Было два часа ночи, когда молодые люди подошли к пятиэтажному кирпичному зданию.
- Вот я уже и дома, - улыбаясь, сказала Наташа и протянула сразу обе руки: одну - Кожину, другую - Хмелеву. - До свидания…
Александр ожидал, что вот сейчас девушка произнесет еще какие-то слова, после которых они договорятся о новой встрече. Но она не сказала ни слова, повернулась и молча вошла в подъезд.
Назад Кожин шел вместе с Хмелевым. Оба молчали. У клуба летчиков остановились. Прощаясь с Александром, Хмелев спросил:
- Понравилась тебе Наташа?
Кожин пристально посмотрел на него. Он догадывался, что вопрос задан не ради простого любопытства. Скорее всего, Хмелев был влюблен в Наташу и теперь, увидев возле нее другого, стал ревновать. Своим вопросом он хотел вызвать Александра на откровенность, узнать, как он относится к девушке.
- А разве может такая девушка не понравиться? - вопросом на вопрос ответил Кожин. - Тебе-то она нравится?
- Я люблю ее…
Эти слова больно задели Александра. Он попрощался с Хмелевым и медленно зашагал по мокрому тротуару, думая о Наташе…
И еще очень многое вспомнилось Кожину в палатке, на которую всю ночь разъяренной кошкой набрасывался ветер. Глядя на задумчивое лицо командира, Валерий решил, что тот забыл о нем, и забеспокоился, как бы не сорвался поход в поселок.
- Так пойдешь? - после продолжительного молчания спросил Кожин.
- Пойду, если… если можно, - ответил Валерий.
- Можно. - Александр взял со стола ручку, выписал увольнительную и протянул ее ординарцу. - И чтобы передал от меня привет Леночке.
- Передам… Обязательно передам.
- Вот и хорошо. Позавтракай и можешь отправляться.
- Слушаюсь! Можно идти?
- Иди.
4
После ухода Валерия Александр натянул брюки, надел тапочки и пошел на спортивную площадку. Сделал зарядку. Потом направился к турнику. Отвел руки назад, присел и, как внезапно распрямившаяся пружина, легко прыгнул вверх и схватился руками за перекладину. С ходу сделал "склопку", выжал стойку, вдруг свое мускулистое тело бросил вниз и… закружился вокруг перекладины.
Кожин работал на турнике и не замечал, что из расположения артиллеристов шел к нему темнолицый, горбоносый старший лейтенант. Если бы он посмотрел в ту сторону, то в этом человеке узнал бы командира полковой батареи Асланова.
- Смотри, пожалуйста, немцы творят на нашей земле черт знает что, а он как ни в чем не бывало "солнышко" крутит! - гневно, с восточным акцентом произнес старший лейтенант.
Кожин спрыгнул с турника:
- Здравствуй, Вартан!
- Здравствуй! - сверкнув большими черными глазами, ответил Асланов. - Ты что, в цирк готовишься?
- А примут? - в свою очередь шутливо спросил Александр.
Этот вопрос еще больше разозлил старшего лейтенанта.
- Нет, вы посмотрите на него! - развел руками Вартан. - Он еще и шутит!
Только теперь Александр обратил внимание на побледневшее, хмурое лицо Асланова.
- Что случилось?
- "Что случилось"… - сердито повторил Асланов. - Новый цирк открыли в Москве. Принимают даже таких акробатов, как ты.
- Ты серьезно можешь разговаривать?! - нахмурился Кожин.
- "Серьезно"… - уже не так сердито проворчал Асланов. - Наши войска оставили Киев.
- Киев? - насторожился Александр.
- Да, Киев… Девятнадцатого сентября противник полностью овладел городом.
- Врешь ты! - с гневом крикнул Кожин. - Врешь! Этого не может быть. Ты не знаешь, какие там люди, не видел их, а я видел… Разве они могли отдать врагу Киев?
- Эх, Саша… Я тоже думал, что не может быть.
- Но кто сказал тебе? Ведь газет-то еще не было.
- Только что по радио приняли сводку Информбюро… - угрюмо отозвался Асланов.
- Ты сам ее читал или?..
- Сам, своими глазами.
Кожин, не сказав больше ни слова, быстро зашагал к палатке. Войдя в нее, он торопливо натянул сапоги, надел гимнастерку, туго подпоясался ремнем и, пытаясь осмыслить услышанное, опустился на топчан, задумался. А Асланов не мог сидеть на месте. Он ходил от одной брезентовой стены к другой, размахивал руками, доказывал что-то.
- Как же так?.. Столько времени обороняли этот город, а потом вдруг взяли и оставили фашистам. Сколько же можно отступать? Киев, Гомель, Могилев, Смоленск… Даже Смоленск в их руках… - не слушая друга, сердито проговорил Александр.
- Немцы занимают один советский город за другим, а мы тут сопки штурмуем и японцев караулим. Сколько можно их караулить здесь? Год, два? Что тут, без нашей дивизии войск не хватит?
Вгорячах Асланов налетел на центральный столб палатки и больно ударился о него лбом.
- А, ч-черт! - схватившись за ушибленное место, воскликнул Вартан. - Что мы торчим в этой проклятой палатке?!
- Сядь. Не мельтеши перед глазами! - сердито крикнул Александр.
Асланов хотел возразить, но потом, махнув рукой, опустился на топчан рядом с Кожиным.
- Киев… Смоленск… - тяжело вздохнул Кожин. - От Смоленска до Москвы меньше четырехсот километров. Это же совсем рядом!..
- Слушай, что ты меня географии учишь? Что я, не знаю, где Смоленск, а где Москва?! - снова вскочив с места, заговорил Асланов. - Разве за этим я к тебе пришел?
Кожин поднял на него задумчивый взор и спросил:
- А зачем же ты пришел ко мне?
Асланов вытащил из нагрудного кармана гимнастерки листок бумаги и протянул его Кожину.
- Вот, читай. А потом садись и тоже пиши рапорт. Вместе поедем на фронт.
Кожин взял из рук Асланова сложенный вдвое листок и, развернув его, стал читать:
- "Командиру Краснознаменного
стрелкового полка
подполковнику тов. Потапенко С. П.
Рапорт
Над моей Родиной нависла смертельная опасность. Немцы уже захватили Киев, Смоленск. Рвутся к Москве и Ленинграду. Я не могу больше сидеть здесь и спокойно читать сводки Совинформбюро. Я должен быть сейчас там, где идет бой, где мои братья проливают кровь. Я должен помочь им. Я хочу с оружием в руках защищать Родину, а если нужно, и умереть.
Очень прошу Вас разрешить мне добровольно выехать на фронт и выполнить свой долг.
Командир полковой батареи ст. лейтенант Асланов В. С.".
Дочитав последнюю строчку, Кожин задумался. Он хорошо понимал, какие чувства обуревают сейчас Асланова. Был уверен, что его друг написал искренне, от всего сердца, что он пойдет в любой огонь и, если будет надо, погибнет с честью. Но правильно ли он поступает? Если бы Вартан находился на гражданке - работал или учился, - тогда другое дело. Но ведь он - в армии и находится на очень ответственном участке. Не будь на дальневосточной границе советских войск, японцы немедленно нанесли бы предательский удар нам в спину!
- Разорви, - возвращая Асланову рапорт, сказал Кожин.
- Разорвать? Почему я должен разорвать его?! - опять начал горячиться Вартан.
- Потому что ты делаешь большую ошибку.
- В чем тут ошибка, я не понимаю! Когда в тридцать шестом году фашисты напали на республиканскую Испанию, многие наши товарищи добровольно уехали туда и дрались в интернациональных бригадах. Они сражались и умирали за Испанию. А сегодня фашисты не за морями и за горами, не в Испании, а здесь, на нашей земле. Они жгут наши деревни и города. Убивают наших детей. Насилуют наших сестер, невест. Они продвигаются к Москве!.. Почему же я не могу добровольно отправиться на фронт и драться с фашистами? Почему? В чем моя ошибка?
Все это Асланов выпалил одним духом. Он так был возбужден, что больше не мог говорить. Он перевел дыхание, помолчал немного и снова накинулся на Александра:
- Слушай, почему ты молчишь? Скажи, что, я не прав, что, добровольцы не принесут пользу фронту?
- А кто сказал, что они не принесут пользу? По всей стране идет запись добровольцев…
- Ну вот, видишь?
- Вижу. Но кто записывается? Рабочие, колхозники, служащие - гражданские люди. А наше дело другое. Мы с тобой - в армии. Что же получится, если все мы попросимся на фронт?.. Другое дело, если поступит приказ и мы двинемся против врага всем полком, дивизией - сильной, монолитной - и ударим по фашистам так, чтобы чертям тошно стало.
- Когда?
- Что "когда"?
- Когда получишь ты этот приказ?
- Когда Верховное командование сочтет нужным.
- О-очень тебе благодарен за разъяснение, но… Но вечно сидеть у моря и ждать погоды Асланов не намерен. Он сейчас пойдет к командиру полка и подаст рапорт.
- Не ходи. Советую как другу. Старик очень рассердится.
- Не рассердится. Он не такой твердолобый, как ты…
5
В комнату вошел грузный, седоусый военный, в белой нижней рубахе, заправленной в широченные бриджи с темными подтяжками. От него пахло душистым мылом и свежей ключевой водой. Вошедший вытирался мохнатым полотенцем. Делал он это не спеша, обстоятельно. Сперва докрасна растер могучую шею, затем осушил мясистое лицо, провел полотенцем по седеющим волосам и только после этого стал массажировать свои большие, с синими прожилками руки.
Закончив это занятие, он повесил полотенце на крючок, надел защитную гимнастерку, подпоясался и подошел к карте, которая висела на стене, позади его письменного стола. На ней маленькими флажками была обозначена изломанная линия советско-германского фронта.