И ему представилось, будто он стоит перед бронзовой статуей, что хранит вход в собор его памяти. Это трёхглавый демиург. Лица его отца, Тосканелли, Джиневры глядят на него; но именно Джиневра произносит слова, что освободят его от мира, слова, записанные Лукой: "Nunc dimittis servum tuum, Domine" - "Ныне отпущаоши раба твоего, Владыко".
Нет, Джиневра, я не могу оставить тебя. Я люблю тебя. Я не завершил ещё своего труда, своего...
Лицо отца хмурится.
Леонардо проиграл.
Деревья кружились под ним, плясали, словно сорванные с корней; и снова естественный ход времени нарушился. Он видел знакомые лица; видел камни, лежащие, как алмазы, в чёрной грубой земле; лохмотья перистых облаков, за которыми сверкает солнце; кустарник на горном склоне; растения с длинными листьями, пронизанными чёткой тонкой паутиной жилок.
Время растянулось... и сжалось.
И тьма за его сомкнутыми веками превратилась в сумерки.
Наверное, я умер.
Nunc dimittis...
Однако в уютной тьме Леонардо смог укрыться в своём соборе памяти, храме со многими куполами и покоями, покуда не заполненными. Он был в безопасности в тайниках своей души; и он бежал от портала к башне, от нефа к часовне, через ясные, знакомые воспоминания, следуя за коршуном.
Тем самым, что явился Леонардо.
Давным-давно.
Как во сне.
Часть вторая
MATERIA
Один успел упасть, другой - подняться,
Но луч бесчестных глаз был так же прям,
И в нём их морды начали меняться.
Данте Алигьери
Дикарь тот, кто спасает себя.
Леонардо да Винчи
Глава 9
MEMENTO MORI
Я умираю каждый день.
Петрарка, письмо к Филиппе де Кабассолес
Как солнце в зеркале, двуликий дух
Из глубины очей её мерцает,
И облик - всякий раз иной из двух.
Данте Алигьери
Даже по прошествии трёх недель головные боли не прекращались.
Упав на лес, Леонардо сломал несколько рёбер и получил сотрясение мозга. Он пролетел меж толстых лиловых стволов кипарисов, раздирая в клочья, как тряпку, дерево и ремни Великой Птицы. Его лицо уже чернело, когда слуги Лоренцо отыскали его. В себя он пришёл в доме отца; однако Лоренцо настоял, чтобы его переправили на виллу Карреджи, где им могли бы заняться лекари Пико делла Мирандолы. За исключением личного дантиста Лоренцо, который, вымочив губку в опиуме, соке чёрного паслёна и белены, удалил ему сломанный зуб, пока Леонардо спал и грезил о падении, прочие лекари только и делали, что меняли ему повязки, ставили пиявок да ещё состряпали его гороскоп.
Зато в Карреджи Леонардо закрепил свои отношения с Лоренцо. Он, Сандро и Лоренцо поклялись быть друг другу братьями - невинный обман, ибо Первый Гражданин не верил никому, кроме Джулиано и своей матери, Лукреции Торнабуони.
Говорили ещё, что он доверяет Симонетте.
Леонардо завязал при дворе ещё несколько важных знакомств, в том числе подружился с самим Мирандолой, имевшим немалое влияние на семейство Медичи. К своему удивлению, Леонардо обнаружил, что у них с сыном личного медика Козимо Медичи есть немало общего. Оба они тайно анатомировали трупы в студиях Антонио Поллайоло и Луки Синьорелли, которые, как считалось, разоряют могилы ради своих художественных и учебных нужд; и Леонардо был потрясён, узнав, что Мирандола тоже был в своём роде учеником Тосканелли.
Тем не менее Леонардо вздохнул более чем свободно, когда чума наконец отступила и они смогли вернуться во Флоренцию. Его приветствовали как героя, потому что Лоренцо во всеуслышание объявил с ringhiera Палаццо Веккио, что художник из Винчи на самом деле летал по небу, как птица. Но среди образованных ходили слухи, что Леонардо на самом деле свалился с неба, подобно Икару, на которого, как говорили, он очень походил спесью. Он получил анонимную записку, которая явно отражала эту точку зрения: "Victus honor" - "Почёт побеждённому".
Леонардо не принял ни одного из бесчисленных приглашений на балы, маскарады, вечеринки. Его захватила лихорадка работы. Он заполнил три тома набросками и зеркальными записями. Никколо приносил ему еду, а Андреа Верроккьо по нескольку раз на дню поднимался наверх взглянуть на своего знаменитого ныне ученика.
- Ну как, ещё не пресытился своими летающими машинами? - спросил он у Леонардо как-то в сумерки. Ученики внизу уже ужинали, и Никколо торопливо расчищал место на столе, чтобы Андреа мог поставить принесённые им две миски с варёным мясом. В студии Леонардо царил, как всегда, беспорядок, но старая летающая машина, приколотые к доскам насекомые, препарированные мыши и птицы, наброски крыльев, рулей и клапанов для Великой Птицы исчезли, заменённые новыми рисунками, новыми механизмами для испытания крыла (ибо теперь крылья должны были оставаться неподвижными) и большими моделями игрушечных летающих вертушек, которые были известны с 1300 года. Он экспериментировал с Архимедовыми винтами и изучал геометрию детских волчков, чтобы вычислить принцип махового колеса. Как быстро крутящаяся линейка вытягивается в руке параллельно земле, так в воображении Леонардо рисовалась машина с приводом от пропеллера. Однако он не мог не думать о противоестественности подобного механизма, ибо воздух текуч, как вода. А природа, прообраз всего, сотворённого человеком, не создала вращательного движения.
Леонардо дёрнул струну игрушечной вертушки, и маленький четырёхлопастный пропеллер ввинтился в воздух, словно бы преступая все законы природы.
- Нет, Андреа, я не потерял интереса к этому самому возвышенному моему изобретению. Великолепный выслушал мои мысли и верит, что следующая моя машина удержится в воздухе.
Верроккьо проследил взглядом за красной вертушкой, которая отлетела к стопке книг.
- И Лоренцо обещал заплатить тебе за эти... эксперименты?
- Такое изобретение может произвести переворот в военном искусстве! - не сдавался Леонардо. - Я экспериментировал ещё с аркебузами и набросал чертёж гигантской баллисты, арбалета, какого ещё никто не мог представить, и придумал пушку с рядами бочонков, которая...
- Конечно, конечно, - сказал Верроккьо. - Но, должен сказать тебе, неразумно доверяться вспышке мимолётного восторга Лоренцо.
- Уж наверное у Первого Гражданина интерес к военной технике не мимолётный!
- И потому он проигнорировал твой прежний меморандум, в котором ты развивал те же идеи?
- То было прежде, а то - сейчас, - сказал Леонардо. - Если Флоренции придётся воевать, Лоренцо использует мои изобретения. Он сам мне сказал.
- Ну разумеется, - кивнул Андреа. И, помолчав, сказал: - Перестань дурить, Леонардо. Ты художник, а художник должен писать. Почему ты не хочешь работать над теми заказами, которые я тебе предлагаю? Ты отверг уже многих хороших заказчиков. Денег у тебя нет, а плохая репутация имеется. Ты не закончил даже свою caritas для мадонны Симонетты.
- Денег у меня будет хоть отбавляй, когда мир увидит, как моя летающая машина парит в небесах.
- Ты же чудом остался в живых, Леонардо. Не хочешь посмотреться в зеркало? Ты едва не сломал себе хребет. И тебе так хочется повторить всё сызнова? Или тебя остановит только смерть? - Он покачал головой, словно досадуя на собственную несдержанность, и мягко сказал: - Тебе, видимо, нужна твёрдая рука. Это я виноват. Мне ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы ты в первую очередь занимался всем этим, - Андреа махнул рукой в сторону Леонардовых механизмов. - Но ставкой была твоя честь, и Лоренцо обещал мне, что побережёт тебя. Он был совершенно очарован тобой.
- Хочешь сказать, что сейчас это не так?
- Я только говорю о его характере, Леонардо.
- В том, что он передумал, моя вина. Но, быть может, мне стоит ещё испытать его... это ведь ты говорил мне о предложении Лоренцо пожить в его садах.
- Он не откажет тебе - но ему будет сейчас не до тебя, как и не до кого из нас... после того, что случилось.
- О чём ты?
- Галеаццо Сфорца убит. Его ударили кинжалом в дверях церкви Санто Стефано. В церкви... - Верроккьо покачал головой. - Я только что узнал.
- Это зло, предсказанное Флоренции, - сказал Никколо. Он явно был так голоден и стоя с жадностью ел принесённое Верроккьо варёное мясо.
- Воистину так, парень, - согласился Андреа. - В Милане заварушка, так что Флоренция осталась с одной Венецией, а это весьма ненадёжный союзник. Лоренцо послал гонцов ко вдове Галеаццо в Милан, но она не сможет смирить своих деверей. А если Милан окажется под влиянием Папы...
- То миру в Италии придёт конец, - сказал Леонардо.
- Ну, это уж слишком сильно сказано, - заметил Андреа, - но будет трудно обратить всё это на пользу Флоренции.
- Великолепный умеет договариваться, - сказал Никколо.
Андреа кивнул:
- Ребёнок прав.
Юный Макиавелли хмуро глянул на него, но смолчал.
- Боюсь, что и я прав - насчёт мира в Италии, - настойчиво проговорил Леонардо. - Ему скоро конец. Разве не потеряли мы уже Федериго Урбинского, нашего лучшего кондотьера? Не ушёл ли он к Святому Престолу? Теперь Лоренцо более, чем когда-либо, понадобятся инженеры.
Андреа пожал плечами.