На другой день мятежники вновь пошли на штурм, но защитники уже настолько воспрянули духом, что вторая атака была для осаждавших еще менее удачной, чем первая. Императорские воины пустили в дело стрелометы, отогнавшие мятежников далеко от стен: побросав почти все осадные машины, они с позором отступили. Бунтовщики еще несколько раз пытались возобновить атаки, но так же безуспешно, а на шестой день внезапно выпал снег, и Фома дал приказ к отступлению. Лагерь мятежников был снят, они отошли в глубь Фракии и расположились на зиму ближе к болгарской границе, где проживало больше всего славян, симпатизировавших Фоме.
Вскоре прибыл гонец от стратига Олвиана и сообщил, что войско собрано и готово идти на защиту столицы.
– Отлично! – сказал Михаил. – Теперь, если весной этот негодяй еще сунется сюда, мы зададим ему жару!
Из донесений разведки было ясно, что мятежники не отказались от своих намерений и весной попытаются вновь атаковать Город, поэтому исповедники, собранные по приказу императора в столицу, по-прежнему жили под защитой ее стен. Кроме Феодора с Навкратием и Николаем, здесь по домам у разных доброжелателей жили и другие студиты. Дорофей и еще несколько монахов поселились у Марфы, а логофет Димохари предоставил Феодору с братией просторное помещение, и они жили там небольшой общиной; для богослужений туда приходили и братия, обитавшие в других местах Города. Когда мятежники сняли осаду, в Константинополь прибыли еще некоторые из студийской братии. Император, узнав, что в столице по разным местам обитает уже много студитов, вновь предложил Феодору занять их монастырь, но игумен опять отказался. Он и прежде, пока жил с братией в Крискентиях, говорил своим монахам:
– Может быть, вас печалит слух, что наши монастыри разрушаются врагами Господа? Но в этом нет никакой печали. Ибо монастырь и храм Божий – мы, которым сказано: "Если кто разорит храм Божий, того разорит Бог". Кроме того, и прежде часто храмы и монастыри разрушались нашими преследователями, но, промыслом Божиим, опять приводились в первоначальное состояние. Может быть, и то волнует вас, что мы не владеем монастырями в достаточном количестве, не имеем возможности возобновлять их, насаждать и делать всё другое прекрасное? Но я так далек от того, чтобы волноваться, что весьма стыжусь за таких людей. Ибо если наше преследование и весь подвиг совершаются из-за ниспровержения веры, а она еще не восстановлена, но имя Божие еще хулится и святые отцы наши предаются анафеме, то какая польза владеть монастырями? Не есть ли это, скорее, всеми признаваемый вред и предательство истины? Кто, пробежав половину, получит награду за победу, когда приказано не только пробежать целое поприще, но пробежать так, как определено законом? Ведь Писание говорит: "Никто не увенчивается, если незаконно будет подвизаться".
Поэтому студиты оставались вне Студия, и император оставил их в покое, приказав, однако, следить, чтобы они не вели никаких речей в пользу мятежников. Но вскоре он убедился, что опасения напрасны: игумен Феодор называл Фому и его сторонников не иначе как "агарянами" и не выказывал никакого сочувствия их начинаниям.
В феврале у Феофила и Феодоры родилась дочь, и молодой император предложил Грамматику стать крестным отцом девочки.
– Сочту за честь, государь! – ответил игумен с поклоном. – А как решили назвать новорожденную?
– Мария, – ответил Феофил, пристально глядя на учителя.
Тот остался совершенно спокоен, чуть заметно улыбнулся и сказал:
– Царское имя!
Крещение состоялось на сороковой день после появления девочки на свет.
– Крещается раба Божия Мария, во имя Отца, аминь, – патриарх погрузил младенца в воду, – и Сына, аминь, – Антоний совершил второе погружение, – и Святого Духа, аминь!
Погрузив девочку в третий раз, он вынул ее из купели. Иоанн протянул руки с пурпурным полотенцем, принял новокрещенную и на удивление ловко обернул ее концами полотна. Мария, ошалевшая от произведенного над нею действа, несколько мгновений, казалось, раздумывала, что же ей теперь делать, и совсем было собралась заплакать, но тут ее глаза – большие и темные, как у родителей, – встретились с глазами ее крестного отца. Феофил, наблюдавший за ним, поразился: Иоанн вдруг улыбнулся крестнице такой улыбкой, какой, пожалуй, никто при дворе никогда не видел у Грамматика. И девочка не заплакала. Она улыбнулась в ответ и протянула к Иоанну пухлые ручки.
…Николай собрался нести в Книжный портик только что законченную рукопись Псалтири. Это была уже третья его работа, которую он нес продавать туда: хозяин лавки сразу оценил прекрасный почерк монаха и сказал, что будет покупать всё, что бы тот ни предложил. Студийский игумен решил пойти вместе с учеником – взглянуть на книги в тамошних лавках и кое-что купить: некоторые нужные им рукописи во время скитаний были утрачены или отобраны иконоборцами, а на днях совершенно развалился старенький тропологий. Правда, Николай тут же вызвался его переписать, но Феодор сказал, что проще купить готовый, тем более что деньги у них, благодаря приношениям почитателей, скопились немалые. Студиты не так скоро добрались до лавок, как рассчитывали: на улице игумена то и дело кто-нибудь узнавал, останавливал, просил благословения… Когда они вошли в Книжный портик, Николай зашел во внутреннее помещение центральной лавки, где продавались в основном богослужебные книги, чтобы сговориться насчет продажи своей работы, а Феодор принялся неторопливо рассматривать рукописи на прилавке и в боковых витринах. Высокий монах, листавший у конца прилавка какой-то кодекс, взглянул на Студита и вдруг сказал, закрыв книгу:
– Вот так встреча! Приветствую тебя, отец Феодор!
Игумен повернулся к говорившему: перед ним стоял Иоанн Грамматик. Последний раз они виделись шесть с лишним лет назад во дворце, когда Феодор, вызванный к императору, наотрез отказался принять постановления иконоборческого собора и услышал от василевса, что в таком случае будет сослан и при жизни Льва не вернется в Константинополь. Во время того разговора "Ианний" стоял на одной из ступеней возле трона и наблюдал за Студитом… С тех пор Грамматик почти не изменился, лишь в черных волосах появились серебряные пряди, а во взгляде прибавилось остроты и в то же время какой-то прозрачности. Всё тот же уверенный и спокойный тон, всё та же неуловимая улыбка.
– Здравствуй, господин Иоанн.
– Действительно ли ты, отче, желаешь, чтобы нечестивая глава "колесницы дьявола" здравствовала? – насмешливо спросил Грамматик.
– Ради ее покаяния – почему бы и нет? – отпарировал Феодор.
– Ты всё-таки надеешься, что я еще покаюсь?
– Тебе не хуже меня известно, что ни один человек не безнадежен, пока жив.
– Но это не мешало тебе выражать уверенность, что меня вместе со святейшим Антонием "скоро поразит Троица", – Грамматик усмехнулся. – Твои пророчества уже широко разошлись! Теперь ваши единоверцы ожидают, что какой-нибудь новый Моисей, если не Сам Господь Бог, вот-вот поразит "нечестивого Ианния". Что же будете вы делать, если этого не случится?
– Потерпим еще, нам не привыкать, – Феодор говорил негромко и спокойно, не менее внимательно глядя на Иоанна, чем тот на него.
– Да уж, верно, придется потерпеть! Среди ваших я не вижу никого, кто мог бы стать оным Моисеем. Скучна ваша братия и не очень-то умна, насколько я могу заключить из встреч с ними, а их у меня было немало, как ты знаешь.
– Но на доводы отца Навкратия, к примеру, ты в свое время не нашел, что возразить.
– Это правда, – кивнул Иоанн. – Но с тех пор немало воды утекло.
– У тебя появились новые соображения?
– Неужели такой твердый противник каких бы то ни было "диспутов с еретиками" согласится их выслушать?
Взгляды двух игуменов скрестились, словно мечи. Торговец из-за прилавка смотрел на них, чуть приоткрыв рот.
– В частном порядке я не отказался бы послушать твои доводы, господин Иоанн, – чуть улыбнулся Студит. – Мы не во дворце или темнице, и здесь нет императора и сановников, чтобы рассудить нас и вынести свое решение. Напротив, мы в подходящем месте для философского спора, ведь в этом портике такие беседы велись издавна.
– Что ж, – в глазах Сергие-Вакхова игумена вспыхнул огонек, – пожалуй, с тобой обсудить известные вопросы действительно было бы интересно.
– Итак?
– Насколько я помню, отец Навкратий утверждал, что, изображая на иконе ипостась Христа, вы не приходите к ереси Нестория, поскольку ипостась Слова является способом существования двух соединенных природ, и что во Христе есть личные признаки, по которым Он отличается от прочих людей, но они не создают отдельной человеческой ипостаси. Согласен ли ты с этим?
– Безусловно.