Но теперь он смотрел на собор с высоты и издалека, с вершины Лебяжьей горы, и казалось, что собор стал лишь малой частью того, что хранила его память и видели глаза. Словно душа его расширилась, вместив и небо, и землю, и прошлое, и будущее. Леонардо испытал внезапное, головокружительное ощущение свободы; небо и земля наполнились множеством пространств. Всё было так, как он читал в книге: всё передвигалось в чистом, слепящем, очищающем свете, что сверкающим дождём струился по холмам и горам, туманной росой наполнял воздух, до сияния нагревал травы на лугах.
Это было чистейшее блаженство.
Всё казалось сверхъестественно ясным - он словно смотрел в самую суть вещей.
А потом, потрясённый, он ощутил, что скользит, падает с горы.
Возвратился всё тот же сон, всё тот же вечный его кошмар: рухнуть без крыльев и ремней в бездну. Он отчётливо различал всё: горный склон, влажные трещины, запахи леса, камней и гниения, мерцание реки внизу, крыши домов, геометрические узоры полей, спиральные перья облаков, словно вплетённые в небо... тут он оступался и падал, падал во тьму, в пугающую пустоту, где не было дна... не было будущего.
Леонардо кричал, чтобы просунуться к свету, ибо знал это место, это царство слепящей тьмы, которое исследовал и описал бессмертный Данте. Но теперь жуткое тулово летящего чудища Гериона было под ним, поддерживало его... та самая тварь, что доставила Данте в Малеболг, в восьмой круг Ада. Чудище было мокрым от слизи и воняло смертью и гнилью; воздух кругом был мерзок, и Леонардо слышал, как трещит внизу скорпионий хвост твари. Однако ему чудился божественный голос Данте, что шёпотом обращался к нему, выводил его к свету сквозь самые стены преисподней.
И вот уже он парил над деревьями, холмами и лугами Фьезоле, а потом полетел к югу - к крышам, балконам и шпилям Флоренции.
Он легко двигал руками, приводя в движение огромные крылья, которые рассекали мирный весенний воздух. Сейчас он не стоял на своём аппарате, а висел под ним. Руками он приводил в движение ворот, чтобы поднимать одну пару крыльев, коленями давил педаль, чтобы опускать вторую. Укреплённый на шее воротник помогал приводить в действие хвост механической птицы.
Это была, разумеется, не та машина, что висела в bottega Верроккьо. С двумя парами крыльев она скорее походила на огромное насекомое, чем на птицу, и...
Леонардо проснулся как от толчка - и увидел овода, который сосал кровь из его руки.
Грезил ли он с открытыми глазами или видел сон, и этот овод пробудил его? Он весь дрожал, обливаясь холодным потом.
Он вскрикнул, разбудив Никколо, и тут же схватился писать и рисовать в записной книжке.
- Я понял! - крикнул он Никколо. - Двойные крылья, как у мухи, дадут мне нужную мощь. Вот видишь, я тебе говорил: природа даёт всё. Искусство наблюдения - простое подражание.
Он изобразил человека, который висит под аппаратом, при помощи рук и ног управляя крыльями. Потом рассмотрел овода, который всё ещё с жужжанием вился вокруг, и записал: "Нижние крылья более скошены, чем верхние, как в длину, так и в ширину. Муха при остановке в воздухе на своих крыльях ударяет этими крыльями с большой скоростью и шумом, выводя их из горизонтального положения и поднимая их вверх на длину этого крыла; и, поднимая, ставшего вперёд, под наклоном, так, что оно ударяется о воздух почти ребром; а при опускании крыла ударяет воздух плашмя". И сделал набросок для сборки руля.
- Как я мог не понимать, что моя машина нуждается в руле точно так же, как корабль? Руль будет работать как хвост птицы. А если подвесить человека под крыльями, то очень легко достичь равновесия. Именно так! - Он вскочил и рывком поднял Никколо на ноги. - Совершенство!
Распевая одну из непристойных песенок Лоренцо, он плясал вокруг Никколо, смущённого странным поведением мастера, затем схватил мальчика и, оторвав от земли, закружил.
- Леонардо, в чём дело? - воскликнул Никколо, высвобождаясь.
- Да ни в чём, всё прекрасно! - И вдруг восторженное настроение Леонардо разом схлынуло, и он увидел себя таким, каким, по всей видимости, казался сейчас Никколо - полным болваном. Разве может изобретение развеять его боль? Может ли ожесточить его сердце к Джиневре?
Возможно... на краткий миг. Но это была измена, так же как и свидание с Симонеттой.
- Наверное, правы были те люди на рынке, - заметил Никколо. - Ты безумен, как Аякс.
- Может быть, - согласился Леонардо. - Но у меня полно работы, потому что Великую Птицу следует переделать - а ей на той неделе предстоит лететь перед Великолепным.
Было уже далеко за полдень. Он сунул книгу о Золотом Цветке в мешок, подал его Никколо и зашагал к городу.
- Я помогу тебе с машиной, - предложил Никколо.
- Спасибо, мне понадобится кто-нибудь на посылках.
Это, кажется, удовлетворило мальчика.
- Почему ты так орал и плясал, маэстро? - спросил он.
Леонардо засмеялся и замедлил шаг, ожидая, пока Никколо нагонит его.
- Трудно объяснить. Скажем так: решение загадки Великой Птицы сделало меня счастливым.
- Но как ты решил её? Я думал, ты спишь.
- Мне был сон, - сказал Леонардо. - Дар поэта Данте Алигьери.
- Он подсказал тебе ответ? - недоверчиво спросил мальчик.
- Именно он, Никко.
- Значит, ты веришь в духов?
- Нет, Никко, только в сны.
Почти весь обратный путь они прошли молча, потому что Леонардо ушёл в себя. Он то и дело останавливался, чтобы сделать запись или набросок.
Уже в городе Никколо спросил:
- Маэстро, ты веришь в сглаз?
- Почему ты об этом спрашиваешь?
- Сегодня на рынке одна женщина сказала, что ты можешь быть колдуном, можешь овладеть душой человека, взглянув в его глаза. Ты это можешь, Леонардо?
- Нет, Никко, - мягко сказал Леонардо. - Не спорю, глаза - это врата души, но никакая духовная сила из них не исходит.
- Я видел, как один из слуг мессера Веспуччи заболел и умер от сглаза, - как бы между прочим сказал Никколо.
- Ты мог и ошибиться.
- Я видел, - упрямо повторил Никколо и вдруг добавил: - Ты не забыл, что мы должны зайти к маэстро Боттичелли?
- Нет, Никколо, я не забыл. Но я должен завершить маленькую Мадонну, прежде чем его великолепие и Симонетта приедут в bottega. После их ухода я навещу Сандро.
- По-моему, ты боишься, мастер, - сказал Никколо, не поднимая взгляда от мостовой.
- Боюсь чего?
- Что маэстро Боттичелли болен из-за тебя. - Никколо выразительно коснулся глаза. - Из-за тебя... и красивой женщины Симонетты.
Глава 6
МОРОК
Околдование есть сила, коя, испускаясь из духа
околдовывающего, проходит в глаза околдовываемого
и призраком проникает в его сердце. Дух, таким
образом, есть инструмент околдования. Исходит
он из глаз лучами, кои сродни ему и несут в себе
духовные свойства. Оттого лучи, исходящие из глаз,
кровью налитых, несут с собою морок духа и порченой
крови, перенося тем заражение в глаза глядящего.
Агриппа из Неттесхайма
Так смятен был я, что лежал полумёртвый, то
ли зря видение, то ли бредя, то ли видя сон наяву,
и мнилось мне, что воистину Купидон отъял
сердце моё от тела.
Рене Анжуйский
Когда Леонардо вернулся в bottega Верроккьо, Симонетта ждала его в студии. Она сидела перед маленькой Мадонной, глядя на неё так пристально, будто хотела расшифровать некую тайнопись. День клонился к закату, и свет в студии казался мертвенно-серым. Когда Леонардо и Никколо вошли, Симонетта оторвалась от картины.
- Ах, милый Леонардо, ты поймал меня, - сказала она. - Я стараюсь запомнить каждый удар твоей кисти. Ты, должно быть, последователь пифагорейцев.
- Почему ты так думаешь? - Леонардо был удивлён, застав её в своей комнате - и так рано. Где может быть Андреа? Симонетта была очень важной гостьей и заслуживала достойного приёма. Он поцеловал протянутую руку. Что-то было не так, но избежать обычного пустословия, предваряющего серьёзный разговор, он не мог.
- Мадонна, младенец и кошка образуют в композиции треугольник, - сказала Симонетта. - Разве Платон в своём "Тимее" не представляет бессмертную душу как треугольник?
- Прости, если разочарую тебя, мадонна Симонетта, но я не пифагореец... насколько мне самому известно. - Симонетта рассмеялась, а Леонардо продолжал: - Треугольник кажется верной фигурой для композиции этой картины. Быть может, в этом случае бессмертный Пифагор и был прав. Я не мог не рисовать тебя, дабы показать красоту и чистоту души Девы.
- И в не меньшей степени потому, что полотно заказал Лоренцо.
Леонардо не смог удержаться от смеха: она поддразнивала его в самой любовной манере.
- Я знаю, что ты не хотела причинять мне неудобства, но... я не ожидал встретиться с тобой до сумерек. А где же его великолепие? Я думал, он будет сопровождать тебя.
- Он с... - Симонетта оборвала себя и попросила: - Никколо, не принесёшь ли мне вина? Ужасно хочется пить.
Никколо вежливо поклонился:
- Хорошо, мадонна. - Однако прежде чем выйти, бросил на Леонардо недовольный взгляд: Никко терпеть не мог оставаться в стороне от чего бы то ни было.
Когда он вышел, Симонетта по-матерински раскрыла объятия Леонардо, и он опустился подле неё на колени. Она поцеловала его, и он заметил, как она устала и встревожена.
- В чём дело, мадонна? - спросил он.
- Лоренцо с Сандро, как и твой учитель Андреа.