За ним вышел сменный батальон. Наконец муниципалы уступили место новопришедшим, которым Сантер дал инструкции касательно королевы.
Один из муниципалов пошел к Марии-Антуанетте и заметил, что она покраснела, а сестра мысленно благодарила бога.
"О, - думала она, смотря в окно на небо, - укротится ли твой гнев, господи, и десница твоя перестанет ли тяготеть над нами?"
- Благодарю вас, милостивый государь, - сказала королева муниципалу с той прелестной улыбкой, которая погубила Барнава и столько людей свела с ума. - Благодарю!
Потом, обратившись к своей собачке, прыгавшей около хозяйки и ходившей на задних лапках - животное понимало по глазам госпожи, что готовится что-то необыкновенное, - королева сказала:
- Пойдем, Блек, пойдем гулять.
Собака залаяла, запрыгала и, посмотрев хорошенько на муниципала, как будто понимая, что он обрадовал ее хозяйку, подползла к нему, махая длинным пушистым хвостом, и даже осмелилась приласкаться.
Муниципал, который, может быть, остался бы равнодушным к мольбам королевы, был тронут ласками собаки.
- Хоть бы для этого бедного животного, гражданка Капет, выходили вы почаще, - сказал он. - Сострадание велит заботиться обо всех созданиях.
- В котором часу, милостивый государь, можно нам выходить? - спросила королева. - Как вы думаете, солнце принесло бы нам пользу?
- Можете выходить когда захотите, - отвечал муниципал. - На этот счет нет особых распоряжений. Впрочем, я полагаю, что лучше бы в полдень, когда сменяют караульных. Это произвело бы менее движения в замке.
- Хорошо, в полдень, - сказала королева, прижимая руку к сердцу, чтобы унять его биение.
И она взглянула на этого человека, который, по-видимому, был не так жесток, как его собратья, и, быть может, за уступчивость желаниям узницы готовился погубить жизнь в борьбе, замышляемой заговорщиками.
Но в это мгновение какое-то сострадание смягчило сердце женщины; душа королевы встрепенулась; она подумала про десятое августа и трупы ее друзей, усеявшие дворцовые ковры. Она вспомнила второе сентября и голову принцессы Ламбаль, выставленную на пике перед ее окнами; ей пришли на ум двадцать первое января и голова ее мужа, умершего на эшафоте под шум барабанов, заглушавших его голос… Но королева подумала, наконец, о своем сыне, бедном ребенке, болезненные крики которого не один раз слышала она из своей комнаты, хотя не могла подать ему помощи, - и сердце ее огрубело.
- Увы, - прошептала она, - несчастье, все равно что кровь древней гидры, оплодотворяет жатву новых несчастий!
XXVI. Блек
Муниципал вышел, чтобы позвать своих товарищей и прочитать протокол, составленный смененными муниципалами.
Королева осталась с сестрой и дочерью.
Все трое переглянулись.
Дочь королевы обвила руками ее шею.
Принцесса Елизавета приблизилась к сестре и подала ей руку.
- Помолимся богу, - сказала королева, - но будем молиться так, чтоб никто не подозревал нашей молитвы.
Бывают роковые минуты, когда молитва, этот естественный гимн, вложенный в сердце человека, возбуждает в людях подозрение, потому что молитва есть плод надежды и благодарности. В глазах же сторожей надежда или благодарность возбуждали беспокойство, потому что королева могла надеяться только на одно - бегство и могла благодарить бога только за одно - за средство бежать.
Окончив эту мысленную молитву, все трое не произносили ни слова.
Пробило три четверти двенадцатого, потом двенадцать.
Еще не замер бронзовый звук последнего удара часов, как на спиральной лестнице послышался шум, поднимавшийся к комнате королевы.
- Это смена, - сказала она, - сейчас придут за нами.
Королева увидела, что сестра и дочь ее побледнели.
- Будьте смелей, - сказала она, тоже побледнев.
- Двенадцать часов! - кричали внизу. - Велите выйти узницам!
- Мы здесь, господа! - отвечала королева, почти с сожалением бросив последний взгляд на черные стены и, если не грубую, то, по крайней мере, простую мебель, подругу ее заключения.
Первая дверь вела в коридор. Он был совершенно темный, и три узницы могли скрыть свое волнение. Впереди бежал маленький Блек, но, добежав до второй двери, той, от которой Мария-Антуанетта старалась отвратить взор, верное животное уткнулось мордой в гвозди с широкими шляпками и после жалобного лая испустило продолжительный стон. Королева поскорее прошла, будучи не в силах отогнать собачку, и искала стену, чтобы прислониться.
Королева сделала еще несколько шагов, но потом ноги изменили ей, и она вынуждена была остановиться. Сестра и дочь приблизились к ней, и с минуту три женщины стояли неподвижно, образуя из себя печальную группу; мать прижалась лицом к голове дочери.
Блек подбежал к своей хозяйке.
- Ну, что же, идет она или нет? - раздался чей-то голос.
- Сейчас, - отвечал муниципал, который оставался стоять из уважения к этой горечи, величественной в своей простоте.
- Пройдем, - сказала королева и пошла по лестнице.
Когда заключенные спустились по винтовой лестнице, напротив последней двери, над которой солнечный свет прочертил широкие золотые полосы, барабан пробил дробь, призывавшую стражу, потом воцарилась тишина, вызванная любопытством, и тяжелая дверь лениво отворилась, повернувшись на скрипучих петлях.
У тумбы, смежной с этой дверью, сидела или, вернее, лежала на земле женщина. Это была Тизон, которую королева не видала целые сутки, что и вчера вечером и сегодня утром немного ее удивляло.
Королева увидела дневной свет, деревья, сад и по ту сторону барьера глаза ее с жадностью искали маленькую харчевню, где, без сомнения, дожидались ее друзья, как вдруг при шуме ее шагов Тизон раздвинула руки, и королева увидела бледное и расстроенное лицо под начинавшими седеть волосами.
Перемена была так разительна, что королева остолбенела от изумления.
Тогда с медлительностью, свойственной людям, у которых уже нет рассудка, старуха стала на колени перед дверью и загородила дорогу Марии-Антуанетте.
- Чего хотите вы, милая? - спросила королева.
- Он сказал, чтобы вы меня простили.
- Кто такой? - спросила королева.
- А человек в плаще, - отвечала Тизон.
Королева с удивлением взглянула на дочь и на принцессу Елизавету.
- Ладно, ладно, - сказал муниципал, - пропусти вдову Капет. Ей позволено гулять в саду.
- Знаю, - отвечала старуха, - оттого-то я и пришла сюда… Я должна была просить у нее прощения; а меня не пускали наверх, я и дождалась здесь.
- Отчего же не пустили вас наверх? - спросила королева.
Тизон расхохоталась.
- Они думают, что я сумасшедшая!
Королева посмотрела на нее и действительно увидела в блуждающих глазах несчастной странный отблеск, смутный свет, свидетельствующий об отсутствии мысли.
- Боже мой! Что с вами случилось, бедняжка?
- Что случилось!.. Так вы не знаете?.. Нет, вы очень хорошо знаете… потому что за вас осудили ее…
- Кого?
- Элоизу!
- Вашу дочь?
- Да, ее… мою бедную дочь!
- Осудили!.. Кто же? Как? За что?
- Потому что она продала букет…
- Какой букет?
- А гвоздику-то… Однако ж ведь она не цветочница, - продолжала Тизон, как будто собираясь с мыслями. - Как же могла она продать букет?
Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с теперешним ее положением; она понимала, что не должна терять времени на бесполезные разговоры.
- Пропустите меня, милая, - сказала она, - прошу вас, вы расскажете мне после.
- Нет, сейчас; вы должны меня простить; я должна помочь вашему бегству, чтоб он спас мою дочь.
Королева побледнела, как смерть.
- Боже мой! - прошептала она, обращая глаза к небу.
И потом сказала муниципалу:
- Потрудитесь, милостивый государь, удалить эту женщину; вы видите, что она помешана.
- Ну, ну, старая, долой! - крикнул муниципал.
Но старуха Тизон ухватилась за стену.
- Нет, пусть она простит меня, чтоб он спас мою дочь!
- Да кто такой?
- Человек в плаще.
- Сестра, - сказала принцесса Елизавета, - утешьте ее несколькими словами.
- О, с удовольствием, - отвечала королева. - В самом деле, это будет короче.
И потом обратилась к старухе:
- Чего же хотите вы, моя милая? Скажите.
- Я хочу, чтоб вы простили мне все дерзости, которые я наговорила вам, все доносы, и чтобы вы, увидев человека в плаще, приказали ему спасти мою дочь… потому что он сделает все, что вы захотите.
- Я, право, не понимаю, что это за человек в плаще, - отвечала королева, - но если вам для успокоения совести необходимо получить от меня прощение за обиды, которые, как говорите, вы нанесли мне, - о, я прощаю вас от души, бедная женщина, и пусть простят меня так же точно все те, кого я обидела.
- О, - вскричала Тизон с непередаваемым выражением радости. - Он спасет мою дочь, если вы меня простите! Дайте вашу руку, сударыня, вашу руку!
Королева, ничего не понимая, подала ей руку. Тизон схватила ее и прижала к губам.
В эту минуту на улице Тампль раздался хриплый голос глашатая:
"Суд и решение над заговорщицей девицей Элоизой Тизон, приговоренной к смерти!"
Лишь только слова эти коснулись ушей старухи Тизон, лицо ее расстроилось, она привстала на одно колено и раскинула руки, заслоняя путь королеве.
- Боже мой, - прошептала Мария-Антуанетта, не пропустившая ни слова из ужасного объявления.