- Какое мне дело до королевы! Это мать, у которой есть дочь, вот и все! Если отрубят кому-нибудь голову, так уж не дочери, а ей. Пусть отрубят мне голову и спасут мою дочь! Пускай ведут меня под гильотину, только бы ни один волос не упал с головы дочери, и я пойду припеваючи тра-ла-ла!
И Тизон принялась петь ужасающим голосом, потом вдруг замолчала и залилась хохотом.
Человек в плаще, по-видимому, также испугался этого начала помешательства и отступил на шаг.
- О, ты не уйдешь так легко! - в отчаянии сказала Тизон, ухватив его за плащ. - Нельзя говорить матери: сделай то-то, и я спасу твое дитя, а потом прибавлять: "может быть". Спасешь ли ее?
- Да.
- Когда же?
- Когда поведут ее из Консьержери на эшафот.
- Зачем ждать? Почему не сегодня ночью, не сегодня вечером, не сию минуту?
- Затем, что не могу.
- А, не можешь! - кричала Тизон. - Видишь, что не можешь… А я так могу!
- Что же ты можешь?
- Могу преследовать узницу, как ты называешь ее. Могу наблюдать за королевой, как ты говоришь, аристократ ты этакий! Могу входить в темницу во всякий час, днем и ночью - и буду делать это. А чтобы она убежала - об этом еще мы потолкуем… Увидим, убежит ли она, если не хочешь спасти мою дочь? Голову за голову - хочешь? Мадам Вето была королевой - знаю; Элоиза Тизон бедная девушка - знаю; но перед гильотиной нет разницы.
- Итак, пусть будет по-твоему! - сказал человек в плаще. - Спаси ту, и я спасу эту!
- Поклянись.
- Клянусь.
- Чем?
- Чем хочешь.
- Есть у тебя дочь?
- Нет.
- Так чем же тебе клясться тогда? - сказала Тизон, в отчаянии опустив руки.
- Клянусь могилой моего отца.
- Не клянись могилой - накличешь несчастье! Боже! Боже! Как подумаю, что дня через три и мне, может быть, придется клясться могилой моей дочери!.. Дочь моя, бедная моя Элоиза! - вскричала Тизон таким громким голосом, что многие растворили окна.
Увидев, что отворяются окна, второй мужчина отделился от стены и подошел к первому.
- С этой женщиной нечего делать, - сказал первый второму, - она помешана.
- Нет, она мать, - отвечал тот и увел своего товарища.
Когда они начали удаляться, Тизон как будто образумилась.
- Куда же вы? - кричала она. - Спасать Элоизу? Так подождите, и я пойду с вами. Подождите же!.. Подождите!
И несчастная мать с криком побежала за ними; но на первом же повороте улицы потеряла их из виду. Не зная, куда повернуть, она с минуту стояла в нерешительности, смотря во все стороны, и, видя себя одинокой посреди ночи и безмолвии, этого двойного символа смерти, она испустила раздирающий душу крик и без чувств рухнула на мостовую.
Пробило десять часов.
Одновременно пробили часы и на башне Тампля. Королева сидела в знакомой нам комнате у чадящей лампы между своей сестрой и дочерью и, закрытая от взоров муниципальных чиновников дочерью, притворившейся, будто она обнимает свою мать, читала записку, написанную на тончайшей бумажке и таким мелким почерком, что глаза ее, обожженные слезами, едва разбирали написанное.
Вот содержание записки:
"Завтра, во вторник, попроситесь выйти в сад, что, без всякого сомнения, позволят вам, потому что приказано сделать вам эту милость, как только вы попросите. Обойдя сад три или четыре раза, притворитесь, что вы устали, подойдите к харчевне и попросите позволения у старухи Плюмо посидеть у нее. Там через минуту сделайте вид, что вам сделалось еще хуже, и упадите в обморок. Тогда запрут двери, чтобы оказать вам помощь, и вы останетесь с принцессой Елизаветой и дочерью. Люк погреба тотчас отворится. Бросайтесь в это отверстие с вашей сестрой и дочерью - и вы трое будете спасены".
- Господи, - сказала дочь королевы, - неужели будет конец нашей несчастной участи?
- Не ловушка ли этот листок? - спросила Елизавета.
- Нет, нет, - сказала королева, - этот почерк мне всегда напоминал присутствие таинственного друга, но друга честного и верного.
- Кавалера? - спросила дочь королевы.
- Его самого, - отвечала королева.
Принцесса Елизавета сложила руки.
- Прочитаем каждая потихоньку эту записку, - продолжала королева, - чтобы, если одна из нас забудет что-нибудь, другая вспомнила.
И все трое прочитали глазами; но когда доканчивали чтение, дверь из комнаты заскрипела на петлях. Обе принцессы обернулись. Одна королева не изменила своего положения, только каким-то почти незаметным движением она поднесла билетик к голове и спрятала в своей прическе.
Дверь отворял муниципал.
- Что вам угодно, милостивый государь? - спросили в один голос принцесса Елизавета и дочь королевы.
- Гм, - заметил муниципал, - кажется, сегодня вечером вы ложитесь поздненько…
- Разве община издала новый указ, определяющий, в котором часу мне ложиться в постель? - сказала королева, обернувшись с обыкновенным видом своего достоинства.
- Нет, гражданка, - отвечал муниципал. - Но если это необходимо, пожалуй, издадут.
- А покуда, милостивый государь, - сказала Мария-Антуанетта, - имейте уважение не говорю к комнате королевы, но к комнате женщины.
Муниципал проворчал что-то сквозь зубы и удалился.
Через минуту лампа погасла, и три дамы по обыкновению разделись в потемках: темнота служила им покровом стыдливости.
На следующий день, в девять часов утра, королева перечитала в постели вчерашнюю записку, чтобы ни в чем не уклониться от заключавшихся в ней инструкций, изорвала на части, почти неосязаемые, потом оделась за занавеской и, разбудив сестру, пошла будить дочь.
Спустя еще минуту она вышла и позвала карауливших муниципалов.
- Что тебе надо, гражданка? - спросил один из них, явившись в дверях, между тем как другой продолжал завтракать, не обращая внимания на зов королевы.
- Милостивый государь, - сказала Мария-Антуанетта, - я сейчас была в комнате у дочери… Бедняжка в самом деле больна… У нее от беспокойства распухли и ломят ноги. Вы знаете, что я осудила ее на это бездействие. Мне было позволено прогуливаться в саду. Но так как проходить туда надобно мимо дверей комнаты, в которой жил когда-то мой муж, то у меня разрывалось сердце, силы изменяли мне, и я возвращалась, довольствуясь прогулкой по террасе. Теперь этой прогулки недостаточно для моего бедного ребенка. Итак, прошу вас, гражданин муниципал, попросить у генерала Сантера, чтобы мне предоставлено было право пользоваться данной мне свободой… Я вам буду за это очень благодарна.
Королева произнесла эти слова так нежно и вместе с тем с таким достоинством; она так хорошо избежала всякого титула, могущего оскорбить республиканскую стыдливость ее собеседника, что он, явившись, как большая часть этих людей, с покрытой головой, мало-помалу приподнял с нее простой колпак и, когда королева договорила, поклонился ей, сказав:
- Будьте спокойны, сударыня; у гражданина генерала попросят позволения, которого вы желаете.
Потом, уходя как будто за тем, чтобы самому убедить себя, что он уступил справедливости, а не слабости, муниципал повторял:
- Справедливо, справедливо, что ни говори, а справедливо.
- Что там справедливого? - спросил другой муниципал.
- Чтобы эта женщина пошла прогуливаться с больной дочерью.
- А еще чего надо ей?
- Да просит прогуляться с часок по саду.
- Вот вздор! - возразил тот. - Пускай-ка лучше попросит позволения пройтись от Тампля до площади Революции; вот эта прогулка действительно освежит ее.
Муниципал докончил завтрак и ушел. Королева, в свою очередь, попросила позволения позавтракать в комнате у дочери, что и было ей позволено.
Дочь королевы, чтобы подтвердить слух о своей болезни, не встала, и принцесса Елизавета и королева сидели возле ее постели.
В одиннадцать часов по обыкновению пришел Сантер. Приход его был возвещен барабанным боем и появлением нового батальона и новых муниципалов, пришедших на смену тем, которые кончили караул.
Осмотрев вступающий и выступающий батальоны, он порисовался на тяжелой, коренастой лошади посреди тампльского двора и потом остановился. В это время к нему обычно обращались, кому надо было, с требованиями, доносами и просьбами.
Муниципал воспользовался свободной минутой и подошел к генералу.
- Что тебе? - отрывисто спросил Сантер.
- Гражданин, - отвечал муниципал, - я пришел по просьбе королевы…
- Это еще что? От какой королевы? - перебил Сантер.
- Ах, в самом деле! - сказал муниципал, удивляясь собственному увлечению. - Что это сорвалось у меня с языка?.. Неужели я с ума сошел? Я пришел по просьбе мадам Вето…
- Давно бы так; теперь я понимаю. В чем же дело?
- Я пришел сказать, что маленькая Вето больна, кажется, от недостатка воздуха и движения.
- Так что же! Неужели и в этом обвиняют нацию?.. Нация позволила ей гулять в саду - она отказалась. Как угодно!
- Вот в этом-то и раскаивается она теперь и просит у тебя позволения прогуляться в саду.
- И ей никто не мешает. Слушайте, вы! - сказал Сантер, обращаясь к целому батальону. - Вдова Капет может прогуливаться по саду. Ей позволено нацией; да только смотреть, чтобы она не улизнула через стены… Случись это - я всем вам отрублю головы.
Шутка гражданина генерала была воспринята с гомерическим смехом.
- Я предупредил вас, а теперь прощайте. Еду в Конвент. Кажется, поймали Родана и Барбару, и дело идет о выдаче им паспорта… на тот свет.
Эта новость и привела гражданина генерала в приятное расположение духа.
Сантер поскакал галопом.