- Я тут готовлю кое-что интересное для тебя и твоих гостей! - отозвался Леонардо. - Мне надо чуть-чуть подумать. Наберись терпения, старина!
Леонардо славился как шутник, жонглёр и фокусник, а потому был желанным гостем на любой вечеринке, хотя и говорил на весьма сомнительной латыни.
- Старина?! - взвился Андреа. - Убирайся, и пусть Медичи кормит тебя сегодня ужином! Может, он и пустит тебя в сад - поспать среди статуй, которые я чинил один, у тебя-то не вышло!
Леонардо услышал, как заскрипели половицы - Верроккьо ушёл, взывая к друзьям: "Вы слышали, как назвал меня этот молокосос?.."
Леонардо обнял Джиневру, но она отстранилась.
- Папа наверху с мессером Николини. Я сказала всем, что иду вздремнуть, и ждала тебя, потому что должна сказать тебе кое-что... очень важное.
Леонардо отшатнулся, когда она помянула Луиджи ди Бернардо Николини, делового партнёра её отца в торговле шёлком. Николини был стар, угрюм и лыс. И очень, очень богат.
- И что же?..
Джиневра резко, нервно вздохнула и, помолчав, сказала:
- У моей семьи... затруднения.
- Денежные?
- Да, но всё куда хуже, чем я тебе говорила. Папа не сможет расплатиться с долгами, не продав имущества.
- Ну, может, это и будет разумно. Он смог бы тогда...
- Я не допущу, чтобы он обесчестил семью.
- А при чём тут мессер Николини? - поинтересовался Леонардо, чувствуя, как его обдаёт жаром тревоги. Чувства кипели в нём, сжигая горло, как кислота сжигает цинк. Сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из горла.
- Мессер Николини предложил тысячу золотых флоринов - в долг, - чтобы папа мог дать мне достойное приданое.
- Ах вот оно что! - холодно проговорил Леонардо. - Долг, который никогда не вернут.
Джиневра промолчала.
- Ты просватана за него?
- Да, - прошептала она.
- Так я и думал. Старый похотливый боров. А что будет с нами - или тебе всё равно?
- Я кое-что придумала, Леонардо, - спокойно сказала Джиневра.
Но Леонардо будто не слышал её.
- Но ведь твой отец знает о наших чувствах?
- Нет, он думает, что мы просто хорошие друзья.
- Но ты же собиралась сказать ему, мы говорили...
- Я не смогла.
- Потому что я бастард.
- Потому что ты беден... пока. А он по уши в долгах.
- Но он может занять денег - он человек почтенный.
- Дело зашло слишком далеко. Поэтому я и сказала отцу, что с тобой мы только друзья и что я выйду за мессера Николини. Папа любит меня, и его волнует, что в семнадцать лет я всё ещё не замужем.
- Тогда всё решено. - Леонардо чувствовал, что каменеет.
- Ничего не решено, Леонардо. Ты не понял? Это уловка, вроде твоих розыгрышей. Когда папа получит деньги, когда всё устроится, я скажу ему, что люблю тебя, что раньше не понимала этого и просто не могу согласиться на брак с другим.
- Тогда будет поздно. - Леонардо сказал это обречённо, хоть ему и стало полегче. Тревога ушла, но в пустоте, оставленной ею, разгорался гнев. А Леонардо не мог пока дать ему вырваться. Дай он волю гневу, и неминуемо потеряет Джиневру. - Твоему отцу придётся возвращать деньги мессеру Николини - по меньшей мере приданое. Будет скандал.
- К тому времени дела у папы будут в порядке. Он сможет отдать деньги. Ему просто нужна передышка. - Она тихонько рассмеялась. - И скандала никакого не будет, милый мой Леонардо, потому что какой же мужчина признается, что подарил девушке приданое как заем, чтобы так добыть себе невесту?
- Мне всё это не нравится, - сказал Леонардо, подавляя раздражение.
- Я знаю, но иначе нельзя. Для друзей объяснение есть: скажи им, что я тебе надоела. С твоей репутацией в это нетрудно поверить. Но у меня выбора нет. - Леонардо понял, что её не переубедить. - Я люблю тебя, но семья для меня важнее... пока мы с тобой не поженимся, а тогда я буду жить только тобой. Это я тебе обещаю.
Леонардо услышал скользящий шорох шёлка - подняв сорочку, Джиневра придвинулась к нему. Она любила возбуждение и опасность, и он, любя её и зная, что, несмотря ни на что, она тоже любит его - понимал, что она опасна. Но она покорила его. Она была его первой любовью, так же как он - её.
- Я вправду люблю тебя, - сказала она. - Я всё время хочу тебя. Прямо умираю. Я не выйду за него, клянусь тебе.
Леонардо хотелось верить ей. В конце концов, она гордилась своей честностью. В этом отношении она походила на мужчину: честность была для неё уздой чести. Хитрить ей было очень трудно. И всё равно он чувствовал себя так, словно тонул в зыбучем песке.
Она прижалась к нему, ласкаясь и становясь всё настойчивей; и он, в свой черёд, касался её потаённых местечек, с её слов зная, что доставляет ей наслаждение, и ласкал её до тех пор, пока они не опустились на пыльный, в паутине пол, и она отдалась ему - а он ощутил себя потоком воды, что текла, струилась, изливалась на её плоть, гладкую, чистую и твёрдую, как камень.
Леонардо предоставил Джиневре возвращаться по задней лесенке в спальню мастера Андреа, где она, как все полагали, сейчас отдыхает - а сам торжественно вступил в мастерскую. В этой комнате почти не было пыли, наводнявшей другие покои, где обтачивали отливки и грунтовали холст. Леонардо был словно охвачен пламенем: поверх кроваво-алой рубашки он надел малиново-пурпурный камзол. Вся его одежда была из дорогого бархата и льна. Высокий и идеально сложенный, Леонардо мог позволить себе облегающие костюмы, созданные специально для того, чтобы подчёркивать греческий идеал фигуры. И вошёл он в мастерскую отнюдь не с несчастным видом - нет, он пригладил взлохмаченные каштановые волосы и появился, словно актёр на сцене.
В мастерской Андреа, превратившейся в один из самых известных салонов во Флоренции, собирались весельчаки и жизнелюбы. Здесь велись громкие беседы, а пол щедро орошало вино из бутылок, которые за неимением стола ставили прямо на пол и опрокидывали при первом же неверном шаге.
Пожилой Паоло дель Поццо Тосканелли, обучавший Леонардо математике и географии, сидел рядом с большим глиняным кувшином и моделью купели для старой ризницы Сан Лоренцо. За его спиной, как тень, стоял мальчик с тёмными внимательными глазами и плотно сжатым суровым ртом. Леонардо никогда раньше не видел его; возможно, Тосканелли взял этого приёмыша в дом совсем недавно.
Рядом с Тосканелли сидели его ученики и протеже Америго Веспуччи и Бенедетто Деи. Веспуччи, долговязый неуклюжий юноша, улыбнулся Леонардо - они учились вместе. Вдоль стен стояли ученики - приятели Леонардо; они молча слушали, изредка вставляя в разговор словцо-другое. Обычно мастер Андреа отправлял учеников работать - с Леонардо, лучшим из них, он давно смирился, и тот работал, когда хотел - но сегодня мастерская была закрыта: близился праздник. Лоренцо ди Креди - вид у него, как всегда, был такой, словно он только что проснулся - приветственно кивнул Леонардо, и Пьетро Перуджино сделал то же самое. Перуджино был подмастерьем и собирался скоро уйти и открыть собственную bottega.
- Поди сюда, Леонардо, - позвал Верроккьо, - помоги нам разобраться. Мы ждали тебя, чтобы поглядеть на твои чудеса, но сперва рассуди наш философский спор.
Тридцатитрёхлетний Верроккьо, осанистый, с пухлым бритым лицом и тёмной одеждой, похожий на священника, стоял рядом с Америго де Бенчи, отцом Джиневры, и его партнёром Никколини.
Рядом с этим кружком стоял Сандро Боттичелли, всегда желанный гость студии Верроккьо. Хотя Леонардо видел его не так часто, как других, он считал Боттичелли своим лучшим другом... единственным другом. Кое-чем Сандро походил на помолодевшего мастера Андреа, потому что у него было такое же широкое пухлое лицо, но подбородок у Сандро был твёрже, а губы, в отличие от тонких сжатых губ Верроккьо - полны и чувственны. Но именно Боттичелли стремился к аскетизму, хотя работы его были полны пышности и трепета жизни.
Сандро стиснул руку Леонардо, и тот с улыбкой ответил на рукопожатие. Но, хотя он и старался выглядеть спокойным и весёлым, сосредоточиться ему было трудно, и дыхание его прерывалось, как всегда, когда он бывал расстроен. Он поздоровался с мастером Андреа и Америго де Бенчи, выказывая тепло, которого не чувствовал, и кивнул Николини. Лицо у старика было сильное, худое, костистое; а такими ушами, подумал Леонардо, мог бы гордиться слон. Хотя кое-кто и счёл бы Николини интересным, Леонардо он показался просто омерзительным.
- Я не философ, - сказал он, отвечая Верроккьо, - я просто наблюдатель. Вам бы пригласить мессера Фичино или кого-нибудь из его блестящих академиков - вот уж кто в совершенстве знает всё, что сказано мертвецами.
Насмешка над гуманистами не миновала ушей Тосканелли, который обычно притворялся глухим, чтобы ему не мешали в занятиях, но сейчас слышал прекрасно. В отличие от Леонардо, который подвергался остракизму, потому что не мог поддерживать беглой беседы на латыни, у Тосканелли были крепкие связи с Академией Платона. Он считал "Theologia Platonica", недавний, но уже популярный труд Марсилио Фичино, работой, достойной пера самого Платона. Леонардо же утверждал, что сей труд легковесен и является пустым переводом чернил и бумаги.
- Эта тема придётся тебе по нраву, Леонардо, - саркастически заметил Тосканелли. - Она весьма легковесна.