Кожин встал, подошел к двери и, широко распахнув ее, прямо перед собой в прихожей, возле железной печки, увидел рыжую, взлохмаченную голову мальчика. Он сидел лицом к печке и грел над огнем закоченевшие пальцы. Услышав скрип двери, мальчик обернулся и посмотрел на Александра. Только на одну секунду встретились их взгляды, "Олег!" - пронеслось в голове у Кожина, и он сразу вспомнил Наташу, вечер, рыбалку… Кожин успел разглядеть, как сильно изменился Олег, Лицо почернело от мороза, возле рта пролегли морщинки, а на голове… снежно-белый клок волос.
Олег тоже сразу узнал Кожина. Лицо его зарумянилось, вспыхнуло радостью, и он, уже не помня себя, забыв о больной ноге, встал и шагнул к Александру.
- Дядя Саша…
Наступив на больную ногу, Олег чуть не упал. Кожин подхватил его, прижал к себе. Мальчик, не отрываясь от Александра, взволнованно шептал:
- Дядя Саша… дядя Саша…
- Олежка, сынок!.. - Кожин и сам не заметил, как произнес это слово.
Он бережно усадил его на табурет возле печки и не знал, что делать дальше: смотреть на него или спрашивать о немцах, от которых он бежал, о Наташе, обо всем, что связывало их?.. Наконец Кожин, заметив, что мальчик, не отрывая глаз от него, Александра, трет рукой ногу, вспомнил слова Бандуры: "Другого на руках пришлось нести" - и спросил:
- Что у тебя с ногой-то?
- Вывихнул…
- Так что же ты молчишь? Голубь! Светлову сюда, скорей. Или нет, погоди. Кладите его на носилки - и в санроту. Быстро! Пусть окажут помощь, переоденут, накормят.
- Дядя Саша, я не пойду. Мне надо поговорить с вами… Рассказать…
- Потом расскажешь. Я сам к тебе приду.
Когда Олега унесли, Кожин вспомнил, что перебежчиков было двое. Он огляделся вокруг и только теперь в стороне, в затемненном углу, увидел высокого, худого человека, заросшего черной бородой.
Это был Евгений Хмелев. Он сидел на ящике и уже давно наблюдал за Кожиным. Как только Александр обернулся к нему, Хмелев тут же вскочил на ноги и доложил:
- Рядовой отряда московского народного ополчения Хмелев. Был в плену. Бежал из-под расстрела…
Евгений докладывал Кожину, а в голове лихорадочно бились мысли: "А вдруг им известно… Выслушает и… передаст оперативникам, чтобы те допросили, разобрались, как, мол, и при каких обстоятельствах попал в плен? Как бежал…"
Но страх Евгения был напрасен. Кожин приказал ординарцу накормить его, помочь переодеться, а потом снова привести сюда.
Через полчаса Евгений, уже уверенный, что здесь о нем ничего не знают, сидел в комнате и рассказывал свою историю. Он подробно говорил о том, как его ранило в саду, недалеко от каменного моста, и как он отстал от бойцов отряда, и что до сих пор он не знает, пробились те из города или погибли все до одного. Потом начал рассказывать, как он очнулся уже у немцев, как допрашивали, били, водили на расстрел и как ему в конце концов удалось бежать и спасти этого несчастного мальчика.
- Вот и все. Хотите верьте, хотите нет… - тяжело вздохнув, закончил Хмелев.
Воронов и Кожин молчали, думали над словами бойца.
А Хмелев ждал, когда наконец они заговорят, хоть что-нибудь скажут ему. Особенно хотелось узнать, что о нем думает Кожин. Ведь они жили в одной станице, когда-то дружили, сидели за одной партой.
Но заговорил не он, а Воронов.
- Мне только одно непонятно, товарищ Хмелев, как все-таки вам удалось перейти линию фронта? - спросил Воронов. - Ведь весь берег занят немецкими войсками.
"Товарищ Хмелев"… Он и на заводе ко мне почему-то обращался официально". И от такого обращения Евгений почувствовал себя неуютно.
- Честно говоря, я и сам не знаю, как это получилось. Буран, наверное, помог. Как выбрались из оврага, сразу же бросились к лесу. Хотели к партизанам пробраться…
- От кого вы узнали о партизанах?
- От Олега. Он утверждает, что в Горелом лесу - партизаны. Потом решили, что к ним нам не добраться. Куда ни двинемся - везде немцы. Повернули назад. Олег привел меня на окраину города, в семью своего товарища. Кажется, они на рыбалке с ним подружились. Мальчишка этот сбегал за Наташей Ермаковой…
Услышав эти слова, Александр хотел тут же спросить: "Ну и как она? Как живет, как чувствует себя?" Но, перехватив косой взгляд Хмелева, промолчал.
- Минут через десять-двенадцать она прибежала… - продолжал свой рассказ Евгений. - Стала расспрашивать, как нам удалось бежать, что мы намереваемся делать. Узнав о том, что мы хотим перейти линию фронта, спросила, где именно мы собираемся перейти. Зачем это нужно было ей, я так и не понял. Сынишка хозяина сказал, по какой дороге он поведет нас. Она распрощалась с нами и ушла. Минут через пятнадцать и мы двинулись в путь. Товарищ Олега дворами и темными переулками довел нас до какого-то оврага и показал, в какую сторону нам следует идти. Мы простились с ним и спустились в овраг. Он вывел нас почти к самому берегу. И тут… нас заметили и открыли по нас огонь. Остальное вы знаете… Я до сих пор не могу понять, кто мог сообщить немцам о нашем побеге, о той дороге, по которой мы шли…
Пока Хмелев отвечал на вопросы Воронова, Кожин молча наблюдал за ним. Видя исхудавшее лицо, следы побоев на лице, руках, шее и слушая, как искренне рассказывал о себе Хмелев (он даже не утаил того, что в первом бою ему было очень страшно), Кожин склонен был поверить, что Евгений в плену вел себя достойно. Особенно ему понравилось, что он даже под дулами винтовок, когда до смерти оставались секунды, думал не только о себе, но и о другом, совершенно незнакомом ему мальчике… Прежде его столкнул в овраг и только потом сам спрыгнул. А мог ведь сам и не успеть.
"Но почему он говорит намеками о последней встрече с Наташей? Почему считает, что их кто-то мог выдать?.. - спрашивал себя Александр и мысленно ответил на вопрос: - Много пережил, потому и излишне подозрителен".
- Женя, - обратился к нему Кожин, - вы с Олегом видели танки?
"Женя"!.. Значит, поверил. Не отправит, оставит в полку".
- Видели. В одном месте нам целый час пришлось пролежать в сугробе. А по проселочной дороге все шли и шли танки.
- На карте сможешь показать эту дорогу?
- Смогу. - Хмелев подошел к столу и долго смотрел на развернутую четырехверстку. - Вот здесь.
- А в какую сторону двигались эти танки?
- К югу. В сторону этого леса.
Больше Евгений ничего не смог сказать о немцах.
- А как гитлеровцы к местному населению относятся? - после паузы вновь спросил Воронов.
- Лучше не спрашивайте, Иван Антонович. Вешают, убивают. Вы только посмотрите, что они с Олегом сделали. Ему тринадцать лет, а он уже седой. Его били так же, как взрослых, и на расстрел повели вместе со взрослыми. Только случай или уж чудо помогло нам с ним.
- Действительно, чудо… - после минутного молчания проговорил Воронов и поднялся с места, сказал Кожину: - Схожу к Соколову.
- Хорошо, - согласился Кожин и, когда тот вышел, спросил Хмелева: - Слушай, тебе отец того мальчика ничего не говорил о Ермаковых - о том, как они живут, с кем встречаются?
"Спросил все-таки! Я думал, не спросишь…" - подумал Хмелев. В эту минуту он ненавидел Кожина. Ему казалось, что во всех бедах виноват только он один: и в том, что у него испортились отношения с Наташей, и в том, что он попал в плен, что его так жестоко истязали немцы, и даже в том, что он, Хмелев, не выдержал на последних допросах, согласился на все условия Берендта и вернулся в полк с нечистым сердцем…
- Нет, - коротко ответил Хмелев.
- А сама Наташа не говорила тебе ничего? Не передавала какой-нибудь записки?
- Нет, не передавала, - так же коротко и довольно сухо ответил Евгений.
- Странно… Ну а как она вообще? Как ее здоровье?
- Как? Какая была, такая и есть. Что с ней может случиться?
- Она болела. При бомбежке города ее контузило.
- Вот как?! Я этого не знал.
- А я знал. Потому и спрашиваю… Ну, а как немцы относятся к ним? Не трогают?
Хмелев медлил с ответом.
- Что же ты молчишь?
- Нет, их, по-моему, немцы не трогают, - наконец ответил Евгений.
Кожин заметил, что Евгений при ответе особое ударение сделал на слове "их".
- По тому, как ты это сказал, можно подумать, что для Ермаковых немцы делают какое-то исключение.
Евгений пожал плечами и усталым, безразличным голосом ответил:
- Не знаю… Все может быть.
- Ты что-то недоговариваешь, Женя. Говори все, раз начал!
- Ты меня лучше не спрашивай о ней, о ее делах. Не могу я спокойно говорить об этом.
У Кожина сжалось сердце. Он почувствовал недоброе. "Что же могло случиться с Надеждой Васильевной? Почему он так говорит о Наташе?"
- Не ходи вокруг да около, Женя. Говори все, что знаешь, - настаивал Кожин. - Говори, что с ними случилось?
- С Надеждой Васильевной - ничего…
- Ас Наташей?
- Наташа… - с трудом проговорил Хмелев, сделал паузу, перевел дыхание и закончил наконец свою мысль: - По-моему, с ней произошло то же, что происходит и с некоторыми другими женщинами…
- А что произошло с другими?
Хмелев с минуту молчал, видимо подыскивая подходящие слова.
- Женщина есть женщина… Я видел многих, которые без всякого стеснения, без всякого стыда разгуливали под руку с немецкими офицерами. Наверное, ходили и по ресторанам и спали с ними…
- Ты врешь! - оборвал его Кожин. - Когда же ты успел увидеть так много?
- Когда меня через улицу каждый день водили на допросы… Когда увозили за город на расстрел.