Они ютились больше в "вагончике". Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. Одно время там появилась и жила подолгу красавица, которую звали "княжна". Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в "шикарный" публичный дом, но всякий раз возвращалась в "вагончик" и пропивала все свои сбережения. В "Каторге" она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец "качучу".
Умерла она от побоев ревнивого любовника Степки Махалкина.
"Страшные трущобы Хитровки десятки лет наводили ужас на москвичей. Десятки лет и печать, и Дума, и адми нистрация, вплоть до генерал - губернатора, тщетно принимали меры, чтобы уничтожить это разбойное логово".
"Дома Хитровского рынка были разделены на квартиры - или в одну большую, или две - гри комнаты с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомные без различия пола и возраста. В углу комнаты - каморка из тонких досок, а то и просто ситцевая занавеска, за которой помещается хозяин с женой. Это всегда какой‑нибудь "пройди свет" из отставных солдат или крестьян, но всегда с "чистым" паспортом, так как иначе нельзя получить право быть съемщиком квартиры. Съемщик никогда не бывал одинокий, всегда вдвоем с женой и никогда - с законной. Законных жен съемщики оставляли в деревне, а здесь заводили сожительниц, аборигенок Хитровки, нередко беспаспортных…
У каждого съемщика своя публика: у кого грабители, у кого воры, у кого "рвань коричневая", у кого просто нищая братия.
Где нищие, там и дети - будущие каторжники. Кто родился на Хитровке и ухитрялся вырасти среди этой ужасной обстановки, тот кончит тюрьмой. Исключения редки. И мало кто стремился изменить свою судьбу, полагая, что так на роду написано.
Самый благонамеренный и преданный своей судьбе элемент Хитровки - это нищие. Многие из них здесь родились и выросли; и если по убожеству своему и никчемности они не сделались ворами и разбойниками, а так и остались нищими, то теперь уж ни на что не променяют своего ремесла. Это не те нищие, случайно потерявшие средства к жизни, которых мы видели на улицах: эТи наберут едва - едва на кусок хлеба или на ночлег. Нищие Хитровки были другого сорта.
В доме Румянцева была, например, квартира "странников". Здоровеннейшие, опухшие от пьянства детины с косматыми бородами; сальные волосы по плечи, ни гребня, ни мыла они никогда не видывали. Это монахи небывалых монастырей, пилигримы, которые век свой ходят от Хитровки до церковной паперти или до замоскворецких купчих и обратно.
После пьяной ночи такой страховидный дядя вылезает из‑под нар, просит в кредит у съемщика стакан сивухи, облекается в страннический подрясник, за плечи ранец, набитый тряпьем, на голову скуфейку, и босиком, иногда даже зимой по снегу, для доказательства своей святости, шагает за сбором.
И чего - чего только не наврет такой "странник" темным купчихам, чего только не всучит им для спасения души! Тут и щепотка от гроба господня, и кусочек лестницы, которую праотец Иаков во сне видел, и упавшая с неба чека от колесницы Ильи - пророка.
Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их "служба" - с десяти угра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая "с ручкой", рыскающая по церквам, - самые многочисленные. В последней - бабы с грудными детьми, взятыми напрокат, а то и просто с поленом, обернутым в тряпку, которое они нежно баюкают, прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие. А вот - аристократы. Они жили частью в доме Орлова, частью в доме Бунина. Среди них имелись и чиновники, и выгнанные со службы офицеры, и попы - расстриги.
Они работали коллективно, разделив московские дома на очереди. Перед ними адрес - календарь Москвы. Нищий-аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем - слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письма, на другой день идет по адресам. Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит:
- Вчера было послано письмо по городской почте, так ответа ждут.
Выносят пакет, а в нем бумажка от рубля и выше".
"С одной стороны близ Хитровки - торговая Солянка с Опекунским советом, с другой - Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества. Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловяннишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины… Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтобы уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях Думы, ни дорого стоящие хлопоты у администрации ничего сделать не могли. Были какие‑то тайные пружины, отжимавшие все их нападающие силы, - и ничего не выходило. То у одного из хитровских домовладельцев в Думе, то у другого - друг в канцелярии генерал - губернатора, третий сам занимает важное положение в делах благотворительности…"
А у Симановича был Гришка Распутин, у которого сам "любящий" на поводке. Перекупив почти все злачные места в Питере, Симанович обратил свой алчный взор на московскую Хитровку. И вскоре через подставных лиц купил дом на Хитровке у переехавшего в Питер Степанова (потом Ярошенко). Тот самый дом, где находился один из знаменитых притонов под негласным названием "Каторга". И хозяином, разумеется, подставным, сделал того самого буфетчика, который потчевал у себя водкой и печеными яйцами знаменитых гостей Владимира Алексеевича Гиляровского (дядю Гиляя) и Глеба Ивановича Успенского. Перед покупкой этого дома между Симановичем и Распутиным вышла небольшая размолвка. Надо было через питерских влиятельных чиновников повлиять на московских влиятельных чиновников, чтобы те "замылили" в московской Думе проект постановления о ликвидации хигровского вертепа. Зная наверняка по своему опыту характер этого места, Распутин вдруг воспротивился просьбе Симановича. И тогда Симанович напомнил, из каких средств тот живет на широкую ногу.
- Хорошо, Григорий Ефимович. Я оставлю, как ты говоришь, эти грязные заботы. А чем прикажете оплачивать ваши счета? Вчера от портного за атлас поступил счет на семьсот рублей. Из овощного ряда на девятьсот рубликов. Бедным просителям велел выдать по пяти рублей каждому… А их было, - Симанович воздел глаза к потолку, как бы подсчитывая, скольким просителям он выдал по пяти рублей.
Распутин скривился страдальчески.
- Ну будя, будя тебе мордовать мою душу. И што ты за гнида такая кусучая, Симанович?! Нешто я против дела прибыльного. Но я знаю эту Хитровку. Погибель там одна для русского человека. А и другого приюта нет. Как же ее не закрыть? И закрыть как же? Вон и Бахрушин пишет самому Государю - негоже смрад разводить в центре стольного города…
- Ну… - Симанович вздернул плечами. - Тогда…
- Ладно, ладно. Отпишу я Маклакову. Снеси ему мое письмо, да на словах скажи, мол, поспешай выполнить. Не то любящему доложу. Это как же лишать народ последнего пристанища?!
А Симановичу и ненасытному легиону еврейской общины, стоящему за его спиной, только того и надо. Они эту записку, написанную полуграмотными каракулями, превратили в могущественное средство обогащения. Они это всегда умели и умеют делать. И никакие самые влиятельные люди, самые высокие инстанции, вплоть до Думы, не могли противостоять этой записке. И Хитровка "процветала" во всем своем ужасном великолепии до самой революции 1917 года.
"И только советская власть, - замечает Гиляровский, - одним постановлением Моссовета смахнула эту неизлечимую при старом строе язву, и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами; в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочими и служащими. Главную же трущобу "Кулаковку" с ее подземными притонами в "Сухом овраге", по Свиньинскому переулку и огромным "Утюгом" срыла до основания и заново застроила. Приличные дома. Чистые внугри и снаружи… Нет больше заткнутых бумагой или тряпками, или просто разбитых окон, из которых валит пар и несется пьяный гул".
Потом, видно, по иронии судьбы, в районе Хитровки и на Старой площади разместятся центральные органы КПСС. И место из трущобного превратилось в фешенебельное. Вычищенное и вылизанное до блеска. Внешне. По внутреннему же духу каким‑то образом сохранившее "славные" традиции духа Хитровки - кто кого сгреб, тот того и…
Так что Хитровка как была самым туманным местом в Москве, так и осталась.
Получив желанную записку от Распутина и отправив ее Маклакову, Симанович тотчас позвонил Витте, имевшему вес в Государственном Совете и в Думе. В записке значилось: "Милай дарагой министр Маклаков прими и помаги нашему другу. Григорий".
Маклаков, только что сменивший на посту министра внутренних дел опального Макарова и еще не вникший путем в дела, лихорадочно соображал, как ему поступить с этой грозной запиской. С одной стороны, он был обязан своим высоким назначением, больше чем кому‑либо другому, именно могущественному старцу; с другой - он понимал, что начинать на новом посту с удовлетворения его запросов - значит в самом начале подорвать свой авторитет в высших патриотических кругах придворного общества и государственного аппарата. Критика Распутина к тому времени достигла высшего предела. Но не следовало забывать, что, откажи он Распутину, сейчас же навлечет на себя гнев Императрицы, а там и самого Императора.