"Новая моя хозяйка была премилая, интеллигентная женщина. Она раньше много работала в "армии спасения". У нее я отдохнула. Она боялась оставить меня у себя более
10 дней и обратилась к местному священнику. Последний принял во мне участие и рассказал некоторым из своих прихожан мою грустную историю, и они по очереди брали меня в свои дома".
"В конце концов очутилась в квартире одного инженера, где нанимала комнатку. Домик стоял в лесу далеко за городом". "Насколько я могла и умела по хозяйству, я помогала ему. Целый день он проводил на службе; возвращался поздно, колол дрова, топил печь и приносил из колодца воду. Я же согревала суп, который готовился из овощей на целую неделю".
Потом этот инженер женился, и Вырубова вынуждена была перейти к другим людям.
"Самое большое мое желание было поступить в монастырь. Но монастыри, уже без того гонимые, опасались принять меня: у них бывали постоянные обыски, и молодых монахинь брали на общественные работы. Теперь другой добрый священник и его жена постоянно заботились обо мне. Они не только ограждали меня от всех неприятностей, одиночества и холода, делясь со мной последним, отчего сами иногда голодали, но нашли мне занятие: уроки по соседству. Я готовила детей в школу, давала уроки по всем языкам и даже уроки музыки, получая за это где тарелку супа, где хлеб. Обуви у меня уже давно не было, и я ходила босиком, что не трудно, если привыкнешь, и даже, может быть, с моими больными ногами легче, особенно, когда мне приходилось таскать тяжелые ведра воды из колодца, или ходить за сучьями в л^с. Жила я в крохотной комнатенке, и если бы не уйма клопов, то мне было бы хорошо. Вокруг - поля и огороды. В тяжелом труде - спасителе во всех скорбных переживаниях, я забывала и свое горе, и свое одиночество, и нищету.
Осецью стало трудно, и я перешла жить к трамвайной кондукторше, нанимала у нее угол в ее теплой комнате. Но я оставалась без обуви. Весь день до ночи таскалась по улице… Одна из моих благодетельниц, правда, подарила мне туфли, сшитые из ковра, но по воде и снегу приходилось их снимать, и тогда мерзла, но ни разу не болела, хотя стала похожа на тень".
Решено было бежать за границу.
"Отправились: я босиком, в драном пальтишке. Встретились мы с матерью на вокзале железной дороги, и проехав несколько станций, вышли… Темнота. Нам было приказано следовать за мальчиком с мешком картофеля, но в темноте мы его потеряли. Стоим посреди деревенской улицы: мать с единственным мешком, я с своей палкой. Не ехать ли обратно? Вдруг из темноты вынырнула девушка в платке, объяснила, что сестра этого мальчика, и велела идти за ней в избушку. Чистенькая комната, на столе богатый ужин, а в углу на кровати в темноте две фигуры финнов, в кожаных куртках. "За вами приехали", - пояснила хозяйка.
Поужинали. Один из финнов, заметив, что я босиком, отдал мне свои шерстяные носки. Мы сидели и ждали; ввалилась толстая дама с ребенком, объяснила, что тоже едет с нами. Финны медлили, не решались ехать, так как рядом происходила танцулька. В 2 часа ночи нам шепнули: собираться. Вышли без шума на крыльцо. На дворе были спрятаны большие финские сани. Так же бесшумно отъехали. Хозяин избы бежал перед нами, показывая спуск к морю. Лошадь проваливалась в глубокий снег. Мы съехали… Почти все время ехали шагом по заливу: была оттепель, и огромные трещины во льду. То и дело они останавливались, прислушиваясь. Слева, близко, казалось, мерцали огни Кронштадта. Услыхав ровный стук, они обернулись со словами: "погоня", но после мы узнали, что звук этот производил ледокол "Ермак", который шел, прорезывая лед за нами. Мы проехали последними… Раз сани перевернулись, вылетела бедная мама и ребенок, кстати сказать, пренесносный, все время просивший: "Поедем назад". И финны уверяли, что из‑за него как раз мы все попадемся… Было почти светло, когда мы с разбегу поднялись на финский берег. Окоченелые, усталые, мало что соображая, мать и я пришли в карантин, где содержали всех русских беженцев. Финны радушно и справедливо относятся к нам, но, конечно, не пускают всех, опасаясь перехода через границу разных нежелательных типов. Нас вымыли, накормили и понемногу одели.
Какое странное чувство было - надеть сапоги…"
Можно только бесконечно поражаться, с какой страшной целеустремленностью и жестокостью преследовался человек только за то, что была близка к царской семье. Но еще страшнее становится, когда начинаешь понимать, почему она так упорно и изощренно преследовалась? От нее добивались компромата на царя и его семью. Возникает законный вопрос, что это были за люди, которые так настойчиво и с такой ненавистью преследовали больную женщину? Да, среди мучителей Анны Вырубовой было много русских. Но даже она, в ее отчаянном положении, понимала, что это были подставные люди, о которых четко сказано в "Протоколах": "Нуждою и происходящею от нее завистливой ненавистью мы двигаем толпами и их руками стираем тех, кто нам мешает на пути нашем".
"Нужно сказать, - пишет А. Кочетов, - что домыслами сопровождалась и дальнейшая судьба Анны Александровны Вырубовой. Еще в 1926 году "Прожектор" сообщал о смерти в эмиграции бывшей фрейлины, "личного друга Александры Федоровны", "одной из самых ярых поклоннниц Григория Распутина". В вышедшем недавно (1990 г.) Советском энциклопедическом словаре осторожно сказано, что Вырубова умерла "после 1929 года". Между тем, как стало известно, под своей девичьей фамилией (Танеева) бывшая фрейлина Ея Величества прожила в Финляндии более четырех десятилетий и скончалась в 1964 году в возрасте восьмидесяти лет; похоронена она в Хельсинки на местном православном кладбище. В Финляндии Анна Александровна вела замкнутый образ жизни, уединившись в тихом лесном уголке Озерного края, на что, впрочем, имелись довольно веские причины. Во - первых, выполняя данный перед тем как покинуть Родину обет, она стала монахиней; во - вторых, многие эмигранты не желали общаться с человеком, чье имя было скомпрометировано одним лишь упоминанием рядом с именем Григория Распутина.
Обстоятельные подробности последних десятилетий жизни А. А. Вырубовой - Танеевой сообщает нам иеромонах Арсений из Ново - Валаамского монастыря, что в четырехстах километрах к северо - востоку от столицы Финляндии.
"Многие годы бывшая фрейлина работала над мемуарами. Но издать их она не решилась. Они были выпущены на финском языке уже после ее смерти. Думается, что со временем и эта книга придет к нашему читателю".
В заключение остается сказать, что тот же иеромонах Арсений из Ново - Валаамского монастыря засвидетельствовал, что при отпевании усопшей батюшка провозгласил за упокой души девственницы рабы Божией Анны Александровны Вырубовой - Танеевой.
Эта беспримерная человеческая трагедия еще ждет своего исследователя, который должен донести до сведения всех - почему и кем была так несправедливо и жестоко гонима дочь русского народа?..
"ДОМ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ"
Так условно именовался дом купца Ипатьева в документах уральской "чрезвычайки".
Особое назначение его заключалось в том, что с 30 апреля 1918 года в нем содержалась царская семья последнего российского монарха Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, Московского, Киевского, Владимирского, Новгородского; Царя Казанского, Царя Астраханского, Царя Польского, Царя Сибирского, Царя Херсонеса Таврического, Царя Грузинского, Государя Псковского и Великого Князя Смоленского, Литовского, Волынского, Подольского и Финляндского; Князя Эстляндского, Лифляндского, Курляндского и Семигальского, Самочитинского, Белостоцкого, Карельского, Тверского, Югорского, Пермского, Вятского, Болгарского и иных; Государя и Великого Князя Новгорода низовские земли, Черниговского, Рязанского, Полотского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Обдорского, Кондийского, Витебского, Мстиславского и всея Северных стран Повелителя; и Государя Иверского, Карталинских и Кабардинских земель и областей Арменских; Черкесских и Горских Князей и иных Наследного Государя и Обладателя; Государя Туркестанского; наследника Норвежского, герцога Шлизвиг - Голштинского Сторманского, Дитмарсенского и Ольденбургского и прочая и прочая и прочая.
Сначала привезли Николая, его супругу Александру, Великую Княгиню Марию, доктора Боткина и трех слуг: горничную Анну Демидову, камердинера Чемадурова и лакея княжон Седнева. Потом, почти месяц спустя, 23 мая, доставили в дом купца Ипатьева Цесаревича, остальных трех княжон, повара Харитонова, кухонного мальчика Леню Седнева и лакея Трупа.
В считанные дни усадьба Ипатьева превратилась в настоящую крепость с сильной внутренней и наружной охраной, с пулеметами в доме и в саду. Самого Ипатьева с семьей выселили и увезли в неизвестном направлении. Объект был настолько засекречен, что туда не могли проникнуть не только лаптем, а даже глазом никто из смертных.
Русского Царя "оберегали"… А потом выяснилось - прятали от русского народа, боясь, что русский народ поднимется и освободит его.