- Фантазия - великий путь на свободу из темных подвалов нашего бытия. Вот видите эту уличку, этот тюремный забор, этот навоз кругом? Тут проходит моя жизнь, моя бедная жизнь, и отсюда Амадей Гофман выводит меня в иной мир, по чудным путям своей фантазий.
И вдруг, присев на корточки, он посмотрел на Петрова расширенными глазами и зашептал:
- Скребет меня такая жизнь, душа вся расцарапана, понимаете? Ненавижу полк, все это мишурное ничтожество, этих тараканов в мундирах, у которых за душой медного гроша нет, да и души тоже!.. Что им честь армии? Военное дело? Не любят его они, как, признаюсь, не люблю и я..
- Странно, что вы стали офицером при таких взглядах.
- "Странно", "странно"… Ничего тут странного нет. Надо было куда-то ткнуться. Я ленив. Наружность плохая. Несимпатичный. Непривлекательный. Людей не терплю. Работать не люблю. А тут все-таки… живешь!
И, поднявшись, наклонился к Петрову, шепнул:
- Сладкий грех - люблю… С фантазией только.
Петров встал, желая скорее выбраться на свежий воздух. Но Тешкин не отпускал его. Он говорил стремительно и бессвязно, как человек истерический, долго не имевший возможности излить накопившиеся в нем мысли и чувства, перескакивал с одной темы на другую, и неизвестно, сколько бы продолжалась эта полубредовая исповедь, если бы кто-то не постучал с улицы в двери. Шаркающие старушечьи шаги раздались в коридоре, послышались громкий мужской смех и картавый женский голос. Дверь в комнату распахнулась, и вошел вольноопределяющийся Сергеев в заломленной набок фуражке, со свертками в руках.
- Иван Андреевич, - заорал он, - привет вам и честь!..
Увидев Петрова, Сергеев удивился:
- Ах, и вы здесь? Ну что ж, всякое бывает…
И, визгливо захохотав, повернулся к двери.
- Ну, девуленька, - сюсюкая, позвал он и положил свертки на стол. - Ну, царица наслаждений, извольте переступить порог сей хижины, недостойной вас. Жрецы любви - у ваших ног! У нас вино, конфеты и ласки, ласки… "Ах, эти ласки!.." - запел он и, жеманясь и приплясывая, ввел за руку совсем еще молодую девушку с толстым, безбровым лицом, с крутыми завитками над низкой полоской лба и коровьими глазами.
- Прошу, прошу! - вскочил Тешкин, шумно дыша.
Они вдвоем сняли с девушки потертую шубку и усадили ее на постель. Она тупо смеялась. Увидев Петрова, игриво сказала:
- А я вас не знаю, мужчина. Шлепайтесь рядом со мною.
Сергеев занялся свертками. Тешкин помогал ему. А Петров незаметно выскользнул из комнаты…
8
Однажды, когда Петров пришел к Васильевым на урок, денщик не пустил его.
- Велели передать, - сказал он, вытирая руки о грязный передник, - что сегодня занятий с барышней не будет. У них господа офицеры в гостях.
И бесцеремонно захлопнул дверь.
Петров ушел обиженный и возмущенный.
"Надо бросить урок, - решил он. - Так не может дальше продолжаться. Они вежливы со мною, пока я им нужен, но каждую минуту могут на меня цыкнуть, указать мне мое место".
Он не пошел на урок на следующий день, и денщик капитана, придя с котелком за своим обедом в казарму, передал ему записку.
"Уважаемый Сергей Петрович, - писала Валентина Сергеевна, - не случилось ли что с вами, не больны ли вы? Алечка вам кланяется. Будем вас ждать".
Записка была Петрову приятна. Он подумал, что ему невозможно не видеть Валентину Сергеевну. И такая радость вспыхнула в нем, когда он опять увидел ее, что он даже испугался: неужели любит ее? Что это может принести, кроме мук и унижения?
Она протянула ему руку, и он невольно задержал ее в своей руке. Словно не заметив этого, Валентина Сергеевна заговорила о чем-то другом.
Как-то после урока Васильев показал ему напечатанные главы из дневника Куропаткина о японской войне.
- Я не читал, но вряд ли генерал может рассказать всю правду об этой позорной для России войне, - заметил Петров.
- Почему не может и почему вы эту войну называете позорной? Русские солдаты и офицеры честно выполнили свой воинский долг. Не их вина, что война так кончилась, - голос Васильева звучал резко.
- Да, не их вина, - согласился Петров, - и не надо их обвинять. Ведь вся Россия знает, что там была авантюра высших кругов, связанных с биржей и царской фамилией. Они хотели поживиться на прибыльных лесных концессиях в Маньчжурии и Корее, не считаясь с тем, что наша страна совершенно не была подготовлена к войне с Японией.
Васильев заложил за спину руки, выпятил грудь, сдвинул каблуки.
- Это мерзко, - проговорил он, сдвигая гусеницы бровей. - Возмутительная, гадкая клевета! Японцы предательски, не объявляя войны, напали на наш флот в Порт-Артуре, да-с! И это была война русского народа за веру, царя и отечество. Прошу вас все это запомнить!
Его голос дребезжал черствыми, начальственными нотками. Петров, весь ощетинившийся, хотел было продолжать спор, но сдержался.
Капитан отошел к окну. Петров стоял напряженный, сделал над собой усилие, пробормотал: "Честь имею кланяться" - и бросился вон.
Васильев, не оборачиваясь, едва кивнул головой. Валентина Сергеевна вошла, удивленная их громкими голосами. Петрова уже не было. Васильев нервно барабанил пальцами по стеклу.
- Что случилось, Лодик? Где Сергей Петрович?
Он, не отвечая ей, подошел к письменному столу, вынул из ящика маленький кожаный футляр. На пышном малиновом бархате, сверкая золотом и белой эмалью, лежал орден святого Георгия.
- Валя, - мягко сказал Васильев, и слеза выкатилась из его глаз, - этот орден дают только за высшую боевую храбрость, только за доблесть дают его, и может ли быть, чтобы его вручили офицеру с нечистыми руками и за поганое дело?
- Что ты говоришь, Лодик! - ужаснулась Валентина Сергеевна. - Я не понимаю тебя.
- Может ли быть, - продолжал Васильев, подымая орден на ладони, - что честные русские воины, идя в бой за царя и родину, проливая свою кровь, жертвуя своей жизнью, способствовали кучке авантюристов?
Она перекрестила мужа, тревожно на него смотрела:
- Лодик, ты о чем-то страшном говоришь…
И капитан рассказал ей о своей беседе с Петровым.
- Ужасно! - всплеснула она руками. - Такой скромный, такой воспитанный… Неужели он мог так говорить? Совсем на него непохоже.
- Я не знаю, можно ли ему позволять дальше заниматься с Алечкой? - спросил Васильев.
- Ну, с Алей он ни о чем, кроме занятий, не говорит, - быстро ответила Валентина Сергеевна. - К тому же он хороший учитель, и мы совсем дешево ему платим, Где найдешь такого в нашем городе? Пусть занимается. Я буду присутствовать на уроках… Вот уж никак не ожидала, что он может оказаться таким, - как это у Тургенева?.. - нигилистом.
А Петров в тот вечер долго не мог уснуть. "Напрасно я все это говорил ему, - с беспокойством думал он, - ведь он может погубить меня, доложит командиру полка, и тогда - военный суд за непозволительные суждения. Зачем я не сдержался!"
Заснул он поздно. Ему снилось, что он приговорен к каторжным работам и закован в кандалы. Кандалы гремят при каждом его движении. Он проснулся в испуге. Все вставали. Самохин с грохотом выдвигал из-под койки свой сундучок.