- Правильно! - подхватил Ардальон Порфирьевич. - Я не о Федоре Семеновиче Сухове именно говорил… Я о Сухове - как для примера, значит.
- А-а… - раздался чей-то облегченный вздох.
- Ну, да… Вот так и есть только. Например, Сухов-убийца - разный может быть. Если, заметьте, удавится, - по обстоятельствам личным, как говорил недавно и сам Федор Семенович, - убийство это человеческое - глупо и напрасно вовсе… Так как, по-моему, наложить на себя руки, да еще сделать это нужному гражданину, - то же убийство, но, к сожалению, без возможности наказать самого преступника. Так?
- Так, так, Ардальон Порфирьевич! - живо поддержала его Ольга Самсоновна.
- Она смерти боится, оттого и соглашается… - угрюмо усмехнулся Сухов, покачивая спереди голову и расчесывая ногтем свою бесформенную бородку.
- Это не суть важно в данном случае, заметьте! - наставительно продолжал Ардальон Порфирьевич. - Потом я так думаю: если Сухов малого ребенка убьет, как - помните? - дочку свою на кладбище один рабочий зарезал, так тут ему пощады никакой не давать! Всенародно ему - пулю! Чтоб видели все и прокляли…
- Верно!… - участливо отозвались оба слушателя, и Ольга Самсоновна вздрогнула даже при этом, вспомнив, очевидно, всем известный в столице случай жестокого убийства отцом своей малолетней дочери.
- Значит, в обоих случаях сходимся? - усмехнулся Ардальон Порфирьевич.
- Сходимся! - смотрели доверчиво голубые глаза.
- Вот видите! - уже любуясь ими и чувствуя все увеличивающееся от того волнение, горячо сказал Ардальон Порфирьевич. - А почему так? Я говорю, поверьте, искренно, И о том, что, может, нам всем троим близко. Теперь дальше, Ольга Самсоновна… - обращался он уже к ней одной. - Так сказать, третий случай, самый важный для всего нашего разговора… тот самый, что вас так взволновал, конечно… Жизненный, заметьте, и возможный, потому что…
Но в этот вечер ему не пришлось закончить свою мысль: то, что в ту минуту произошло, оборвало неожиданно его речь и отвлекло от Ардальона Порфирьевича его собеседников.
Из соседней комнаты раздался хриплый, задыхающийся крик ребенка - беспомощный и зовущий. Оба - и Сухов и Ольга Самсоновна - бросились на этот зов.
Сидевшая все время на сундучке Галочка, оттолкнув тут же примостившегося сонного шпица, тоже вскочила и подбежала к дверям.
Все эти полчаса она с присущим детям любопытством прислушивалась к происходившему здесь разговору; очень многое было непонятно ее восьмилетнему уму, но некоторые слова и фразы вошли в ее сознание и в память остро и отчетливо: это произошло и потому, что несколько раз в течение разговора и самой Галочке становилось вдруг страшно и - страшно, казалось, было и сидевшей у стола матери, за которой она внимательно следила.
В течение минуты Галочка смотрела из уголка хмуро и неприязненно на нового знакомого их семьи, и девочка рисовала уже гостя таким, каким представлялся он ее воображению - причудливому и легкому всегда у детей, как облачко.
Если бы знал в тот момент Адамейко, как думает о нем маленькая Галочка, - вернее, как сочиняет она по-разному его образ, как присочиняет она целые фразы ко всему тому, что он говорил и что свежим рубцом оставалось в ее сознании и памяти, Ардальон Порфирьевич поспешил бы сказать, или сделать тогда же что-нибудь особенно приятное не только для девочки, но и для ее родителей, чтобы успокоить тем испуганную Галочку, способную, как и всякий ребенок в ее возрасте, быстро менять свои впечатления…
Галочка приоткрыла дверь, делая попытку прошмыгнуть в комнату, где суетились подле Павлика и Ольга Самсоновна и Сухов.
- Стой! - удержал ее за платьице Ардальон Порфирьевич. - Нельзя… Братишка твой заразит… и тогда ты тоже… Тебе ведь жаль братишку, а?
- Я боюсь, дяденька…
Темные, кругленькие глаза еще больше потемнели от повисших на них слез, а личико как будто уменьшилось и втянулось в худенькую шею, и губы стали сухими и серыми, как тесьма.
- Не надо бояться, глупенькая… - хотел ласково ответить Ардальон Порфирьевич, но не успел, потому что дверь порывисто отдернули и в комнату вбежала Ольга Самсоновна.
- Господи! Ребенок мой, Павлушка… умирает… задушит его…
Она схватила за руку Галочку, но тотчас же испуганно отпустила ее и крепко, судорожно сжала пальцы Ардальона Порфирьевича.
- Ну, что вы! - почти шепотом, дрожа, сказал он. - Все надо сделать… доктора надо… может, в больницу?…
Он не отпускал ее руки, отвечал ей таким же крепким пожатием, и все тело его сладостно замерло и онемело, и хотелось сдерживать свое дыхание - оттого, что вплотную касалось застывшей ноги мягкое и вздрагивающее колено Ольги Самсоновны…
- Мамонька… мамонька… - громко и жалобно всхлипнула девочка.
- На все б пошла… на все, на все, - искривилось лицо Ольги Самсоновны, и она со стоном бросилась опять к Галке. - Не мучай хоть ты… На все б пошла, чтоб только остался он жить… Ногу б себе отрезала, сама согласна меньше жить… Павлик мой… ребенок мой… - плакала уже Ольга Самсоновна. - Все, что угодно, делать буду… Сиделкой бесплатной к каким угодно больным пойду!… - наивно, почти по-детски, судорожно роняла она слова.
Она убежала опять к больному ребенку, и Ардальон Порфирьевич услышал теперь ее громкое и унылое причитание и глухой хриплый басок успокаивающего ее Сухова.
- Задыхается! Ой, задыхается!… - кричала уже на всю квартиру Ольга Самсоновна. - Помогите моему ребенку… помогите!
Ардальон Порфирьевич в одну минуту принял решение.
- Сухов! - распахнул он быстро дверь. - Где тут близко у вас доктор… а? Я его сейчас притащу…
- Коммунальный не раньше завтрашнего утра придет… - угрюмо отозвался тот и с отчаянием махнул рукой.
- Да я не про коммунального спрашиваю! - вскрикнул Адамейко. - Я насчет вольного врача… за деньги. Пойдем… Притащим!
- А платить чем ему? Одним "спасибо" не будет доволен, я думаю!…
- Я заплачу. После… посчитаемся! - торопил Ардальон Порфирьевич. - Я пойду…
Он был возбужден. Он обращался к Сухову, но глаза его все время были устремлены на Ольгу Самсоновну, державшую на руках хрипевшего и метавшегося сына.
В эти несколько секунд Ардальон Порфирьевичу казалось, что он уже ближе к этой женщине, чем ее муж: с такой покорностью и благодарностью смотрели прекрасные, обнадеживающие глаза Ольги Самсоновны.
- Иди! - крикнула она, - иди… ты! - и он мысленно отобрал у Сухова ее "ты"…
- Сейчас… сейчас, Ольга Самсоновна! - кивнул он головой. - Пойдем, Сухов!
Через минуту они оба почти бегом направлялись к ближайшей аптеке - узнать адрес живущего по соседству врача. За всю дорогу они почти не сказали друг другу ни одного слова, и каждый из них в это время думал о своем…
- Умрет Павлик!… - раз только сказал Сухов, когда они проходили мимо тускло освещенного подвальчика, над которым висела вывеска: "Гробы", - и он, оглянувшись, еще раз посмотрел на вывеску, словно хотел ее лучше запомнить.
- Не умрет… - с необъяснимой для себя уверенностью ответил Ардальон Порфирьевич, он почему-то ясно представил себе в этот момент, как в насупившееся петербургское утро сам Сухов, в пиджаке с лишайчатым бархатным воротом, выносит из квартиры маленький детский гроб, выкрашенный в розовую краску…
И ему самому стало неприятно и даже жутко.
- Ерунда! - почти с ожесточением выкрикнул он. - Мальчугашка обязательно останется жить…
Но веры в свои слова уже не было.
- Останется?… - переспросил Сухов и громко крякнул, стараясь подавить свое волнение.
Адамейко ничего не ответил.
В аптеке дали адрес ближайшего - к квартире Сухова врача.
Через полчаса он был уже у постели задыхавшегося ребенка.
А через час - Ардальон Порфирьевич возвращался к себе домой. Медленно, не замечая пути.
Он шел по Измайловскому проспекту. Было безлюдно и тихо; изредка обгонял трамвай, вперив в пустоту темного вечера резкие лучи своих разноцветных глаз. Но ни огней этих, ни быстро проносившегося трамвайного грохота Ардальон Порфирьевич не замечал теперь.
Не замечал он во всю дорогу и того, как сзади, шагах пятнадцати-двадцати, так же медленно шел по его пятам державшийся все время в тени неизвестный человек.
Этот человек проводил Ардальона Порфирьевича до самых ворот его дома, прошел мимо них, но минуты через три, когда Адамейко был уже в своей квартире, снова вернулся к этому дому и, вынув из коробки папиросу, попросил огня у вышедшего на дежурство дворника.
Дома Ардальона Порфирьевича встретил только рыжий позевывавший кот: Елизавета Григорьевна, не раздеваясь, уснула уже на своей кровати.
На столе дожидался Ардальона Порфирьевича оставленный для него ужин, теплый еще чайник, покрытый сверху маленькой подушкой, и рядом - маленькая, небрежно написанная жениной рукой записка: "Можно было бы не шляться. Деньги оставь на самоварном столике, завтра платить фининспектору!"
Адамейко усмехнулся и с жадностью принялся за еду.
Внизу, в квартире румяного кассира Жичкина, было шумно и весело: пели люди, дразнила гармонь.
В окно ударили первые капли ночного дождя. Он был неровен и слаб.