- Да. Дети любили мать, но ее у них отняли. Это принесло в семью большое горе. Но надо сказать, что некоторые влиятельные особы при дворе герцога очень невзлюбили Максимилиана за такое злодейство, они считали, что Луиза невинно пострадала.
Они ополчились на фон Зимборски. Он с трудом уцелел, бежав из страны. Но развод все-таки состоялся. Альберту было в то время семь лет. Луиза вышла за фон Хансштейна, но в возрасте тридцати лет она умерла.
- Какая печальная история! А что случилось с Альбертом и Эрнстом?
- Они остались на попечении бабушек и… дяди Леопольда. Они были окружены любовью, но им так не хватало матери.
- Ну, конечно. Она, видимо, была кроткой женщиной, да еще претерпевшей такое ложное обвинение. Как грустно! Я больше чем когда-либо хочу увидеть моих Саксен-Кобургских кузенов.
- Герцог женился снова на Марии Вюртембергской, но и этот брак не был счастливым.
- Он не должен был позволить этому ужасному фон Зимборски уничтожить их брак. Как странно, у Альберта, нет матери, а у меня нет отца. Как будто между нами есть какая-то особая связь…
Всю остальную прогулку я была в задумчивости. Мысли о кузене Альберте не покидали меня.
Наконец наступило время Феодоре уезжать. Мы расставались со слезами. Она пообещала, что приедет опять. Невероятно тяжело было расставаться и с милыми малютками, которых я успела полюбить. Самое печальное - это расставание с близкими тебе людьми. Меня немного утешил мой дневник, где на этот раз я могла описать свои подлинные чувства.
Приближался день моего шестнадцатилетия. Я очень хорошо понимала значение того факта, что через два года мне будет восемнадцать. Я упомянула об этом при маме, и это ее поразило. Она не хотела видеть меня взрослой и постоянно твердила, что я должна быть менее эгоистичной, менее тщеславной, не пыталась бы все время настаивать на своем и была бы менее упряма. Я понимала, что она имела в виду, ей хотелось, чтобы дядя Уильям умер сейчас, и чтобы она была регентшей.
Я записала в дневнике: "Сегодня мне шестнадцать лет. Как это кажется много! Но я чувствую, что два предстоящих года до восемнадцати - самые важные".
Мама пригласила во дворец моих любимых артистов дать концерт в мою честь и в том числе мою любимую, прекрасную, талантливую Гризи. Это был замечательный подарок, и мамины старания доставить мне удовольствие вызвали во мне прилив прежней любви к ней. И тут я заметила довольный взгляд, которым она обменялась с сэром Джоном Конроем, и мне пришло в голову, что теперь, когда я становилась старше, они старались расположить меня к себе. Тем не менее концерт был превосходный, и лучшего подарка я не получала.
Моя конфирмация состоялась в королевской часовне Сент-Джеймского дворца в присутствии многих родственников. На мне были белое кружевное платье и шляпа, украшенная розами. Как обычно, я страдала, ожидая, что мама как-нибудь оскорбит короля. Накануне церемонии она очень серьезно говорила со мной, как важно выглядеть дружелюбной по отношению к окружающим, но не слишком, и не поддаваться вульгарной привычке улыбаться всем и каждому и не заходиться от чувств к тем, к кому я расположена. Она продолжала распространяться о том, как она заботилась обо мне со дня моего рождения (что вполне соответствовало истине) и что она была единственная, кому я могла доверять, и если я буду слушаться ее во всем, я навсегда останусь на правильном пути. Она посетовала на то, что я недооценивала сэра Джона Конроя. И советовала, чтобы впредь я вела себя с ним более дружественно.
Я сжала губы, решив, что не стану проявлять дружелюбие, которое не чувствую, как бы мама ни настаивала.
Осложнения начались сразу же. Король сказал, что у мамы слишком большая свита и некоторым из них придется удалиться. Он привел маму в ярость, приказав сэру Джону покинуть часовню. Я очень расстроилась, но король пожал мне руку, показав тем самым, что на меня он не сердится. Конечно, мама была рядом со мной, и я стояла у алтаря между ней и королем. Мне пришлось снять шляпу и отдать маме, а после конфирмации архиепископ долго говорил о предстоящих мне тяжких обязанностях. Похоже было на то, что мне придется очень плохо, а если это и означало быть королевой, то уж лучше мне было остаться тем, кем я есть. Я не могла понять, почему во все времена люди так добивались короны. Если верить архиепископу, корона приносила с собой только строгое исполнение долга и огромную ответственность.
Пока он говорил, король, стоявший радом со мной, начал переминаться с ноги на ногу. Я сообразила, что ой устал от затянувшихся речей архиепископа. К счастью, архиепископ догадался о недовольстве короля долгой проповедью и благополучно завершил ее. Когда мы удалились в кабинет, король сказал:
- Ну, с этим покончено. - Потом он наклонился ко мне. - Не обращай слишком много внимания на этот вздор. Уж эти мне священники! - Он презрительно покачал головой. - У меня есть подарок для тебя. Ты славная девочка и должна радоваться жизни.
- Вы так добры ко мне, дядя Уильям, - сказала я. Он подарил мне украшения из изумрудов, а королева - изумрудную тиару. Я горячо поблагодарила их, и тетя Аделаида обняла меня.
По дороге домой мама сказала, что я слишком явно демонстрировала свою радость по поводу украшений. По ее мнению, они должны были подарить мне драгоценности. Ведь, в конце концов, драгоценности принадлежат короне… и, следовательно, все равно скоро станут моими. Мама несколько оживилась, потому что он - она имела в виду короля - выглядел напряженно и передвигался с трудом.
- Я не хочу думать о его смерти, - сказала я. - И не хочу быть королевой.
- Проповедь архиепископа не должна расстраивать тебя, - засмеялась мама. - Он, вероятно, думал, что ты молода и немножко легкомысленна и нуждаешься в предупреждении. Ты должна благодарить Бога, что у тебя есть мать, которая заботится о тебе и направляет тебя, - мать, у которой ты центр всей ее жизни.
- Да, мама, - отвечала я, но как бы мне хотелось, чтобы она кого-нибудь другого сделала центром своей жизни. Когда мы вернулись домой, она подарила мне браслет с локоном своих волос.
- Пусть он напоминает тебе меня… всегда, - сказала она.
Меня ожидала большая радость - письмо от дяди Леопольда, в котором он сообщал, что собирается в Англию со своей женой.
Я пришла в такое возбуждение, что Лецен боялась, что я заболела. Мама решила, что мы поедем в Рэмсгейт, и дядя Леопольд погостит у нас там. Это был прекрасный способ избежать этих надоед в Виндзоре, говорила она. Итак, мы прибыли в Рэмсгейт. Там нас ожидала еще одна замечательная новость - Феодора родила еще одного ребенка - девочку, - и обе они чувствовали себя хорошо. "Мы долго думали насчет имени, - писала Феодора, - и решили, что назовем девочку в честь ее любимой тети. Так что ее назвали Виктория, но так как у меня не могут быть две Виктории, одинаково мне дорогие - я запутаюсь и не смогу отличить одну от другой, - ее первое имя будет Аделаида, а второе Виктория. Я думаю, королева, будет довольна. Она была так добра к нам, когда мы были в Виндзоре. Итак, девочку назвали Аделаида-Виктория-Мэри-Луиза-Констанс".
Мы с Лецен смеялись. Как было странно думать об этой малышке… моей племяннице. Я приготовила подарки для новорожденной, но мои мысли были заняты приездом дяди Леопольда и моей новой тети, которую мне очень хотелось увидеть.
Я надеялась, что в Рэмсгейте все будет хорошо, и ничто не будет раздражать маму. Она любила дядю Леопольда, и он разделял ее стремления в отношении меня, так что не было оснований для конфликтов. Однако мама была недовольна, потому что королевский штандарт не развевался над нашим домом, и не было больше салюта.
Мы решили, что отправимся в отель "Альбион" дожидаться прибытия корабля дяди Леопольда. По дороге к отелю мне было очень приятно видеть, как население Рэмсгейта украсило улицы; когда мы проезжали, люди кричали: "Да здравствует маленькая принцесса!" или "Добро пожаловать, Виктория!" Мама сидела в экипаже, величественно махая рукой, но ее не приветствовали, а продолжали выкрикивать только мое имя.
Вскоре мы отправились встречать корабль, на котором прибывал дядя Леопольд. И вот наконец я увидела своего любимого дядю, правда, немного старше, чем он выглядел, когда мы простились четыре года и два месяца назад. Я бросилась в его объятия. Мама наблюдала за нами не без удовольствия. Дядя Леопольд был в восторге, и толпа зрителей тоже. Народу нравятся бурные проявления чувств. Дядя Леопольд погладил меня по щеке и сказал, что я выросла и что это - счастливейший момент в его жизни. Я сказала, как чудесно было встретиться вновь с любимейшим дядей. Он представил свою жену, и она мне сразу же понравилась. Она была худенькая, хорошенькая, с прелестными белокурыми волосами и голубыми глазами, в голубой шляпе под цвет глаз и в элегантном светло-коричневом платье.
- Вы совершенно такая, какой описывал вас дядя! - воскликнула я.
- Вы должны полюбить друг друга, - сказал дядя, - потому что я так хочу.
- Да, да, конечно, - сказала я в своей, как выражалась мама, импульсивной манере. - Я вас уже люблю. И это была правда, потому что я сразу почувствовала, что мы будем друзьями.