18
Луны не было, но небо к ночи посветлело, и стояла такая тишина, что казалось, хруст шагов по ходу сообщения отдается и у нас и у немцев.
Впереди, там, куда шли, простучала длинная очередь и сразу вдогонку вторая, короткая, и еще раз длинная, последняя.
Бил немецкий ручной пулемет. Синцов узнал бы его и во сне и спросонья.
- У Чугунова? - спросил Синцов.
- Да.
- Сколько тут ходу?
- По прямой мало, но мы немного огибаем высотку.
- Что скажете о командире роты?
- Человек трудящийся. Только учудил недавно. Когда эту высоту взяли, три контратаки было. И на третью ночь все же выбили Чугунова. Он был злой на это, и, когда восстановил положение, оказывается, - мы уже потом узнали - собрал роту и принял клятву: что бы ни было - высоту держать! А кто в другой раз отойдет, тому живым не быть. На другую ночь опять контратака, и один боец, Васильков, сбежал в тыл. Ну, куда в тыл? Не дальше кухни. Свои же ротные его и вернули. Тогда Чугунов, никому ничего не доложив, собрал представителей взводов на суд: что с этим Васильковым делать? Приговорили: расстрелять. Когда приговорили, Чугунов спрашивает: "Может, на первый случай простим? Пусть докажет". А солдаты свое: расстрелять! Строго подошли. Чугунов им свое, а они свое. Конечно, он на своем настоял, но уже с трудом. Завалишин - на политрука роты: кто допустил самосуд? Левашов - на Завалишина…
- И чем кончилось?
- А ничем не кончилось. Рота высоту держит, солдат воюет, оправдывается. Я уж спрашивал Чугунова, что он имел в виду: солдата спасти, чтобы до трибунала не дошло, или в самом деле имел в виду его расстрелять, а в последний момент пожалел? Молчит, не объясняет. Характер тяжелый. Вот уж именно Чугунов!
- Значит, его не сняли, а вам всем досталось, - сказал Синцов.
- Мне-то боком, - сказал Ильин, - а Поливанову с Завалишиным холку намяли. Ясное дело! Раз заслонили своего командира роты, значит, весь удар по ним. Однако все же на своем настояли.
- И Завалишин тоже? - спросил Синцов о замполите.
- А он, между прочим, упрямый, - сказал Ильин. - Иногда такой человечный человек, что просто за него неудобно: приказывает, как просит, только что "пожалуйста" не говорит. А иногда упрется - не сдвинешь! За Чугунова - горой. Вчера ему рекомендацию в партию дал. Уже после всего.
В маленькую землянку к Чугунову едва влезли. В ней и так теснилось несколько человек. Чугунов подал команду "смирно", оттеснил заслонявшего его Рыбочкина, сделал полшага вперед и отрапортовал Синцову по всей форме.
- Что у вас за стрельба была? - спросил Синцов, сверху вниз глядя на маленького, невидного, утонувшего в полушубке и валенках командира роты, которого после слов Ильина "вот уж именно Чугунов!" ожидал увидеть совсем другим.
- Фрица взяли!
Синцов повернул голову и увидел стоявшего между двумя солдатами тощего немца в натянутой на уши дырявой пилотке. Немец стоял навытяжку, руки по швам, и глотал слюну, двигая небритым кадыком. В правой руке, в худых черных пальцах, была зажата горбушка хлеба.
- Уже кормите? - сказал Синцов.
- Дали, - виновато сказал Чугунов и, объясняя свою доброту, добавил: - Перебежчик.
- По нем стреляли?
- Не совсем, товарищ старший лейтенант. Разрешите доложить?
- Докладывайте.
- Заметили шевеление перед передним краем. А потом прекратилось и больше не наблюдалось. Даже подумали: почудилось. А вот он, - Чугунов показал пальцами на одного из солдат, - уверял, что наблюдает. Разрешил ему сползать за передний край. Сползал и обнаружил.
- Так какой же это перебежчик? - сказал Синцов. - Наоборот, разведчик.
- Никак нет, - сказал Чугунов и повернулся к солдату. - Доложите.
- Когда я до него дополз, он без оружия был, товарищ старший лейтенант,
- сказал солдат. - Я на него автомат, а он - "капут" и пропуск сует.
- А почему же он сам дальше не полз?
- Думаю, забоялся. Мы, когда с ним потом ползли, только чуть зашумели, фрицы сразу по нас огонь.
- Их бин остеррейхер… - Немец оторвал руку от локтя и ткнул себя черным пальцем в грудь.
"Еще не чувствует, а пальцы поморожены", - подумал Синцов.
- Остеррейхер, - повторил немец и, весь напрягшись от желания и неумения выразить то, что хотел, с отчаянием выкрикнул: - Аустрия.
- Подумаешь, Австрия! - сказал Ильин. - Теперь нам и Германия сдается.
- Нихт Германия, нихт Германия, Аустрия!.. - хрипло выкрикнул перебежчик. И снова ткнул себя черным пальцем в грудь и сделал несколько судорожных движений рукой, показывая, как он полз сюда.
- Да, похоже, что перебежчик, - сказал Синцов. - Соедините с батальоном.
Телефон стоял тут же, на лавке. Чугунов, присев на корточки, стал накручивать ручку.
- Товарищ старший лейтенант, - сказал Рыбочкин, - разрешите, я его допрошу, я немецким немного владею.
Синцов недоверчиво покосился на адъютанта батальона: допрашивать пленных всегда находятся доброхоты, считающие, что они знают немецкий.
- Попробуйте.
- Заген зи мир битте, - бойко начал Рыбочкин и, запнувшись, повторил: - Заген зи мир битте, варум зи коммен унс?
Немец ответил длинной, быстрой, захлебывающейся фразой: видел свое спасение в человеке, понимающем по-немецки, и спешил поскорей сказать ему как можно больше.
- Что он говорит? - спросил Синцов, уже беря у Чугунова телефонную трубку.
- Говорит, что сам сдался, - неуверенно сказал Рыбочкин.
- А что еще? Что сдался, я без вас вижу.
- Сразу не разобрал, товарищ старший лейтенант.
Синцов махнул рукой и попросил к телефону Завалишина.
- Слушаю! - послышалось в трубке.
- Позвоните Первому и доложите, что на участке Чугунова… - Синцов остановился, вспомнив, что фронт здесь стоит не первый день и немцы, чего доброго, могли где-нибудь прицепиться к нашей связи. Маловероятно, но приходилось считаться. - Подождите, - сказал он в трубку и повернулся к Чугунову: - Кодовые обозначения у вас есть?
- Так точно.
Чугунов вытащил из полевой сумки, перелистал и подал Синцову тетрадку. Там столбиком были выписаны два десятка закодированных цифрами слов, нужных в обиходе батальона.
- Завалишин, - отыскав в конце столбика против цифры "16" слово "пленный", сказал Синцов, - передайте Первому, что срочно отправил к ним шестнадцать. Поняли меня? Посмотрите там у себя. Повторяю: шестнадцать. Посмотрели?
- Сейчас посмотрю, - сказал Завалишин. - Посмотрел.
- Скоро будет у них. Предупредите, чтобы подготовили… - Синцов не хотел произносить по телефону слово "переводчик" и потому сказал: - Ну, кто нужен для разговора с "шестнадцать", поняли?
- Понял.
Синцов положил трубку и приказал Рыбочкину:
- Лично отведите его прямо в полк, да побыстрей. Бойца с собой возьмите, - кивнул он на того солдата, который привел перебежчика.
- Я и один доведу, - сказал Рыбочкин.
- А в дороге обессилеет, свалится, на горбу потащите? - спросил Синцов.
- Выполняйте приказание. И для доморощенных переводов не задерживайтесь. Без вас допросят.
- Воллен вир коммен, - сказал Рыбочкин немцу.
Немец не понял слов, но хорошо понял жест, которым солдат подтолкнул его в плечо. Понял и вопросительно посмотрел на Синцова.
- Эссен, эссен, - сказал Синцов, показав пальцем на стиснутый в черной руке немца хлеб. - Аллес гут.
Немец пошел из землянки, и Синцов невольно посмотрел ему вслед. У выхода из землянки, прижавшись к стене, пропуская мимо себя немца, стоял неизвестно откуда взявшийся мальчик в полушубке и ушанке, с автоматом на шее.
- Это еще кто такой? - спросил Синцов.
Мальчик повернулся на его голос. Он был высокий и щупловатый - маленькое, худое, детское лицо с черными злыми глазами.
- А, явился! - сказал Ильин. - Кто тебя звал?
- Мне сказали, что товарищ комбат пошел к Чугунову, и я тоже пошел. Я службу несу.
- Самовольничаешь ты, а не службу несешь. Велел тебе, чтоб пока на глаза не совался, - сердито сказал Ильин и повернулся к Синцову: - Товарищ старший лейтенант, это ординарец Поливанова, такого уж он сам себе выбрал. У Поливанова год был. Остался на ваше усмотрение.
"Надо будет поскорей заменить", - подумал Синцов, но говорить этого вслух не стал. Его поразило лицо мальчика: выражение неутоленной ненависти, с которым он повернулся после того, как смотрел на немца.
- Раз службу несешь, - сказал Синцов, - должен был выполнить приказание.
- Прикажете идти? - держа руки по швам, сказал мальчик, на лице его по-прежнему было все то же непроходившее выражение.
- Теперь со мной пойдешь, когда я пойду.
- Между прочим, - сказал Ильин, - солдат, что немца нашел, тот самый Васильков, что я вам говорил.
- Что? - услышав "Васильков", спросил отвлекшийся по своим делам Чугунов.
- То, что слышишь, - сказал Ильин. - По дороге сюда рассказал новому комбату, как ты учудил. Пусть знает, что ты за птица.
- А я не птица, товарищ младший лейтенант, а командир вверенной мне роты, - огрызнулся Чугунов. Его резкий тон заставил Синцова оглянуться.
Но в землянке уже никого не было, кроме них троих. Мальчик-ординарец исчез.
"Значит, не приучен тереться возле начальства", - подумал Синцов.
- А насчет Василькова разрешите доложить свои соображения, товарищ старший лейтенант, - обратился Чугунов к Синцову.
Синцов не собирался расспрашивать, но раз сам хочет, пусть говорит.
- Слушаю вас.