Однако первым к городу дошел московский царь. Он долго с поймы Двины осматривал древние стены, что-то неслышно шептал сам себе, а затем спрятался в шатре, позвал к себе Висковатого и приказал тому писать Макарию письмо, в котором уверял митрополита, что войну начинает "токмо ради бдения о святыхъ храмехъ да иконахъ священныхъ, иже безбожная Литва поклонение святымъ иконамъ отвергше, пощипаше ихъ да многая ругания учинише, а церкви православные разориша, веру христьянскую оставльше и лютеранство восприаша…"
Царские полководцы намеревались начать наступление с Задвинья - по льду, с той стороны, где Окольный город не имел оборонительных стен. Там разместились Передовой, Царский полки и полк Правой руки. Однако лед на Двине начал таять и трещать, и полки перешли в междуречье к опустевшему монастырю святого Георгия. От берегов Полоты московиты вынуждены были наступать уже на полоцкие укрепления.
И христианский город с древней Софией над Двиной, константинопольской сестрой, захлебнулся в огне и дыму. Дневные осады нападавших перемежались с ночными вылазками защитников. Потекла по заснеженным берегам на лед неукротимая кровь, а по высокому замку почти непрестанно лупили стенобитные пушки.
И выгорел Острог с посадами, и на крыльях дыма с привкусом человечины ворвались в город стрельцы, вкатили пушки поближе к замковым стенам - и обвалили их.
После седьмого приступа полоцкий воевода с епископом вышли к царскому войску просить милости.
- Сдавайтесь, пожалую вам свободу да имущество, - обещал обессилившим воинам Иван, а когда вошел в замок, приказал казнить всех, крестьян от Дисны до Дрисы полонил и бесконечными человеческими клиньями наказал гнать в Московию - в снег и мороз. Туда же санными обозами повезли и городскую казну, и сундуки купцов да зажиточной знати. А их прежних владельцев еще несколько дней секли сабли царских татар, топили подо льдом Двины и Воловьего озера.
И не было спасения ни иудею, ни католику, ни монаху-бернардинцу, никому, кто не покорился да не принял веру и волю московскую.
В первое победное утро Иван со своей свитой присутствовал на богослужении в Спасовом монастыре. Затем долго ходил по почерневшему от сажи и дыма снегу, косолапо кривя ноги, отчего носы сапог его, хоть и закрученные вверх, были стертыми и грязными.
Успокоившись прогулкой, Иван призвал к себе полоцкого епископа и, словно между прочим, спросил:
- А где ваша хваленая библиотека?
Священник проявил удивление и начал неуверенно:
- В этом пепле и людей не найти, не то что книги...
Но царь прервал:
- Не хитри, владыка. Мне донесли, что во время осады игумен с монахами книги через подземный ход к Двине перенесли, а затем в лодках сплавили. - Втянув шею, он криво посмотрел на исхудавшего епископа и подобрел: - А я тебе подарок подготовил... - поднял руку и шевельнул пальцем.
Матей бросился к царю, склонил голову и, разворачивая белый бархат, протянул крест.
- Вот, возвращаю на круги своя древнюю реликвию, еще отцом моим Василием спасенную...
- Господь всемогущий! - не удержался священник и упал на колени. - Святая Евфросиния! Спаси и сохрани!
- Ну вот, а вы от меня библиотеку прячете, - довольно вздохнул царь и уже вскочил в седло, но увидел, что епископ с двумя монахами не решаются приблизиться к нему, и остановился: - Что еще?
Епископ осторожно передал крест монаху и стал на колени возле покрытых инеем конских копыт.
- Вставай, владыка, не надо благодарности. Я сегодня добрый, - мягко бросил сверху Иван, а священник поднял на него соленые глаза и выговорил:
- Великий князь, давеча воины твои наших писцов полонили. Смилуйся и отпусти их!
Царь напрягся, скрежетнул зубами и взглянул на Матея. Тот преданно пожал плечами и застыл.
- Забери-ка ты и этого страстотерпца к тем писцам! - царь ткнул кнутом в епископа и больно ударил шпорами лошадь.
На том окончилась книгописчая школа полоцких братьев-иоаннитов, заложенная с полвека тому афонским игуменом Нилом и его сподвижниками. Только одному из них было суждено дойти пленником до Москвы и в новой волоколамской монастырской келье несколько раз переписать "Псалтырь", на каждом экземпляре оставляя следующее свидетельство: "Написана сия книга рукою многогрешнаго и недостойнаго раба Богова Ивана, полоняника полоцкаго, въ заключении и во двоихъ путахъ звязанаго. Слава Богу, совершившему сию книгу. Аминь"...
Узнав о захвате Полоцка, гетман Радзивилл повернул свое войско на Вильно - готовить новую оборону. А в московский лагерь прибыло посольство от Сигизмунда.
- Замерз я тут и подустал, - вместо приветствия сказал Иван. - Пускай король шлет назначенных людей в мою столицу, там объясняться будем! Так и сообщите своему хозяину… - Он помолчал, неподвижно глядя под ноги, и добавил: - А дабы вам не с пустыми руками возвращаться, от меня Сигизмунду подарок доставьте - гроб, нами для него приготовленный!
Он нервно поиграл желваками, хотел было упомянуть о королевской сестрице Екатерине Ягелонке, недавно обвенчавшейся в Вильно с финляндским герцогом Юханом Третьим, но почувствовал близкую трясучку и выгнал всех из шатра.
Оставив в разрушенном Полоцке три полка, Иван вскоре возвратился в Московию.
* * *
Весеннее солнце уже высоко выкатывалось над городом, но снегу было еще полно. Грязные ручейки стекали в ложбины, дороги размякли и превратились под лошадиными копытами в густую жижу.
Иоанн Федорович хотел ехать один, но Гринь, его молодой помощник по типографии, не отходил от саней, где намостил соломы, поверх вскинул дерюгу, а возвышение покрыл старой шубой. Он отказался передать вожжи, вскочил на запряженную лошадь и сказал как о давно решенном:
- Не подобает вам, как простому смерду, самому разъезжать. Что люди скажут?
- "Имейте веру в славу Господа нашего без оглядки на личности" - учил нас в своем соборном письме святой Яков. Сколько раз тебе повторять: "Не выбрал ли Бог бедных этого мира как богатых верою и как наследников Царствия обетованного?.. Когда же оглядываетесь на личности, то учиняете грех и будете осуждены".
- Оно-то так, но не принято тут самому за вожжи... - неловко потупился Гринь, и Иоанн вздохнул, махнул рукой и смиренно сел в подготовленные для него сани.
- Если бы не такая грязь, я бы лучше пехом пошел, - буркнул он и ласково посмотрел на повеселевшего Гриня: раскрасневшийся, рослый, русые волосы выбились из-под шапки и шевелятся на ветру.
Иоанн долго не мог свыкнуться со здешними порядками, когда на санях приходилось ездить и летом, а кучер при этом должен был сидеть верхом. "Хорошо, что хоть от этих дикарских перьев и лисьих хвостов его отговорил", - подумал он про Гриня, а вслух напомнил:
- Не забудь, что к Силуану-кузнецу едем.
Силуан, бывший слуга Зои Палеолог, пережил в Московии все властные перемены и сам преображался с ними. Жил он теперь в Ремесленной слободе, верстах в пятнадцати от Кремля, занимал должность царского пушечного мастера. Возле обитых железом ворот его нововозведенного дома и трыкнул Гринь на лошадь. Хотел въехать на подворье, но Иоанн остановил:
- Дойду, тут подожди.
На крыльце старательно обил сапоги, зашел в горницу, перекрестился на иконы, поклонился, коснувшись правой рукой пола, и заговорил с хозяином по здешнему обычаю:
- Бью челом моему благодетелю! Прости слабый ум мой... Жив-здоров ли, Силуан?
- Спасибо, с Божьей помощью, - ответил хозяин и предложил гостю присесть к печи. - Третий раз за сутки протапливаю вот... Старым, наверно, стал, мерзну... - На его морщинистом лице засветились огненные отблески. - Угостишься, чем бог послал?
- Спасибо, сыт. Я проведать тебя приехал. Мой парень сказал, что уже несколько дней тебя в кузнице не видел. А тут формы новые нужны...
Кипела работа в московской типографии. Еще не успели возвести стены печатни, а Иоанн думал о верстаке да обученных работниках. Через литовского посла Михала Галабурду, ходившего на службы в Гостуньскую церковь, где дьяконом был Иоанн, пригласили к работе мастера Петра из Мстиславля. Затем приехал новгородский литейщик букв Василий Никифоров. И работа пошла. Местные плотники сделали дубовую основу верстака - скрип. Выдвижная доска была мраморной. На нее ложились железные формы, куда строчками и выкладывали шрифты. Отдельные соты с буквами по алфавиту занимали левую от верстака стену. Форму надлежало смазать краской - бережно, чтобы не перестараться и не зачернить оттиск; дальше оставалось подкладывать бумагу и тискальщику (его звали медведем) крутить винт. Затем к делу приступал младший служник - он выхватывал готовую страницу, клал на форму чистую, а "отжатую" нес на полки правой стены. Когда все они заполнялись, наступала очередь переплетчиков.
Но вначале что-то не заладилось. Как ни устанавливали формы, оттиск получался неровным: сверху глубокий и зачерненный, а низ - недожатый, "слепой". Переворачивали форму - и слабочитаемым становился верх страницы.
День ворожил над верстаком Петр Мстиславец - мрамор на ровность выверял, глубину шрифтов; затем понял и, спокойно обтерев от краски свои широкие ладони, поведал:
- Формы неровные вылили. Разница в ноготь, а итог - сами видите.
Наилучшим литейщиком в округе был Силуан. К нему и направился Иоанн, благо давно были знакомы - через Максима Грека. Правда, Силуан выливал пушки, но, рассудил дьякон-печатник, в пушечном деле нужна не меньшая точность, потому вылить ровные формы под шрифты для пушкаря будет простым занятием.