- Спасибо, дяденька… - надкусывая рогальку, тихо сказала девочка. - И за Милку нашу спасибо!… - добавила она, подымаясь на верхнюю ступеньку у входных дверей.
- Я ей еще и коржики, и вкусные пирожочки принесу! Ест ваша Милка пирожочки? - как-то горячо и серьезно спросил вдруг Адамейко. - Ест, все ест, говоришь? Тем лучше. Я ей
обязательно достану…
- Купишь? Милке купишь?… - удивленно спросила Галочка.
- Нет. Я вот для Милки отберу у другой такой же милки! - усмехнулся он. - На каком же это вы этаже живете? - спросил он, следуя за девочкой.
- На пятом, дяденька. А ты только Милке можешь сладкие вещи достать? - продолжала девочка, и видно было, что в этот момент она не скрывает своей зависти к бежавшему впереди нее шпицу, для которого так легко, оказывается, достать вкусные пирожочки…
- Пока только Милке! - разочаровал ее Адамейко. - Но ты подожди, Галочка, - скоро и для людей отбирать будем… - опять непонятно для нее продолжал Ардальон Порфирьевич.
- А папе моему дадут коржики? - не оставляла теперь своей словоохотливости маленькая Галочка, забив свой рот сдобным мягким хлебом.
- Вот именно - папе! - опять горячо сказал Адамейко. - Твоему папе… твоему папе… - запыхавшись, повторял он, остановившись на площадке четвертого этажа. - Фу, отдохну я гут минутку, Галочка…
Сзади кто-то быстрыми шагами подымался по лестнице, словно нагоняя их. Так и оказалось.
- Простите, гражданин! - услыхал Ардальон Порфирьевич уже совсем близко сзади себя, чей-то незнакомый голос. - Скажите, пожалуйста, на какой площадке живет наборщик Сухов?
Адамейко оглянулся: ниже на пол-этажа стоял человек в парусиновом пальто и с таким же портфелем в руках.
- Выше этажом, - пояснил Ардальон Порфирьевич и продолжал подыматься вслед за девочкой, добежавшей уже почти до самых дверей своей квартиры.
- Спасибо! - ответил снизу человек и, к удивлению Ардальона Порфирьевича, начал быстро спускаться по лестнице.
…Когда Галочка позвонила, Адамейко вздрогнул, и глаза его сквозь дверь, мысленно, вновь увидели волнующий образ Ольги Самсоновны.
На пороге открытой двери стоял Сухов, сзади него - никого не было.
- Можно? - спросил Ардальон Порфирьевич и протянул Сухову руку…
ГЛАВА IX
Первые минут десять прошли в ничего не значащих разговорах. Но они были не совсем обычны, - как случается то всегда, когда встречаются хорошо знакомые друг другу люди, - и оба собеседника, Сухов и Ардальон Порфирьевич, отвечая друг другу, внимательно теперь каждый наблюдали один за другим. Задача обоих облегчалась тем, что в комнате, кроме них, никого не было: Галка убежала зачем-то на кухню, а Ольга Самсоновна возилась по соседству с больным Павликом и еще не выходила.
Живо поддерживая разговор и даже проявляя в нем инициативу, Адамейко в то же время присматривался к своему собеседнику и несколько раз оглядывал всю комнату, словно хотел запомнить каждую мелочь.
Ардальон Порфирьевич с первой же минуты заметил в Сухове некоторую разницу с тем, каким представлялся он ему во время первой встречи. Это и было вполне естественным и не заключало в себе чего-либо, что связывалось бы в глазах Ардальона Порфирьевича с личностью одного только Сухова: всякий человек - иной на улице и иной совсем - в комнате.
Если день тому назад Сухов показался ему угрюмым и несколько угловатым в своих движениях, а речь его резкой и затрудненной, то сейчас она была мягче и круглей, а сам Сухов - приветливей и более подвижным; даже щипчики его ногтей, осторожно и медленно ловившие волосок бородки, - эта привычка Сухова, подмеченная Ардальоном Порфирьевичем в первую встречу с ним, - даже жест этот сделался более живым и коротким и свидетельствовал теперь об учащенном беге мыслей Федора Сухова.
Между тем Ардальон Порфирьевич не предполагал, что и сам он на этот раз вызвал у своего собеседника новые наблюдения: если и сам он чувствовал некоторое - все увеличивающееся - возбуждение, почти взволнованность, охватившую его еще по дороге сюда, и речь его оттого невольно становилась нервной, плохо сдерживаемой и подчиненной, как всегда бывало, осторожной, прислушивающейся к себе мысли, - то псе это не могло остаться незамеченным для Сухова, для которого больше всего неприятны были два дня тому назад скользкие и выспрашивавшие слова этого случайного знакомого.
Но Сухов не подозревал истинной причины подмеченной им разницы в поведении гостя.
В эту встречу положение их как собеседников переменилось: теперь говорил больше Ардальон Порфирьевич, а внимательный и присматривающийся Сухов с любопытством слушал его и каждым вопросом своим собеседнику хотел теперь, казалось, распахнуть перед собой всего его, как.любопытный гость - все двери в чужой квартире.
Однако ничего не заметил он, когда Адамейко, нарочно не глядя ему в глаза, посреди разговора спросил вдруг:
- Интересуюсь очень именем и отчеством вашей жены… Неловкость, сами понимаете: утром разговаривали почти дружески, можно сказать, и тут вдруг остались мои слова без необходимого обращения…
- Жену мою Ольгой звать, а отец у нее - Самсон был. Вот и соображайте… - заулыбался Сухов.
- Ах, вот как! Ольга Самсоновна, Ольга Самсоновна, - повторил дважды Адамейко и посмотрел на дверь, за которой, слышно было, возилась с ребенком жена Сухова. - очень приятно… очень даже интересно. Самсоновна… Имя редчайшее почти и геройство древнее напоминает. Очень
сильное отчество! - как-то неожиданно и с комической горячностью закончил он.
Сухов громко расхохотался, но тотчас же оборвал свой
смех и снизил голос почти до шепота.
- Сильное?! А у ней отец бакалейщик был - и только!… Ну, и… преступник я! - вдруг насупился он. - Павлушка почти что без памяти, а я глотку балую!… Ведь если помрет, - себя самого удавить мне, да и только! Главная причина - это я ведь… Как полагаете?
Он взволнованно и ожидающе посмотрел на Ардальона Порфирьевича. Тот отрицательно покачал головой.
- Никак нет! Субъективное это, как говорится, разрешение вопросов, вытекающих, заметьте, по причине объективных обстоятельств. Азбучная, конечно, это истина и не мной придумана: потому я ее так по-книжному и выговариваю… Вы волнуетесь сейчас, как отец, - понятно все это и очень даже, хотя человек я лично бездетный, как вам известно. Но вот по-другому еще тут волноваться можно. Рассудком волноваться - вот что! - блестели уже загадочным огоньком болотные глаза Адамейко.
Видно было, что он обрадовался представившейся неожиданно возможности поговорить о том, что с момента знакомства с Суховым больше всего интересовало и по-своему волновало тогда Ардальона Порфирьевича, - человека, как мы уже сказали, привыкшего думать обо всем проникновенно и проявлявшего особый интерес к тем людям, которым и сам он мог бы показаться загадочным и потому привлекающим их внимание, так и к тем из них, кто привлекал его собственное любопытство некоторой исключительностью своего характера или жизни.
В данном случае Ардальон Порфирьевич был рад еще этом разговору и потому, что внутренняя острота его невольно заглушала взволнованность, испытываемую им при мысли о ближайших минутах, когда из соседней комнаты появится Ольга Самсоновна и разговор станет для него вдвойне труден.
- Рассудком волноваться… это труднее! - повторил он и коротко хлопнул себя по лбу. - А между тем в этих, заметьте, самых интересных человеческих костях, то есть в костяной шкатулочке, - только и ищите истину…
- Какую? - посмотрел на него Сухов.
- Кровоточивейшую! - все больше оживлялся Ардальон Порфирьевич. - Самую что ни на есть… Ведь помните, сказал я вам про одно слово… помните? Вы еще не понимали, какое это… А между прочим, заметьте, сказали его твердо, с уверенностью даже, будто пароль какой: назови только - и все в порядке. А?
- А что же не в порядке? - разрасталось любопытство у Сухова.
- Очень просто… никакого пароля в том слове и нет, - один лозунг только, заметьте, а внутри его, как говорится, одна спорная кость для людей - и только! И слово-то самое в один час и взрывчатое - "справедливость"!!!
- А-а, вот что! - кивнул Сухов.
- Справедливость! - еще раз повторил Ардальон Порфирьевич. - Слово, заметьте, специально придуманное, вроде Иисуса Христа… Кровоточивейшее слово! Обманное слово для человека - так я смотрю! Для глупого человека, заметьте… А таких еще столько народится, сколько травы из земли выползет. И все будут искать этой самой справедливости, будто ребенок - грудь у матери. А вместо груди - кость, и вместо молока - кровь! Презираю! - горячо вскрикнул Адамейко.
- Кого?
- Очень просто даже - всех!… Всех, в это слово верующих… Взять даже большевиков, к примеру. Уж, заметьте, не христосики это и не слюнтяйской породы люди! Верно? - Верно! - А между прочим, от слова этого не отказались. Растолковали только чуть по-иному его, но не отказались… Все равно, что вывеску в другой цвет перекрасили: торгуем, мол, "пролетарской справедливостью"… Ишь ты. И выходит, если подумать, - что? Соглашательство, как говорится, с глупыми!
- Опасный вы человек! - серьезно и задумчиво сказал Сухов.