердцем Леонардо бросился к спальням.
И там нашёл Джиневру - на постели, нагую, распухшее лицо в синяках и царапинах, рука сломана. Один человек насиловал её, другой, голый, сидел на кровати - Леонардо узнал в нём ученика златокузнеца Паскуино.
Кровавая дымка застлала глаза Леонардо. Ученик Паскуино успел лишь вскинуть на него удивлённый взгляд - кинжал Леонардо вонзился в его шею. Потом, отшвырнув и кинжал и меч, Леонардо сбросил с Джиневры второго насильника. Он узнал и его - то был брат Джакопо Салтарелли, который обвинил Леонардо в содомии и которому заплатил за это Николини. Но жуткая ирония этого совпадения ускользнула от Леонардо. С силой, воспламенённой праведным гневом, он так ударил о стену груболицего дюжего парня, что у того раскололся череп. Он сполз по стене, оставляя широкую полосу крови. А Леонардо повернулся к Джиневре. И увидел, что горло её перерезано, груди изранены и залиты кровью, и кровь запеклась между ног.
Леонардо не мог говорить, не мог молиться ни Иисусу, ни Марии, никому из сонма святых о вмешательстве, об исправлении свершившегося, о переделке реальности. Он взял её на руки и так держал. От неё пахло испражнениями и спермой. Кровь её ран запятнала его рубаху, омочила ставшее маской лицо. Он смотрел на гусиное пёрышко на алом покрывале, словно сосредоточась на этой полоске пуха, отказавшись видеть что-либо ещё, мог перестать помнить и вообще существовать.
А потом, будто разум покинул его, он принялся методично и умело препарировать тела убийц. Он разделял, разрубал, резал - и вспоминал время, когда сидел за столом в своей студии. Там пахло спиртом и ламповым маслом, и на столе перед ним в кипящем яичном белке плясали, как варёные яйца, глаза забитых на бойне коров. В тоске и безумии Леонардо тогда резал глаза, взрезал эти сферические окна души, трудился, трудился, вскрывал осторожно и методично.
Точно так же действовал он и сейчас - разделял, разрубал, взрезал и, казалось, забывал дышать. Джиневра, думал он, но имя более не было связано с той, которую он любил; все связи обернулись огнём и дымом, карающим, очищающим, восходящим к небесам дымом.
И на самом деле в спальню Джиневры вползал дым.
Он сочился из трещин в полированном дереве двери. Пьяные бандиты внизу подожгли дворец Николини, и теперь дерево, шерсть и конский волос тлели и вспыхивали; а Леонардо всё ещё пребывал в своём кошмаре, в своём остром как нож сне наяву - и всё громче и громче звучал в его мозгу голос: "Леонардо, Леонардо, ты здесь?"
Леонардо удивился этой мысли. Здесь. Где - здесь? Он размазал по полу остатки голубых глаз Джиованни Салтарелли, его разбухшая грязная душа была теперь пуста, как весеннее чистое небо.
- Леонардо! Леонардо!
И, внезапно очнувшись, Леонардо обнаружил, что стоит у окна с руками, покрытыми свежей и запёкшейся кровью. Было слепяще жарко. Платье тысячей иголок впивалось в тело. Он не мог дышать. Внизу стояли... Никколо? Сандро? И... Тиста? Быть того не может. Тиста умер. Однако мальчик слепо глядел вверх, на Леонардо.
- Выбирайся отсюда! - крикнул он. - Никколо, заставь его! Ты хочешь сгореть?