Леонардо появился у Симонетты после обеда; он пришёл точно в назначенное время, что случалось с ним редко. Хотя художники по большей части не менее пунктуальны, чем купцы, врачи и прочие люди, чьи дела зависят от назначенных встреч, Леонардо не в силах был овладеть даже этой основной чертой буржуа. Привычка опаздывать была, к несчастью, его второй натурой. Но сегодня его мысли не были отвлечены ни летающими и военными машинами, ни естествознанием, ни даже живописью и игрой света и тени - хотя он бережно нёс под мышкой обёрнутый в шёлк портрет Симонетты, следя за тем, чтобы шёлк не слишком сильно прижимался ко всё ещё мягким слоям льняного масла и лака.
Он размышлял о Симонетте и о том, чего она хочет от него. Покаянный озноб охватил его, когда он вспомнил об их свидании на порочной вечеринке у Нери; и всё же он продолжал быть её другом, истинным другом, абсолютным и безупречным, каким и она обещала ему быть. Леонардо ощущал путаную смесь вины и влечения - и тревоги тоже, потому что Сандро настойчиво уверял, будто Симонетта впитала его ядовитый фантом, несмотря на все усилия Пико делла Мирандолы.
Но в самом-то деле, что ещё скрывает от него Сандро?
И не страдает ли сам Сандро, Боже избави, от некоторых проявлений холодной чёрной желчи - melaina cholos... убийственной меланхолии?
Леонардо вошёл в кованые чугунные ворота и прошёл по узкой аллее, которая всего лишь служила подъездным путём - но тем не менее её охраняли мраморные грифоны, сатиры, наяды, великолепно сложенные воины и сама Диана Охотница - и лишь тогда вышел ко двору и крытой галерее двухэтажного дома Веспуччи. Он постучал в массивную застеклённую дверь; и слуга провёл его через просторные, расписанные фресками залы, причудливо обставленные комнаты, кабинеты и выкрашенные охрой коридоры в открытый внутренний дворик, по которому свободно бродили павлины. Там и сидела Симонетта, со слабой улыбкой на бледном, в мелких веснушках лице, глядя поверх заросшей диким виноградом стены на тянувшиеся внизу улицы и аллеи. Брови её были выщипаны в тоненькую линию, рот плотно сжат, отчего нижняя губка немного выпячивалась вперёд. Она казалась погруженной в глубокую задумчивость. Дул едва ощутимый ветерок, который тем не менее шевелил по-детски тонкие завитки её длинных, светлых, заплетённых в искусную причёску волос. На ней была накидка из алого сатина - шёлковые рукава с буфами, низкий вырез; на цепочке, обвивавшей шею, висел кулон - в центре золотого с чернью медальона был укреплён кусочек рога единорога, панацея от ядов.
Она казалась воистину неземным существом, и на миг Леонардо почудилось, что перед ним одна из аллегорических картин Сандро. Симонетта была воплощённой "Venus Humanitas" Боттичелли.
- Леонардо, отчего ты на меня так уставился? У меня вскочил прыщик на подбородке?
- Нет, мадонна, ты прекрасна.
- Ия счастлива видеть, Леонардо, что у тебя на лице только следы синяков, - сказала Симонетта. - Сандро преувеличил размеры твоих увечий. И тем не менее ты должен обещать мне, что никогда больше не подвергнешь себя такому риску.
Леонардо поклонился, благодаря её за доброту.
- Должен сказать, что Сандро сумел уловить суть твоей совершенной красоты в той картине, которую он мне показывал.
Щёки её слегка порозовели.
- И что это за картина?
- Он зовёт её "Аллегорией Весны" и говорит, что она отчасти навеяна строками из одного труда Марсилио Фичино.
- Ты знаком с этим трудом?
- К стыду моему, нет, - ответил Леонардо.
- Ты так мало ценишь академиков?
- Боюсь, что их интеллектуальные исследования превосходят мои скромные возможности, - иронически проговорил Леонардо. - Однако idee fix, в согласии с которой Сандро формирует каждую фигуру в своих картинах, - это ты, мадонна. Его изображение "Трёх Граций" есть не что иное, как три разных выражения твоего лица. Никто не может взглянуть на эту картину и тотчас же не влюбиться в тебя.
- Тогда, боюсь, это очень опасная картина.
Леонардо рассмеялся.
- Сандро мне о ней только говорил, - добавила она. - Он слишком робок, чтобы показать её мне.
- Только потому, что он ещё не закончил её, мадонна. Знаешь ли, он на самом деле куда худший бездельник в живописи, чем я; однако вся дурная репутация досталась именно на мою долю.
Теперь была очередь Симонетты рассмеяться; но Леонардо чувствовал, что она пусть мягко и даже любовно, но обращается с ним как с дурачком. Помолчав немного, она сказала:
- Ты боишься подойти ко мне поближе? А что ты прячешь там, под шёлком? Может быть, это картина, которую я так долго ждала?
Леонардо поклонился.
- Нов сравнении с ослепительным изображением Сандро твоей красоты мой скромный дар покажется тёмным.
Вновь она рассмеялась и протянула руки:
- Ну так дай мне её, и я сама буду её судьёй.
Леонардо прислонил холст к стене перед Симонеттой и сдёрнул ткань, прикрывавшую его.
Симонетта подалась к картине, словно была близорука.
- Леонардо, - проговорила она, - твоя картина прекрасна. Ты всё изменил с тех пор, как я в последний раз видела её. Неужели я и вправду могу быть такой хрупкой и девственной? Мне кажется, я смотрю на женщину, какой хотела бы быть. Эта картина словно двуликое зеркало Синезия, которое отражает и горний мир, и наш собственный. А здесь... - она указала на почти геометрическое изображение деревьев и гор на заднем плане, - здесь я вижу небесный пейзаж. И озарён он небесным светом.
Она улыбнулась, и Леонардо поразила её улыбка - меланхолическая, однако сдержанная и немного загадочная. Он запечатлел в памяти эту улыбку, хотя и чувствовал себя так, словно оскверняет Симонетту - ведь когда-нибудь он напишет именно эту её улыбку, а не саму Симонетту.
- Это просто край моего детства, мадонна.
Симонетта повернула к нему лицо и сказала:
- Спасибо, Леонардо.
- Лак ещё не совсем высох.
- Я буду осторожна. Я не могу не трепетать при мысли, что лишь сейчас, теперь мне дано увидеть себя вот такой, на небесах, но я не позволю твоему волшебному зеркалу потемнеть, как в детской песенке.
- О чём ты, мадонна? - спросил Леонардо.
Она пропустила его вопрос мимо ушей и позвонила в колокольчик. Прибежал лакей, мальчик лет двенадцати.
- Отнеси эту картину в дом и позаботься о ней, - велела Симонетта мальчику, прикрывая холст. Обернувшись к Леонардо, она добавила: - Боюсь, что в воздухе пыль; как бы она не повредила твоей великолепной картине.
Когда мальчик ушёл, Леонардо повторил свой вопрос, но Симонетта лишь покачала головой и сказала:
- Сядь рядом и обними меня.
Леонардо поглядел вниз, на улицы, лежавшие под стеной.
- Не бойся, - сказала Симонетга, - нас никто не увидит.
Она крепко обняла Леонардо, прижав его голову к своей груди, и он ощутил её гладкую, чуть влажную кожу и жёсткость парчи, вдохнул запах её тела, смешанный с фиалковым ароматом духов. Дыхание её было неглубоким, резким, и звук его, передаваясь от её плоти в его ухо, усиливался, точно биение волн о скалы. Затем она притянула его лицо к своему, и Леонардо вновь ощутил влечение к ней; но вдруг Симонетта судорожно закашлялась. Она рванулась из его объятий, словно оскорбившись; но Леонардо удержал её и вновь крепко обнял. Она кашляла, тяжело, с присвистом, дыша, задохнулась и жадно хватала ртом воздух, пытаясь отдышаться. Тело её содрогалось, изнемогая, с каждым новым приступом изнурительного кашля напрягаясь, точно тетива лука, и Леонардо чудилось, что внутри её рвётся что-то немыслимо тонкое; её слюна промочила его рубашку.
И не сразу он заметил, что слюна перемешана с кровью.
Когда кашель ослабел, Симонетта отстранилась. Глаза её были зажмурены, словно она сосредоточилась на чём-то, словно усилием воли она могла преобразить себя в фантом здоровья; именно это, подумал Леонардо, она и делала. Она вытерла мертвенно-бледное лицо и промокнула губы алым платочком, на котором не были заметны пятна крови.
Симонетта прямо взглянула на Леонардо. Глаза её блестели, точно из них вот-вот хлынут слёзы; и Леонардо понял, что Сандро конечно же прав. Её глаза, синие и чистые, как море, были обиталищем призраков. Ему вообразилось, что он смотрит сквозь прозрачную вуаль; что она потеряна для него, потеряна для всего мира.
Миг спустя Симонетта стала собой - уравновешенная, но всё же смущённая. Она крепко сжала руки Леонардо; её ладони, в отличие от его вспотевших рук, были сухими.
- Не спрашивай меня, Леонардо, - теперь ты знаешь всё.
- Мадонна, я...
- А я испортила твою одежду, но она, в конце концов, тёмная, как мой платок, и кровь будет не так заметна.
- Это не важно, - сказал Леонардо. - Принести тебе чего-нибудь выпить?
- Сандро сказал тебе всё, - проговорила Симонетта, сохраняя, однако, вопросительную интонацию. - Нет, вероятно, не всё, милый Леонардо.
- Я не желаю играть в такую игру, - сказал Леонардо.
- Но ведь такова природа всех человеческих отношений, не так ли? - улыбнулась она.
Краска вернулась на её лицо - теперь оно было, по крайней мере, просто бледным. Однако глаза её горели глубинным бледно-синим пламенем, фантастическим разливом: a miracolo gentil.
- Что же в таком случае сказал тебе Сандро?
- Ничего, мадонна, разве только что он тревожится о вас.
- Я скоро уйду. - Она засмеялась, и этот смех заледенил кровь Леонардо. - В сущности, мой дорогой друг, я уже ушла.