Я пишу тебе со страхом, как бы это письмо не перехватили. Вот почему я велела своему слуге Луке отдать это письмо тебе в собственные руки. Он сопровождает моего мужа во Флоренцию по делам. Ты, конечно, помнишь его по нашим дням во дворце мадонны Симонетты, когда вы вдвоём писали мой портрет. Да, Леонардо, я знаю, что Гаддиано была она. Я знаю и то, что она была твоей любовницей; или, вернее, что ты был одним из её многих любовников. Она рассказала мне всё, но какое я имела право ревновать? Тем не менее я возненавидела её за то, что она мне об этом рассказала, спаси Господь её душу и прости меня за то, что виню её сейчас, когда она в вечном покое.
Я более не волнуюсь за себя - довольно я себя жалела - нет, ныне меня одолевает страх за твою жизнь... и за жизнь моего отца. Затевается какое-то лихо, какой-то заговор, и мой муж посвящён в него. Остерегайся ненависти Пацци к Медичи. Я слышала, как поминалось твоё имя. Твоё и Сандро.
Я так хочу вернуться во Флоренцию. Немного погодя я снова пришлю Луку к тебе. Молюсь, чтобы ты не отвернулся от меня. Я не могу переменить того, что говорила и делала. Мой муж держит моего отца в тисках. Мы не могли бороться с ним. Прости меня, я была дурой.
Но сердце моё всегда было твоим. Если бы только мы могли быть вместе, я более ни о чём бы не тревожилась. Но всё остаётся как есть - и слёзы превратили меня в реку. Я люблю тебя - и бессильна что-либо сделать.
Джиневра".
Раздираемый противоречивыми чувствами, Леонардо сложил письмо и спрятал под рубаху.
Он хотел бы порвать его и никогда более не вспоминать о ней - но не мог этого сделать. Она похоронила его, а теперь - возможно, из прихоти - хотела эксгумировать труп. И всё же пустой, холодный гнев, владевший им, смешивался сейчас с пробудившейся надеждой. Если Джиневра в самом деле любит его, если она так же отчаялась, как он, они всё ещё могут изменить судьбу. Они могут бежать из Флоренции - не прикован же Леонардо к этому месту! Они могли бы отправиться в Милан; там они наверняка найдут прибежище во дворце Лудовико Сфорца, который выражал интерес к трудам Леонардо...
Леонардо сел на постели, терзаясь яростью, надеждой, унижением. Он, как дитя, грезил наяву...
- Маэстро, открой мне - что тревожит тебя? - спросила Айше по-арабски. Она стояла перед ним без накидки, длинные чёрные волосы заплетены в косу, глаза густо подведены сурьмой.
- Ничего, - ответил Леонардо по-итальянски и знаком велел ей подойти и сесть на постель рядом с ним. Он расстегнул её жилет, обнажив полные, покрытые татуировкой груди, и ласково погладил их. На миг она, казалось, удивилась: прежде он не отвечал ни на какие её заигрывания и позволил ей спать в одной с ним комнате только ради того, чтобы спасти её от затруднений.
Потом она улыбнулась, словно поняла... словно прочитала письмо Джиневры.
Она что-то шептала ему по-арабски, когда он боролся с ней, целовал и грубо, яростно кусал её. И она боролась с ним, царапалась и кусалась, крепко сжав его пенис своими окрашенными хной пальцами. И Леонардо позволил ей ласкать его - а сам между тем снимал её одежды и смотрел, как она садится сверху, точно стервятник на настигнутую жертву, и смотрел в её большие тёмные глаза, когда она принимала его в себя. Он двигался в ней, пока она не закричала, достигнув оргазма; тело её содрогалось. Тогда он перекатил её с себя и сам навалился сверху, будто поймав её в ловушку; прижав её руки, он поднялся над ней и взял её - бешено, с ожесточением насильника. Она пыталась бороться, но он не прекращал двигаться в ней, и наконец она снова закричала. Её тело прильнуло к нему, он входил в неё, и она принимала его, они двигались в слитном ритме, то приникая друг к другу, то отстраняясь - до тех пор, покуда сам он не достиг вершины наслаждения, и в этот влажный судорожный миг он увидел Джиневру.
Она была Impruneta, Мадонна. Она улыбалась и прощала его за всё.
- Маэстро... - едва слышно сказала Айше.
- Да...
- Мне больно.
- Мне больно, перестань! - взмолился Тиста - Никколо волок его прочь от новой летающей машины Леонардо, завернув руку за спину и только что не ломая её.
- Обещаешь держаться подальше от машины маэстро? - грозно вопросил Никколо
- Обещаю!
Никколо отпустил мальчика, и тот нервно попятился от него. Леонардо стоял в нескольких шагах, казалось совершенно забыв об их существовании, и смотрел со склона вниз, в долину. Туман, как во сне, стлался по травам; вдали, окружённая серовато-зелёными холмами, лежала Флоренция.
Леонардо прибыл сюда, чтобы испытать свой новый планер - он лежал рядом, и большие дугообразные крылья хлопали по земле. Леонардо принял совет Никколо - у новой машины были закреплённые крылья и не было двигателя. Это был именно планер. Конечно, Леонардо хотел покорить искусство полёта. Когда-нибудь он создаст машину, достойную его мастерства, он знает уже, как нужно управлять ею. А эта машина целиком соответствовала мыслям Леонардо об использовании идей природы, ибо ему предстояло обрести крылья, как если бы он и в самом деле превратился в птицу. Он повиснет в пустоте - ногами вниз, головой вверх - и будет управлять крыльями, сгибая ноги и перемещая вес. Подобно птице, он будет плыть в пустоте, парить, скользить...
Но он боялся. Он откладывал полёт на новой машине вот уже два дня - с тех пор, как они стали здесь лагерем. Он потерял уверенность в себе, хотя умом был уверен, что в машине изъянов нет. Он чувствовал, что и Никколо, и Тиста, и Айше - из шатра - наблюдают за ним.
Никколо закричал. Вздрогнув, Леонардо обернулся - и увидел, что Тиста, отвязав верёвку, удерживавшую планер на земле, забрался в упряжь под крыльями. Леонардо бросился к нему - но Тиста шагнул с обрыва прежде, чем кто-либо успел его остановить.
Крик Тисты далеко разнёсся в холодном разреженном воздухе - мальчик парил в пустом небе и вопил от радости. Он облетел гору, ловя тёплые потоки воздуха, и начал спускаться.
- Возвращайся! - сложив ладони чашечкой, прокричал Леонардо, не в силах, однако, сдержать восторга. Машина работала! Айше стояла теперь рядом с ним - молчала, смотрела, что-то прикидывала.
- Маэстро, я пытался остановить его, - сказал Никколо.
Но Леонардо не обратил внимания на его слова, потому что погода вдруг изменилась, и ветер забился порывами вкруг горы.
- Держись дальше от склона! - крикнул Леонардо, но слова его пропали втуне, и оставалось лишь беспомощно смотреть, как планер, подхваченный порывом ветра, метнулся вверх, завис в холодном воздухе - и опавшим листком канул к земле.
- Выдвинь вперёд бёдра! - кричал Леонардо.
Планер можно было заставить слушаться. Если б мальчик практиковался - это было бы не так уж трудно. Но он не практиковался, и планер юркнул вбок, врезаясь в скалу. Тисту вышвырнуло из ремней. Хватаясь за кусты и камни, он пролетел ещё футов пятьдесят.
Когда Леонардо добрался до него, Тиста был почти без сознания. Он лежал меж двух иззубренных скал - голова запрокинута, спина неестественно вывернута, руки и ноги разбросаны, как тряпичные.
- Тебе где-нибудь больно? - спросил Леонардо. Рядом опустился на колени Никколо; лицо его было мертвеннобелым, словно в нём не осталось ни кровинки.
- Мне совсем не больно, маэстро, - еле слышно ответил Тиста. - Пожалуйста, не сердись на меня.
- Я не сержусь, Тиста. Но зачем ты сделал это?
- Мне каждую ночь снилось, что я летаю. На твоей машине, Леонардо. На этой самой. Я ничего не мог с этим поделать. И я придумал, как мне добиться своего. - Тиста слабо улыбнулся. - И добился.
- Добился, - прошептал Леонардо.
Тиста вздрогнул.
- Никколо...
- Я здесь.
- Мне плохо видно. Кажется, я вижу небо.
Никколо взглянул на Леонардо, и тот отвёл глаза.
- Леонардо?
- Да, Тиста, я рядом.
- Когда я стал падать, я сразу понял, что это было.
- Что ты понял? - Леонардо позволил Никколо устроить Тисту поудобнее, но сделать можно было немногое. У мальчика была сломана спина, и обломок ребра прорвал кожу.
- Я видел это в чернильном зеркале, когда шейх заставлял меня помогать ему в колдовстве. Я видел, что падаю. И видел тебя. - Тиста попытался сесть, и лицо его исказилось от боли. На миг он, казалось, удивился; а потом взглянул мимо Леонардо, будто слепой, и едва слышно проговорил:
- Выбирайся отсюда. Никколо, заставь его. Ты хочешь сгореть?
Разлив Арно был разрушителен в тот год и всеми признавался дурным знамением. Однако для Леонардо, казалось, распахнулись двери удачи. В конце концов, он был сейчас в великом соборе Санта Мария дель Фьоре по недвусмысленному приглашению Джулиана, брата Лоренцо Медичи - обсудить заказ на изготовление бронзовой статуи Кларисы, жены Великолепного. И при нём было любовное послание от Джиневры - она вернулась во Флоренцию.
Она действительно любила его - несмотря ни на что.
Если правда, что несчастья ходят по трое - во что Леонардо тайно верил, - тогда, возможно, смертью бедного Тисты завершился кошмарный круг.
Леонардо и Сандро стояли у высокого алтаря рядом с другими друзьями и родичами Медичи. Было тёплое пасхальное утро, и праздничная месса вот-вот должна была начаться.
- Перестань суетиться, - сказал Сандро.
- А я и не заметил, что суетился, - сказал Леонардо, оглядывая огромную толпу, заполнявшую собор. - Боюсь, Джулиано опоздает или вообще не придёт. Он жаловался, что его донимает спина.
- Не волнуйся; да и не с Джулиано ты должен встретиться. С Лоренцо.
Леонардо кивнул.
- Мне было бы спокойнее - с Джулиано.