Такой ход его мыслей знали наперед Симанович и Витте, которого Симанович подключил к делу. Витте порекомендовал Симановичу пригласить и Гинцбурга. Потому что все равно нужен будет человек для практического воплощения идеи. Нужно лее кого‑то посылать в Москву в качестве лоббиста в Думе. Чтоб "замылить", затянуть на неопределенный срок решение вопроса о ликвидации Хитровки, на которую положил свой глаз вездесущий Симанович.
Симанович немедленно позвонил Гинцбургу и через час они собрались у Витте, зная, что Маклаков, которому уже вручена записка Распутина, ломает голову над ней и сейчас будет звонить сюда, Витте, чтоб посоветоваться. И точно. Раздался телефонный звонок. Графа Витте просит к телефону министр внутренних дел. Витте, поднимаясь с кресла, бросил многозначительный, победный взгляд на Симановича, - мол, ага! Что я говорил?!
После недолгого разговора по телефону Витте вернулся в кабинет, где его ждали Симанович и Гинцбург.
- Ну вот. Маклаков только что от Коковцева…
- И… - ерзнул в кресле Гинцбург.
- Тот, говорит, поморщился. Но сказал, что этот вопрос - исключительно компетенция министра внутренних дел и Попечительского совета. И, может быть, есть смысл подумать, куда перенести эту Хитровку, если ее невозможно ликвидировать. Думе же, конечно, надо проработать этот вопрос. Но это, сказал он, - Витте валено приосанился, - прерогатива московской Думы… Следовательно, господин Гинцбург, вам и карты в руки.
Расстались они все довольные друг другом.
Вскоре Витте получил с посыльным кругленькую сумму от Симановича. А Гинцбург отбыл в Москву с миссией лоббиста в Думе и с адресом в кармане некоего Михаила Исааковича, родственника Симановича по жене. Того самого дяди Миши, которого Симанович никак не мог припомнить, когда тот гости/, у Руфины.
Гинцбурга не надо было учить. Он сам хорошо знал, как и что надо делать. И когда вопрос с Хитровкой был "замылен" на очередном заседании московской Думы, так что ни пламенные речи русских патриотов, ни сиятельные москвичи не добились своего, он немедленно приступил к реализации плана "Хитровка плюс". Через подставное лицо, через буфетчика в "Каторге", он приобрел самый доходный дом Степанова и взял на учет все доходные и расходные статьи. Перешерстил съемщиков квартир, обслугу, подобрал верных ловких людей и пустил обновленный доходный дом на полный вперед.
Под конец своей полугодовой миссии ему захотелось немного расслабиться, развлечься, прежде чем отправиться восвояси домой. И тут ему услужливо предложили некую княжну. Хитрованскую раскрасавицу, о которой тут ходили легенды. Гинцбург навел нужные справки о ней и с удивлением обнаружил, что она на самом деле княжна. Незаконнорожденная Голощекина. Так гласила легенда Натальи Голощекиной. Высокородные родители ее подбросили на Хитровской площади к подъезду дома Румянцева, Так и стала она Натальей Румянцевой - Голощекиной. Ее вырастила толстая и грубая съемщица квартиры, где квартировали воры, разбойники, крупные грабители и аристократы - нищие. Когда тонконогая красивая девочка выросла, ее развратил некий Степка Махалкин. Потом он загремел в тюрьму, а красавица - "княжна" пошла, как говорится, "по рукам". Правда, ее держали только для высокопоставленных клиентов. И жила она в силу своей исключительной красоты и спроса на нее в благоустроенном, не как все, флигельке на втором этаже.
Целый месяц занимался с нею Гинцбург в шикарном нумере Славянского Базара, но пришло время возвращаться домой в Питер. И он заботливо передал из рук в руки красавицу - "княжну" своему протеже - подставному владельцу доходного дома Якову Ярошенко. С условием, что тот будет ее оберегать и опекать, не бескорыстно, конечно, а он, Гинцбург, будет наезжать к ней из столичного Петербурга. И чтоб все было чисто!..
Но случилось тар, что Ярошенко влюбился в "княжну". И потерял голову.
Сам он был сыном еврея - выкреста. По натуре робкий, тем не менее, в деле ушлый, он в полгода разбогател и стал подумывать, как бы ему умыкнуть "княжну" у Гинцбурга.
Толстая нудная жена его, вечно больная и раздраженная, припекла его своей непотребностью. Что называется, достала до самых печенок. И вот пришел день, когда, взвесив все "за" и "против", бывший Янкель Рубинштейн, а теперь Яков Ярошенко, владелец самого доходного дома на Хитровке, переступил порог заветного флигелька.
Наталья приняла благосклонно его ухаживания. И даже поклялась в любви вечной и бесконечной.
В тот вечер, когда она ему отдалась, было морозно, окна затянуло ледяным узором. Яков и княжна поднялись к ней на второй этаж крадучись, чтоб их не заметили. Закрыв за собой дверь, она резко обернулась, припала. Он почувствовал ее дурманящий запах. Включил свет. Осмотрелся. В комнате было два окна, выходивших во двор. Посредине круглый стол. И еще письменный столик у окна. Шкаф, оттоманка и туалетный столик возле нее. Два закругленных кресла, обитых темно - малиновым бархатом, и несколько такого же цвета стульев. Бедно, но уютно. Ничего! Это поправимо, подумал озабоченно Яков.
Наталья задернула занавески на окнах, сняла каракулевый сак, спрятала его в шкаф, и предложила Якову, переминавшемуся в прихожей, тоже раздеться. Сняла с себя черный вязаный платок и отколола темно - каштановые волосы. Они упали на плечи водопадом. Сама стройная, обтянутая черной шерстяной юбкой. К серым, сверкавшим блудливым светом глазам ее хорошо подходила шелковая бледно - золотистого цвета блуза с пышными рукавами. Белые лицо и шея притягивали взор. В мочках маленьких ушей - янтарные с золотом серьги. Она источала обещание радости и праздника.
Оживленная, радостная, подошла к туалетному столику, быстрым движением гребня поправила слегка волосы на голове, смочила одеколоном кончик пальца и мазнула за ушами. Улыбнулась летучей улыбкой, заметив, как любуется ею Яков, стоя в нерешительности за спинкой кресла.
- Ну как тебе у меня?
- Отлично! Со временем переедешь в хороший дом…
Не раздумывая долго, привычная к быстрому сближению, она взяла его за руку и повела за драпировку. Там он увидел широкую никелированную кровать, покрытую атласным стеганым одеялом. Две взбитые подушки. И несколько маленьких подушечек, вышитых шелком и уло - женных рядком вдоль стены. На стене коврик, тоже вышитый шелком с изображением голубого озера, по которому плавают белые лебеди, а на берегу резвятся полуголые девушки. Венчал коврик маленький образок Владимирской Божьей Матери. А под ним фотография Степки Махалкина в бамбуковой рамке. У Якова нехорошо заныла душа при виде фотографии Степки. Подумалось о том, как Степка похаживал сюда. И как все у них было здесь, вот на этой широкой кровати.
Она вдруг быстро сбросила комнатные туфли, впрыгнула на кровать и потянулась снять фото своего дружка со стенки. Высоко оголились ноги. Якова обдало жаром. С ужасом подумал: "И как же теперь я?! Она же ведь ишозойна!" (Проститутка).
- Ты чего? - уставилась она на него. - Испугался?.. - и улыбнулась обворожительно. - А мне нравится вот так, застенчиво. А то ведь сразу хватают и заваливают… Ты раздевайся, - она стала расстегивать на нем жилет. - И сначала то, что обещал…
- А что я обещал? - он почувствовал, что краснеет: глупый вопрос, глупо ведет он себя. Пообещал он ей за вечер десять рублей. А глупо то, что он робеет перед нею. И даже готов отыграть назад. Нет, не потому что она ему разонравилась. Наоборот, он испытывал к ней нечто большее, чем желание просто насладиться ее плотью.
- Ты забыл? - встала она перед ним на колени на кровати.
- Нет. Просто немного сконфузился…
- Зря! - весело сверкнула она глазами и стала внимательно наблюдать за тем, как он достает кошелек. Выхватила его у него из рук и тонкими своими нежными пальчиками ловко выудила одну красненькую и вернула кошелек. - Вот так! А теперь…
И не успел он глазом моргнуть, как был раздет и уложен в постель. Сама все пошвыряла с себя и голая юркнула к нему под одеяло. Прильнула всем телом, будто озябла.
- Ты не обижайся, что я так, - заговорила вдруг. - Противные мужики - сделают свое дело, а потом жмутся - денег жалко. Поэтому я… Теперь я уверена, и мне хорошо. Тебе хорошо?..
- Хорошо. Только я не хотел бы, - решился наконец сказать он то, о чем думал неотступно. - Хотел бы, чтоб любить друг друга…
- Вот и люби, - она скользящим движением коснулась его упругого низа, - ну!
Он отстранился, схватил ее нетерпеливую руку.
- Давай поговорим…
- Слушай! - другим, резким тоном заговорила она. - Ты же еврей. Чего мозги мне сушишь? Давай лучше делом заниматься.
Яков резко откинул одеяло и почти выпрыгнул из постели.
- Мне так противно! Я не хочу.
Она встала перед ним во весь рост. Еще более прекрасная в своей наготе. Бешено сверкая на него глазами.
- А как? Вот так? Ну иди же! - и она раскрылила объятия.
И он сдался - приник лицом к ее теплому, пылающему низу живота.
- Что ты делаешь со мной… Пожалей. Я люблю тебя!..
- Как же? Я и жалею тебя. Милый! - она перегнулась, взяла с кресла махровый халатик и накинула на себя. - Ты хочешь, чтоб я… Чтоб я была твоя? Совсем?
- Именно так. И больше чтоб никто не касался тебя.
Она села в постели, некрасиво так сгорбилась.
- Где же ты раньше был, милый? Не познавши вкуса вина, человек не станет алкоголиком. Не познавший табака не станет курильщиком. А не познавший любви - любовником. Не познавшая многих и разных мужчин - не станет проституткой. А кто познал прелесть разнообразия любви, тот уже не сможет принадлежать одному. - Она перевела дух, посмотрела долгим взглядом на него, мол, соображаешь? И закончила мысль: - К сожалению. Что же мы с тобой будем делать? Чай будешь?..
- Буду.
- Давай пить чай. Может, за чаем тебя разберет…