На кухне Люба готовила ужин, когда хлопнула входная Дверь.
- Алеша?..
Люба потянулась к вошедшему мужу с поцелуем, но он не заметил. Открыл командирскую сумку, молча поставил на стол бутылку водки и банку бычков в томате.
- Это по какому поводу? - спросила Люба.
И опять он промолчал. Вымыл руки под краном, сел к столу. Люба недовольно пожала плечами, но поставила на стол рюмки.
Алексей сковырнул сургуч на пробке, выбил ее, ударив ладонью по дну бутылки, налил жене, а свою рюмку отодвинул. Взял белую чайную кружку с пурпурной надписью "Красная Армия" и наполнил ее водкой до краев.
- Что-нибудь с Егором? - с тревогой спросила Люба. - Да не молчи же, не молчи!..
- Выпей, Любаша. В порядке Егор, - глухим безжизненным голосом сказал Алексей.
- А с тобой что? Что случилось?
- Пей, Любаша. Ваньку арестовали.
Кажется, Люба вдруг рухнула на стул. Алексей пил, скрипела по дну консервной банки его вилка, гремело радио.
"Броня крепка, и танки наши быстры,
и наши люди мужества полны…"
А потом вдруг Люба закричала:
- И ты веришь? Веришь? Веришь?..
- Что?.. - тихо спросил он, подняв голову.
И она сразу замолчала, увидев его лицо. Осунувшееся, постаревшее на сто лет за одни сутки. Меньше: за считанные часы. По серым провалившимся щекам медленно ползли две слезинки. Алексей не смахивал их, потому что не знал, что может плакать.
И тут что-то случилось с радио. Вместо пафосных обличительных речей, вместо грома маршей и официального оптимизма массовых песен раздался голос Утесова:
Служили два друга в нашем полку,
Пой песню, пой!
И если один говорил из них "Да",
"Нет" - говорил другой.
Однажды их вызвал к себе комиссар,
Пой песню, пой!
"На Запад поедет один из вас,
На Дальний Восток - другой".
Друзья усмехнулись: ну что за беда!
Пой песню, пой!
Один из них вытер слезу рукавом,
Ладонью смахнул другой…
И опять - трамваи, трамваи. Что делать, это было их время.
На этот раз в одном из трамваев ехала Люба с большой хозяйственной сумкой. Она сошла на нужной остановке и, перейдя улицу, скрылась в подъезде поликлиники. Потом оказалась во врачебном кабинете. Надела белый халат и шапочку. Сказала сестре:
- Проси, Аня.
Медсестра выглянула в коридор:
- Чья очередь?
Вошла старушка, просеменила к столу.
- Здравствуйте, - сказала Люба. - Садитесь, пожалуйста. На что жалуетесь?
- Спать не могу, - тихо ответила старушка. - Уж какую ночь спать не могу…
Была вторая половина дня. Яростное июльское солнце плавило асфальт на Кузнецком.
Люба с большой сумкой шла по мягкому асфальту, оставляя следы за собой.
В большом, скверно освещенном помещении в молчаливой очереди стояли безмолвные женщины. Может быть, были там и мужчины, но мне почему-то запомнились только женщины.
Не будем спешить мимо них к сюжетам со счастливыми концами: счастья у этих женщин уже не было. Но молчали здесь вовсе не потому, что счастье осталось в прошлом: женщины и в горе находят отдушину в разговорах. Здесь молчали по куда более серьезной причине, чем личное горе. Здесь молчали из страха окончательно погубить любимого, семью и самою себя. Уже одно то, что они встали в эту проклятую очередь с передачами, до времени скрытыми от глаз в глухих сумках, было отмечено кем-то и где-то, стало тавром, черной страницей досье, знаком беды. Но там, за беззвучными каменными стенами, реально погибали их мужья, братья, сыновья, любимые. И поэтому так тихо, так покорно и так несокрушимо стояли здесь эти женщины.
Запомним их лица: одной этой очередью они исполнили свой долг на земле.
Медленно, ох, как медленно продвигалась эта очередь! Но все терпеливо ждали, пока стоявшая впереди ныряла в узкую нору окошка.
- Варавва Иван Семенович, - сказала Люба, когда подошел ее черед.
- Документы. Вы ему - кто?
- Я?.. Сестра.
Грубые короткопалые руки ломают хлеб, прощупывают все, что только можно прощупать, пересыпают сахар, крошат печенье. Режут ножом колбасу, масло, сало. Режут спелые помидоры, и сок течет как кровь.
И опять - бесконечные трамваи, трамваи, трамваи.
В них едут Люба и Алексей. Отдельно друг от друга, в разных маршрутных номерах.
Алексей добрался до дома первым. Привычно снял портупею, вымыл руки, разжег примус и еще раз вымыл руки. Он помогал жене всегда, но хозяйство не вел и в порядке путался.
Появилась Люба. Молча поцеловала мужа, ушла в комнату переодеваться.
- Где задержалась? - крикнул Трофимов из кухни.
- Там большая очередь.
- Где - там?
- Одни женщины, - Люба вернулась на кухню уже в домашнем халатике. - И все молчат, Алеша. Все молчат.
- Это где же?
- Там передачи принимают, я кое-что собрала Ивану. Какое у него питание, сам понимаешь.
Она принялась чистить картошку. И повисла длинная пауза, потому что Алексей закурил.
- Он здесь? - тихо спросил он наконец.
- Здесь.
- Как же ты нашла?
- Да вот нашла.
Он докурил, бросил окурок в мусорное ведро. Подошел, крепко обнял, поцеловал.
- Молодец.
На следующее утро, когда Алексей входил в Управление, его остановил дежурный:
- Вас просят в двадцать восьмой кабинет. Немедленно.
Алексей поднялся на второй этаж, по знакомой ковровой дорожке прошел к кабинету №28. И остановился перед дверью, потому что за нею глухо звучала музыка. Усмехнулся, покачал головой.
И открыл дверь без стука. Стучать было бессмысленно. Посреди кабинета стоял моложавый подтянутый комдив. Другой был хозяин у кабинета, и поэтому Алексей задержался у входа.
- Входи и закрой дверь! - прокричал комдив, перекрывая музыку.
Алексей закрыл дверь, подошел к комдиву.
- Ты что, Трофимов, с ума сдвинулся? - заорал комдив.
- Не понял! - крикнул в ответ Трофимов. - А где Степан Лукьяныч?
- Нету такого! Нету, ясно тебе? Я есть, комдив Коваленко! На академических курсах учился, когда ты основной кончал! Вспомнил?
- Ну?
- Враги кругом!
- Ну?
- Не нукай! Жинка твоя Ивану Варавве передачи носит! Сестрой обозначилась! Но - проверили! Она! Любовь Андреевна Трофимова, так?
- Да выдерни ты это радио!.. - не выдержал Алексей.
- Ты мне не указывай! Загреметь хочешь? Знаю, смелый! Только оттуда никакая смелость не вытащит!..
Так они орали каждое слово, а из динамика, включенного на полную мощность, неслось: "…Всех врагов в атаке огневой три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!.."
Вечером Алексей почти бежал через парк. Видимо, в его ушах все еще звучала разудалая песня про танкистов, под которую они с комдивом орали слова, какие в те свинцовые времена и шепотом решался произносить далеко не каждый.
Миновал железнодорожные пути, вбежал в военный городок.
- Здравствуйте, Алексей Иванович.
- Здравствуйте.
Кто поздоровался, кому ответил - все мимо пролетело.
Распахнул дверь подъезда.
- Ты? - спросила из кухни Люба.
- Я!..
Он прокричал по инерции, но в кухню вошел спокойно.
Тихо было в квартире. Радио они не включали.
- От Егора письмо, - радостно сообщила Люба. - Сержанта ему присвоили. Доволен?..
Никак не прореагировав на первое воинское звание сына, Алексей включил репродуктор на полную мощность.
- Зачем тебе этот шум? - недовольно поморщилась Люба.
- Звукопомеха! - он вопил почти как в кабинете №28, но все же не так громко, потому что динамик у комдива был помощнее. - Опять передачу носила?
- Сегодня не принимают. Выключи радио. Или, пожалуйста, сделай потише.
Но Алексей громкость регулировать не стал.
- Это надо немедленно прекратить!
- Почему?
- Я сказал, прекратить!
Люба прошла к репродуктору, выдернула штепсель из розетки и тихо напомнила:
- У него никого нет, кроме нас, Алеша.
- Его счастье! - по инерции выкрикнул Алексей, но сразу же сбавил тон. - Сейчас счастье с обратным знаком. С минусом оно, понимаешь? - спохватился, включил радио, но сделал все же потише. - Минус счастье, минус! У кого ничего нет, того и взять не за что. А у меня - ты и Егор. Ты и Егор, понятно это тебе? И я требую прекратить всякие передачи!
Люба подошла к репродуктору, снова выдернула штепсель.
- Включи! - крикнул Алексей. - Немедленно включи радио!
- Ты - трус? - тихо спросила она.
- Я сказал, радио…
- Трус, - Люба бросила на пол черную тарелку репродуктора и яростно растоптала ее. - А я-то, дура, думала, что мой муж - русский офицер.
- Твой муж - красный командир, а не офицер! Красный, понятно?..
- Офицер в России не попугай, в цвета не окрашен. Он украшен честью, и либо имеет ее, либо не имеет. Минус честь, Алексей, а не минус счастье. Загляни в свою душу, загляни и посмотри, осталась ли там хоть капля…
- Дура! Дура чертова! - заорал он. - Из дерьма не выплывают!
- Трус! - резко выкрикнула Люба. - Мой муж - трус, слышите?!.
В стену резко застучали: услышали в соседней квартире. И Трофимовы сразу замолчали, испуганно глядя друг на друга. Потом Люба опустилась на пол рядом с раздавленной тарелкой репродуктора и беззвучно заплакала. Алексей шагнул к ней, тоже почему-то сел на пол, обнял, зашептал в ухо:
- Успокойся, Любаша, успокойся…
Трамваи, трамваи. Плакаты, плакаты.
Детство, в котором мы вырастали.