- Я только художник, - сказал он, и по саркастической нотке в его голосе Леонардо понял, что Верроккьо сердится на него. - Но я, так же как и ты, знаю, что у Лоренцо уже есть инженер. Ему служит Джулиано да Сангалло.
- Сангалло плохой художник и бездарный инженер, - сказал Леонардо.
- Он зарекомендовал себя в нескольких кампаниях, и его выбрал сам Лоренцо.
- Ты не прав. Лоренцо не забудет о моих изобретениях.
Андреа только прошипел что-то, прижав язык к нёбу.
- Доброй вам ночи. Леонардо, поешь, пока не остыло. - Он пошёл к двери, но на пороге остановился. - Ах да, чуть не забыл. Мадонна Веспуччи назначила тебе аудиенцию.
- Когда? - спросил Леонардо.
- Завтра, в час пополудни.
- Андреа...
- Что?
- Что обратило тебя против меня?
- Моя любовь к тебе... Забудь изобретательство, вооружения, все эти летающие игрушки. Ты художник. Пиши.
Леонардо внял совету мастера и провёл весь вечер за мольбертом. Но он, оказалось, уже отвык от испарений уксусной эссенции, лака, скипидара и льняного масла. Глаза у него щипало и жгло, голова раскалывалась от боли; однако писал он хорошо, как всегда. У него мучительно пощи пывало подмышки, зудели брови и лоб, он с трудом дышал через нос; но подручные Мирандолы уверяли, что все эти временные нарушения исчезнут, когда ток крови очистит "внутренние отеки". Во время работы Никколо прикладывал к его лбу одно из снадобий Мирандолы - тряпочку, смоченную смесью розового масла и пионового корня.
Аталанте Мильоретти зашёл взглянуть на Леонардо и привёл с собой друга, чтобы подбодрить его - Франческо Неаполитанского, лучшего из лютнистов. Леонардо попросил их остаться и составить ему компанию, покуда он пишет; ему хотелось знать все новости, слухи и сплетни, чтобы быть готовым к завтрашнему визиту к Симонетте. Франческо, невысокий, изящный и гладко выбритый, продемонстрировал свою искусность в игре на лютне; затем Леонардо попросил Никколо дать Аталанте лиру в форме козьей головы, исполненную на манер той лиры, которую он преподнёс Великолепному.
- Я хотел и эту лиру отлить из серебра, - сказал при этом Леонардо, - но мне не хватило металла.
- Металл меняет тон инструмента, - заметил Аталанте.
- К лучшему? - спросил Леонардо.
Помолчав, Аталанте всё же ответил:
- Должен признаться, я предпочитаю дерево... как в этой.
Леонардо мечтательно проговорил:
- Может быть, Лоренцо пожелает выкупить козу - в пару к своему коню. Дай он металл, мне достался бы остаток. В качестве платы.
- Может, он и согласился бы, - кивнул Аталанте. - И у тебя всё равно остался бы оригинал. - Он сделал паузу. - Но если разразится война, серебра не будет ни у кого... Ты знаешь, что Галеаццо Сфорца зарезали? На улицах об этом только и говорят.
- Да, - сказал Леонардо, - знаю.
- Его вдова уже просила Папу дать герцогу отпущение грехов.
- Об этом тоже говорят на улицах? - поинтересовался Леонардо.
Аталанте пожал плечами.
- Говорят, она отправится прямиком к Папе, и это станет причиной войны.
- Мы ведь даже не знаем, удастся ли ей удержать бразды правления, - вставил Никколо. - Быть может, Милан станет республикой... как Флоренция.
Мужчины улыбнулись, ибо Флоренция была республикой лишь по названию; но Аталанте ответил Никколо серьёзно, как равному:
- Заговорщики действительно были республиканцы, мой юный друг, но народ Милана любил своего тирана и жалеет о его смерти. Вожак заговорщиков Лампуньяни был убит на месте, а тело его протащили по городу. Других отыскали очень скоро и страшно пытали. Нет, там республике не бывать. И даже стань Милан республикой - кто поручится, что он останется нашим союзником? А что думаешь об этом ты, Франческо?
Лютнист пожал плечами, словно устал от политики и хотел только одного - заниматься музыкой.
- Я думаю, вы, флорентийцы, видите предвестия войн и скандалов под каждым камешком. Вы тратите драгоценное время, тревожась о грандиозных замыслах врагов... а потом быстро умираете от старости.
Леонардо рассмеялся. Он ничего не мог поделать с собой - его влекло к этому циничному маленькому музыканту, который с виду был немногим старше Никколо.
- И всё-таки? - настаивал Аталанте.
- Никто не желает войны, и менее всех Сикст, - сказал Франческо.
- Он честолюбив, - заметил Аталанте.
- Но осторожен, - ответил Франческо. - Однако убийство - дурной знак. Оно создаёт мерзкий прецедент - выходит, что теперь и святость домов Божьих не даёт безопасности. А сейчас - можем мы сыграть для мессера Леонардо?
- Разумеется, - сказал Аталанте. - Боюсь, мы не выполнили своей задачи - скорее уж наоборот.
- Какой задачи? - спросил Никколо.
- Поднять настроение твоего мастера.
- Дело почти невозможное, - вставил Сандро Боттичелли, входя в комнату. - Но даже нашего Господина Совершенство, нашего Леонардо можно одолеть.
- Андреа позволял кому-нибудь шататься по его bottega? - добродушно осведомился Леонардо. - Или вы совсем не боитесь стражи Великолепного, что бродите после вечернего колокола?
- Не припомню, чтобы тебя раньше это особенно тревожило, - хмыкнул Аталанте.
- Увы, даже я порой поступал по-мальчишески глупо. - Леонардо повернулся к Сандро. - Что ты имел в виду?
- Ты о чём?
- Что меня можно одолеть.
- Victus honor.
- Так это ты прислал записку!
- Какую записку? - с весёлым видом осведомился Сандро.
- Что ж, вижу, тебе уже лучше.
- Во всяком случае, я больше не пуст, - сказал Сандро; однако в нём всё равно чувствовалась печаль, будто всё, что, по его словам, исчезло, осталось с ним - что он по-прежнему пуст, одинок и страдает. - Аталанте, дай нам услышать вашу игру; возможно, мы с Леонардо даже подпоём.
- По-моему, это угроза, - сказал Леонардо.
- Господи Боже мой! Тогда я не буду петь.
- Я сочинил мелодию к стихотворению Катулла, - сказал Аталанте. - Ты ведь любишь его, Леонардо?
- Конечно, люблю, - сказал Леонардо. - Хотя это и может быть сочтено кощунством, я пристрастен к кое-чему из Марка Туллия Цицерона и Тита Лукреция Кара; но, должен признаться, терпеть не могу ни всеми почитаемого Вергилия, ни заодно с ним - Горация и Ливия. Меня тошнит от стихов ради стихов. Пусть наши друзья придворные беспрестанно поминают Цицерона. Но Катулл... Его слова будут звучать вечно. Назови стихи, и я подпою тебе.
- "Lesbiame dicit", - сказал Аталанте; он кивнул Франческо, и они заиграли и запели. Аталанте оплетал своим нежным высоким голосом голос Леонардо, более звучный, но не отличавшийся таким широким диапазоном:
Лесбия вечно ругает меня. Не молчит ни мгновенья,
Я поручиться готов - Лесбия любит меня!
Ведь и со мной не иначе. Её и кляну, и браню я,
А поручиться готов - Лесбию очень люблю!
Мелодия и слова звучали медленно, хотя песня была легка, и они переходили от песни к песне, исполняя вариации Аталанте на Катулловы стихи:
Odi et amo...
И ненавижу её, и люблю. "Почему же?" - ты спросишь.
Сам я не знаю, но так чувствую я - и томлюсь.
Odi et amo...
Сандро налил вина, и Леонардо позволил себе немного выпить. Он разрешил присоединиться и Никколо. Ко времени, когда Аталанте и его друг ушли, Никколо крепко спал на тюфяке, обняв обеими руками толстый том римской поэзии. Он был похож на спящего Вакха, каким его изваял Пракситель - волосы его, густые и взлохмаченные, кудряшками закрывали лоб.
- Поздно, - сказал Сандро, - пора и мне. - Он говорил шёпотом, чтобы не разбудить Никколо. Потом приподнял занавеску, прикрывавшую портрет Симонетты, который писал Леонардо, и улыбнулся.
- Ты пишешь тело, а видно душу. Я же пишу душу, а вылезает тело.
- Ты пьян, - сказал Леонардо.
- Конечно, пьян, и ты тоже, мой друг. Я вижу, ты поселил Симонетту в Винчи. - Он говорил о картине Леонардо "Мадонна с кошкой". - Что бы ты ни писал, что бы ни изображал - там всегда присутствуют горы и стремнины Винчи, верно? И всё-таки ты до сих пор ослеплён фламандской техникой. По-моему, ты стал куда искуснее, чем твой извечный соперник ван дер Гоос.
- И это всё, что ты видишь в моей картине, Пузырёк? Искусность?
- Отчего же, Леонардо, я вижу ещё Симонетту во плоти. Я почти могу прочесть её мысли, ибо она у тебя живая. Этого я не могу отрицать.
- Благодарю, - сказал Леонардо. - Между нами есть различия, но...
- Да не так уж и много.
- Я имел в виду живопись.
- А-а, - протянул Сандро. И всё же он смотрел на картину Леонардо зачарованными глазами. Как тогда, когда их взгляды встретились во время экзорцизма.
- Пузырёк, ты что-то знаешь и не хочешь мне говорить?
Сандро усмехнулся и прикрыл картину занавеской.
- Когда понесёшь её, будь осторожен. Как бы она не отсырела.
- Сандро?.. - Леонардо ощутил смутное беспокойство.
- Завтра, - сказал Сандро, напряжённо глядя на холст, словно всё ещё мог разглядеть скрытый под ним портрет.